Наши расчеты показывали, что в дальнейшем русские войска приобретут еще больший перевес, если до конца августа не помешать их дальнейшему развертыванию. Поэтому австро-венгерское командование и стремилось незамедлительно организовать наступление, не дожидаясь окончательного развертывания имевшихся трех армий и прибытия значительной части 2-й армии с сербского фронта. При принятии дальнейших решений существенную роль сыграли полученные нами сведения о разделении русских армий в предполагаемом районе их развертывания. Конечно, в правильности наших предположений существовали определенные сомнения. К тому же в самый последний момент противник мог внести в свои планы и существенные изменения. Поэтому в столь ответственный момент приобретала первостепенную важность перепроверка добываемых разведсведений, а также получение максимального числа донесений о расположении и составе неприятельских сил. Правда, выполняя имевшуюся инструкцию, при введении режима усиленной разведки мы несколько поторопились с отправкой в Россию агентов и некоторых офицеров-рекогносцировщиков. Однако будущее показало, что ошибки в этом не было — после мобилизации все границы, даже со Швецией и Румынией, оказались настолько плотно перекрытыми, что агенты, пытавшиеся попасть в Россию этим путем, преодолеть кордоны не смогли. К тому же часть из них, уже пребывавших в России, была интернирована, а некоторые, в том числе и два офицера Генерального штаба, находившиеся на курсах изучения русского языка, объявлены военнопленными. С положением интернированных лиц на протяжении нескольких месяцев вынуждены были мириться даже многие служащие наших консульств. Агентам же, оставшимся на свободе, для отправки своих донесений пришлось пользоваться условными адресами в нейтральных странах. В результате даже телеграммы шли до нас столь долго, порой несколько недель, что содержавшаяся в них информация теряла свою ценность — зачастую мы получали сведения о событиях, которые уже произошли. Поэтому интерес представляли только те данные, которые агентам удавалось переправлять непосредственно через границу, а делать это было чрезвычайно трудно. Через расставленные кордоны удавалось пробраться далеко не всем нашим разведчикам или посыльным. Вдобавок из-за ограниченности денежных средств нам не удалось создать достаточно работоспособную сеть информаторов в районах развертывания русских войск. В этом вопросе не помогла даже готовность министерства иностранных дел, отбросившего все условности, оказать разведке всестороннюю помощь. В результате территория, занятая противником, оказалась окутанной своеобразным плотным туманом. Небольшое количество пригодных для ведения воздушной разведки летательных аппаратов серьезно повлиять на сложившуюся ситуацию не могло. В лучшем случае летчики были способны оповестить нас о разбитых русскими военных лагерях и походных колоннах войск. Однако противник настолько искусно использовал маскировку и темное время суток, что ему удавалось скрыть свои интенсивные передвижения даже по железным дорогам. Несмотря на приобретаемый летчиками опыт и добросовестное использование карт, а также составление схем, воздушная разведка оказалась не в состоянии раскрывать боевые порядки противника, в чем мы, по понятным причинам, очень нуждались. Большое разочарование принесли и попытки организовать разведку силами конницы — кавалеристам не удавалось пробиться в районы развертывания неприятельских войск, поскольку их останавливали выдвинутые вперед стрелки, занимавшие укрепленные позиции. Тем не менее сведения, полученные еще до нашего прибытия в Перемышль, убедили нас в правильности сделанных ранее предположений относительно расположения русских сил. Они, как показали дальнейшие события, оказались на удивление точными. В соответствии с замыслом ведения войны еще 18 августа армейское Верховное командование издало приказ о выдвижении армий в заданные районы и приведении их к 21-му числу в состояние боевой готовности, с тем чтобы осуществить наступление на сосредоточившегося между реками Висла и Буг противника, а также отразить возможный удар русских войск с востока. Мы с горячим нетерпением ожидали поступлений новых донесений, на основании которых 21 августа командование могло принять окончательное решение. Я отправился к офицерам разведки при штабах армий, располагавшихся в городах Ланьцут (1-я армия), Радымно (4-я армия) и Самбор (3-я армия), чтобы в ходе устного обсуждения уточнить проведенные ими мероприятия. В общем, мы предприняли максимум из того, что было в человеческих силах, но донесения продолжали поступать весьма редко. В результате была совершена переоценка сил русских войск, сконцентрированных между Днестром и Прутом, чему способствовало извещение о том, что там сосредоточились два кавказских корпуса. К тому же румынский генерал Илиеску, беседовавший по этому поводу с нашим бухарестским военным атташе, заявил, что эти два корпуса переправились в Одессу морским путем. С другой стороны, наш военный атташе в Константинополе извещал о том, что все три кавказских корпуса по-прежнему находятся на Кавказе. Сегодня мы знаем, что правильным было именно это извещение — 2-й и 3-й кавказские корпуса появились на театре военных действий только в конце августа, а 1-й корпус остался в тылу. Сравнительно много агентурных донесений поступало только от подсобного разведывательного пункта, располагавшегося в городе Черновцы, что объяснялось тем, что находившаяся поблизости Румыния благоприятствовала проходу агентуры. Однако агенты сообщали о такой массе армейских соединений, якобы угрожавших Черновцам, что могло сложиться впечатление, будто бы русские оголили другие участки фронта. Конечно, это снижало доверие к сообщениям из данного района. Путаницу вносили также донесения от наших агентов и результаты наблюдения других средств разведки о резком усилении железнодорожного движения на юге России в направлении Волыни, Варшавы и Брест-Литовска. В дополнение к этому пришло извещение от фон Кевесса[131], командовавшего авангардом 2-й армии в составе армейской группы, о том, что задействование сосредоточенных южнее железнодорожной линии Проскуров — Жмеринка значительных сил противника в ближайшее время не предвидится. Не обнаружил возле этой линии сколь-либо значительного скопления войск русских и специально посланный утром 21 августа в Подолию на разведку летчик, облетевший всю территорию между Днестром и дорогой Проскуров — Тарнополь[132]. В результате, поскольку желание всегда рождает соответствующие мысли, в ставке охотно пришли к выводу, что предполагаемого главного удара противника с востока в северном направлении ожидать не следует. Таким образом, от нашей разведки полностью укрылся такой важный факт, как выход 18 августа 8-й русской армии из своего расположения возле города Проскуров и 3-й армии на следующий день из крепостного треугольника под Ровно. Поэтому поступившим вечером 21 августа в Перемышль сообщениям о прорыве русских войск возле поселка Гусятин, городов Тарнополь и Броды большого значения мы не придали. Тем более что речь в них шла всего о четырех или пяти дивизиях. В результате в ставке посчитали, что вышеуказанный прорыв незначителен и может быть легко отбит коротким контрударом вспомогательной группы. Никто даже не подумал, что действия неприятеля могут помешать нашему большому наступлению, и после обеда 22 августа в войска были направлены соответствующие приказы. Предостережение о необходимости серьезнее отнестись к опасности удара русских с фланга, пришедшее 23 августа из города Черновцы, вызвало большие сомнения, тем более что в нем содержался ряд явных неточностей. В сообщении говорилось, что 8-я русская армия сосредоточила свои силы в районе городов Волочиск — Новоселица, а ее командующий Лещ (на самом деле это был никакой не Лещ, а генерал Брусилов), настаивавший на обороне границ в ожидании подхода сибирских полков, не наблюдая нашего наступления, внезапно решил сам нанести удар. Такое известие подтверждалось прорывом нашей обороны у Гусятина и Тарнополя. Тем не менее сведения о наличии в указанном районе 8-й армии русских по-прежнему вызывали большое сомнение. И это сомнение после того, как 23 августа летчики доложили, что во время полета заметили у Тарнополя лишь более крупные колонны конницы и небольшие части пехоты, только усилилось. Постоянная недооценка исходившей со стороны реки Збруч опасности привела к тому, что наша 3-я армия предприняла наступление на намного превосходящие ее силы противника, что привело в конечном итоге к проигрышу всего начального этапа войны. В своей брошюре «К десятилетию со дня битв при Злочеве и Перемышле» тогдашний начальник штаба 3-й армии генерал Пфеффер в известной степени обвиняет армейское Верховное командование в неправильном ориентировании войск относительно положения противника. Однако в действительности все было в точности наоборот. Это Верховное командование должно было обвинять командующего 3-й армией в предоставлении недостаточной информации, поскольку в задачу разведывательного пункта его армии входила разведка прежде всего русского Киевского военного округа. При своем развертывании ее войска находились в выигрышном положении, так как действовали на территории, хорошо изученной в мирное время, где можно было использовать наработанные связи, в том числе и среди пограничников. К тому же начальник разведывательного пункта армии являлся знатоком своего дела. Поэтому то, что его донесения о положении противника в районе к востоку от реки Збруч оказывались самыми скудными, является настоящим злым велением рока. После первого успеха возле польского города Красник Верховное командование было настолько уверено в победе, что, совершенно недооценивая положение на востоке, не только послало на север для поддержки 4-й армии часть 3-й армии, но и предприняло скоропалительное наступление на Люблин. Чтобы не тратить сил на осаду Ивангорода[133], было решено попробовать подкупить коменданта крепости. После совещания в штабе 4-й армии в городе Олешице я отправился в город Ниско, где в свое время проходил службу в егерском полку, и передал начальнику штаба 1-й армии, что ему поручается сделать это деликатное предложение, а затем поехал в Краков, чтобы проинструктировать соответствующим образом сотрудников тамошнего главного разведывательного пункта. Одному нашему опытному агенту, совершив чудеса изобретательности, на самом деле удалось положить письмо на письменный стол коменданта крепости. Однако его реакция на это предложение так и осталась неизвестной, поскольку обстановка на фронте заставила 1-ю армию отдалиться от крепости. По мере развертывания военных операций увеличивалось и число, а также качество получаемых нами разведывательных донесений, поскольку агенты стали пользоваться большей свободой действий. Но и здесь встречалось немало трудностей — им было не так-то просто пройти через наши посты сторожевого охранения. Такое положение дел объяснялось по большей части предательством со стороны многих русофилов, что вызвало повышенное недоверие у солдат ко всем лицам, появлявшимся в полосе действия войск, — они в каждом видели вражеского лазутчика. При этом солдаты стали проявлять такую буйную фантазию, что появились признаки настоящей шпиономании. Даже в самых безобидных вещах они видели сигналы, с помощью которых местные жители обменивались информацией с противником. Но это являлось не только игрой больного воображения. Такое имело под собой реальную основу — еще в 1914 году во время передачи световых сигналов возле сербского города Бела-Црква два местных жителя сербской национальности были застигнуты на месте преступления и казнены. Этот ужасный случай, возможно, и лег в основу поведения наших солдат. Другим примером может послужить перехваченная в 1917 году инструкция, выпущенная штабом 1-й итальянской армии, в которой житель находившегося позади нашей тирольской линии обороны местечка Сан-Себазиано, что напротив городка Фольгария, получал указания о том, как передавать интересовавшие итальянцев сведения. В ней, в частности, подчеркивалось, что самым простым и надежным способом является использование ставней освещенных оконных проемов. Причем каждое из трех окон соответствовало конкретному участку нашего фронта. Подобное часто наблюдалось и на других театрах военных действий. Поэтому нет ничего удивительного в том, что солдаты, пережившие артиллерийские налеты, считали, что снаряды на них навели предатели, использовавшие для наводки вражеской артиллерии вращающиеся крылья ветряных мельниц, стрелки башенных часов и тому подобные предметы. При таком настроении, царившем в войсках, становится понятным, почему наших оборванных, завшивленных, оголодавших, избежавших вероломных доносов своих земляков и вконец измученных уходом от погони со стороны разъяренных казаков агентов, добравшихся наконец до своих, несмотря на имевшиеся у них удостоверения, принимали за шпионов и предателей. Их арестовывали, и они должны были иногда так долго доказывать свою принадлежность к нашей службе, что нередко донесения, которые эти агенты с собой приносили, полностью теряли свое значение. Потребовалось много времени, чтобы изменить такое положение и добиться быстрого оповещения соответствующей инстанции для установления личности прибывшего и скорейшего использования доставленных им сведений. Другим источником, использовавшимся прежде всего для уточнения дислокации войск противника, служил захват военнопленных. В этом деле тоже требовалось накопить необходимый опыт для того, чтобы путем систематического опроса пленных получить ясную картину действительного расположения неприятельских частей. Поэтому можно сказать, что до конца сентября мы делали здесь только первые шаги. А вот имевшие боевой опыт русские вначале в данном вопросе нас сильно опережали, и, несмотря на постоянные предупреждения солдат со стороны нашего командования о необходимости хранить молчание, им удавалось выудить у наших военнопленных довольно ценный материал. Кое-что ценное нам удавалось получать при обыске убитых, раненых и военнопленных, а также при обработке документов, найденных в захваченных штабных повозках. Так, из бумаг, обнаруженных при убитом полковнике Витковском, еще 23 августа нам стало известно, что между Вислой и Бугом находятся 4-я и 5-я русские армии. А изъятые 29 августа немцами у убитого во время сражения под Танненбергом[134] русского генерала документы, содержавшие обзор о перевозках, подтвердили уже известный нам факт подтягивания трех сибирских корпусов к европейскому театру военных действий. Исключительно ценным, можно даже сказать, непревзойденным источником информации оказалось прослушивание передач русской радиотелеграфной службы. Дело заключалось в том, что русские пользовались ею так же неосторожно, как и в начале войны немцы в боях против французов. Русские вели себя так, как будто у нас не имелось таких же аппаратов, которые легко настраивались на используемые ими радиочастоты. В отличие от них мы использовали радиосвязь для передачи приказов очень осторожно и в гораздо меньшей степени. А вот радиоразведка была поставлена у нас хорошо. Трудно передать ту радость, какую мы испытывали, получая одну за другой перехваченные радиограммы, переданные открытым текстом. Не меньшее удовольствие доставлял нам и перехват передаваемых время от времени шифровок. Мои поднаторевшие в вопросах дешифрирования сотрудники с энтузиазмом брались за разгадывание этих ребусов. Пока мы налаживали работу по прояснению расстановки неприятельских войск, события в ходе начального этапа войны продолжали развиваться для Австро-Венгрии не лучшим образом — наступавшие в восточном направлении соединения 3-й армии возле города Злочев были отброшены назад. Попытки же этой армии взять реванш, несмотря на помощь переброшенной с Балканского театра военных действий 2-й армии, во второй раз потерпели неудачу. Поэтому после одержанной победы при Комарове[135] 4-я армия была вынуждена развернуться и повернуть на Лемберг для оказания помощи 3-й и 2-й армиям, чтобы остановить надвигавшуюся с востока русскую лавину. Ко всему этому первые результаты радиоперехвата вызвали большое сомнение, и у командования начало складываться мнение, что русские специально передают по радио заведомо ложные приказы, чтобы ввести нас в заблуждение. Только после того, как все убедились в том, что противник им следует, доверие к радиоразведке было восстановлено. Между тем 10 сентября во время сражения под Лембергом создалось такое критическое положение, при котором какая-либо малозначащая случайность могла спровоцировать принятие решения и порушить упорное стремление командования добиться победы. Ситуация сложилась следующим образом: русским так и не удалось разбить северное крыло австро-венгерской армии, а ее южное крыло хотя и медленно, но неуклонно продвигалось к Лембергу. В лице же генерала от инфантерии Франца Конрада фон Хетцендорфа мы имели начальника Генерального штаба, отличавшегося таким упорством в достижении своих намерений, что это находилось на грани человеческих возможностей. В этот момент мы получили от своих агентов донесение о входе больших войсковых колонн русских в образовавшуюся широкую брешь на стыке наших 1-й и 4-й армий. Такое посчитали преувеличением, но к вечеру неопровержимые данные радиоразведки не оставили сомнений в том, что речь идет о 5-м и 17-м корпусах разбитой под Комарово и вновь развернувшейся 5-й русской армии, наносящей остальными двумя корпусами удар во фланг австро-венгерской 1-й армии. Так как резервов для ликвидации угрозы, возникшей в тылу нашего фронта, у нас не было, то 11 сентября командованию пришлось принять решение об отступлении. К этому времени разведывательному управлению удалось установить состав и расположение двенадцати корпусов четырех армий противника, находившихся перед нашим фронтом, а также девяти резервных дивизий, которые реально принимали участие в боевых действиях. А вот трех дивизий, наличие которых мы предполагали, на самом деле не было. О том, насколько сложно это было сделать, говорят постоянные сомнения в правильности определения наименований русских частей, хотя четкое соответствие нумерации их полков принадлежности к той или иной дивизии такую задачу заметно облегчало. Смущал нас и тот факт, что генерал Эверт[136], взявший на себя 26 августа командование 4-й армией вместо барона Зальца[137], потерпевшего поражение при Краснике, возник в телеграммах только в конце сентября, и то как начальник Краснинского гарнизона. Поэтому мы долго ломали голову над тем, чем он в действительности командовал. Мы не знали, что уже в начале сентября 4-я армия, получив подкрепление, была разделена, и ее западное крыло образовало 9-ю армию, которая по первоначальному плану должна была наступать на немецкие войска совместно с новой 10-й варшавской армией. Мы по-прежнему считали, что 7-я армия под командованием генерала Никитина[138] располагается между реками Днестр и Буг, тогда как на самом деле там находилась пехотная бригада, которая после подхода двух казачьих дивизий и запасной дивизии превратилась в так называемый Днестровский отряд. Однако при помощи радиоразведки вскоре нам удалось прояснить и эту ситуацию. В связи с этим становится обидно, что позднее стали все громче раздаваться голоса о том, что во время первоначального этапа войны наш разведывательный аппарат оказался несостоятельным. На это мы вправе возразить, что и русские в это наиболее тяжелое для разведки время успели не больше нашего. И это притом, что русская разведка еще до войны имела в своем распоряжении достаточно богатые средства и многочисленный персонал, опираясь в своей деятельности на мощную поддержку органов представительской власти и находя на нашей территории большое число помощников среди русофильских слоев населения. К тому же ей содействовала нейтральная, но склонявшаяся на сторону России Румыния, что позволяло русским осуществлять разведывательную деятельность с фланга. В частности, уже упоминавшийся ранее Я.К. Цихович в составленной им первой части «Стратегического очерка войны 1914–1918 годов» отмечает, что в русской Ставке Верховного главнокомандующего еще 24 августа считали возможным выход наших войск на линию Краков — Перемышль. Там же говорится, что в Ставке жаловались на недостаток в сведениях, поступавших из районов этих городов и с левого побережья Вислы. Также упоминавшийся ранее генерал Ю.Н. Данилов в седьмой статье своего труда «Россия в мировой войне, 1914–1915 гг.» тоже подтверждает, что о положении в Восточной Галиции русские ничего не знали вплоть до боев 26 августа. А вот наша разведслужба с самого начала военной кампании давала командованию сведения весьма близкие к истине. Однако мы не всегда могли доказать их достоверность, а следовательно, с успехом бороться с господствовавшим у командования недоверием к нашей информации, особенно тогда, когда она плохо вписывалась в выдвигаемую Генеральным штабом концепцию, и нам приходилось убеждать его в том, что факты, положенные в основу решения, ошибочны. Бои на Сане и измена родине 12 сентября 1914 года Верховное командование передислоцировалось в Новы-Сонч. В этом польском городе, забитом военным транспортом и находившемся в окружении рутенских[139] деревень, организовать защиту от шпионажа было гораздо сложнее, чем в Перемышле. Поэтому мы с благодарностью отнеслись к тому, что управление полиции Лемберга предоставило в наше распоряжение хорошо знающего положение дел в Галиции комиссара Карла Шварца. Подполковник Земанек и обер-лейтенант фон Мархезетти полностью посвятили себя развитию ставшей столь важным источником информации радиоразведки и изучению русских методов шифрования, а гауптман Покорный с этой целью был прикомандирован к радиостанции 4-й армии. Радиостанция Верховного командования тоже постоянно находилась в нашем распоряжении. Некоторое замешательство вызвал у нас перехваченный 14 сентября приказ русской Ставки Верховного главнокомандующего об обязательном использовании шифров при передаче в эфире распоряжений военного характера. Судя по всему, русские поняли свою ошибку. Однако было уже поздно. К этому времени гауптман Покорный узнал уже достаточно много и методом сравнения перехваченных радиограмм научился расшифровывать используемый русскими цифровой код. В результате, за исключением неизбежно возникающих порой в этом деле искажений, чтение зашифрованных текстов больше не составляло для нас никаких трудностей. А вот с агентурной разведкой в связи с отходом армий аж до города Бяла и реки Дунаец возникли некоторые трудности — оборвалась связь с доверенными лицами, находившимися за пределами подконтрольной нам территории. Разведывательные пункты, конечно, старались минимизировать проблемы, создавая в покидаемых нашими войсками областях вспомогательные разведпункты, действовавшие в тылу у русских. Так, например, лейтенанту Леону Гебелю из 4-й армии после ухода наших войск, несмотря на наличие большого числа русофилов, удалось обосноваться в городе Лежайск, расположенном недалеко от реки Сан. Конечно, ему приходилось соблюдать особую осторожность. Драгунский же обер-лейтенант Макс Тайзингер фон Тюлленберг был оставлен с 50 людьми из 2-й армии для разведки и проведения диверсий на территории от города Жешув до реки Сан. Он нанес большой ущерб коммуникациям русских и смог передать нам много важных донесений. Тогда же полицейскому обер-комиссару Харвату, перебравшемуся вместе с лембергским управлением полиции в Бялу, было предложено создать в Лемберге тайный разведывательный пункт. В общем, разведывательные отделы армейских штабов и разведуправление Верховного командования делали все от них зависящее для восстановления агентурной сети. Во время отступления наших войск мы действовали в тесном контакте с немцами, в частности с представителями их 9-й армии, намечавшей продвинуться в Силезию и в район Кракова. Чтобы помочь Германии скрыть это намерение от русских, нашему военному атташе в Стокгольме было поручено дать знать их консулу о якобы готовившемся наступлении германцев на Петербург. Мы ожидали стремительного натиска со стороны преследовавших наши войска русских, но те, достигнув реки Сан, заметно снизили темп наступления, а окружив Перемышль и достигнув реки Вислока[140], вовсе остановились. Такому обстоятельству наше Верховное командование первоначально обрадовалось, думая, что это позволит крепко потрепанным частям произвести отход без особых помех, но потом пассивность русских заставила его задуматься. Невольно возникало предположение, что русские в ходе боев на преследование сами понесли большие потери, возможно, даже большие, чем отступавшие соединения. Выдвигались и другие соображения — а может быть, в России разразилась давно ожидаемая большая революция, которая сковала решимость их командования? Но наша радиоразведка фиксировала непрерывное прибытие в зону боевых действий все новых и новых полков из Туркестана и Сибири. Едва наши армии достигли позиций, на которых должны были восстановить свои силы, как 23 сентября мы перехватили радиограмму уже известного нам командующего 9-й русской армией генерала от инфантерии Лечицкого[141]. В ней 26-му корпусу приказывалось на следующий день отойти от реки Висло-ка и вдоль реки Сан двинуться к населенному пункту Станы. Это заставило Верховное командование заколебаться в своем предположении о том, что русские начнут атаковать наши укрепленные позиции и нанесут удар во фланг 2-й армии из Карпат и по немцам с севера. Между тем, согласно донесениям наших агентов, в районе между реками Висла и Нида[142] наблюдалось большое скопление русской кавалерии. Однако из-за плохой погоды! проверить эти сведения при помощи воздушной разведки не представлялось возможным. Вскоре благодаря радиоразведке мы установили, что сведения наших агентов базировались на ложных слухах, распространявшихся русскими с целью дезинформации. Противник специально преувеличивал силы кавалерийского корпуса Новикова[143]. Из перехваченной радиограммы, которую этот генерал отправил своему командованию в Варшаву в 8 часов 40 минут утра 25 сентября, весь его замысел полностью прояснился. Пожалуй, до того времени ни в какой предыдущей войне не удавалось столь быстро получать такие ценные результаты разведки противника — пока в Варшаве русские трудились над расшифровкой текста телеграммы, тем же самым занимался и наш гауптман Покорный. В результате уже в 16 часов мы не только смогли прочитать ее, но и передать содержание депеши германскому командованию по линии взаимодействия через своего офицера связи гауптмана Флейшмана. Конечно, полученные данные о реальной диспозиции русских казачьих дивизий генерала Новикова были немедленно учтены и нашим командованием. Уже на следующий день австро-венгерские армии в полной боевой готовности находились на новых позициях. Еще оставались слабые надежды на то, что русские все же перейдут в наступление и мы сможем с выгодой для себя использовать преимущества обороны. Ведь противник все еще стоял у реки Вислока и даже начал переправу через нее своих войск. Но тут была перехвачена и расшифрована новая радиограмма, содержавшая следующий важный приказ командования русской 9-й армии: «По приказу Верховного главнокомандующего и с учетом предстоящего маневра приказываю завтра, 26-го числа, отвести войска армии назад за Вислоку, оставив на месте только авангард. Войсковые части разместить в захваченных ранее районах. Гвардейскому корпусу надлежит остаться на достигнутом к сегодняшнему дню рубеже Кутно — Кольбушова, подтянув авангард поближе». Первоначально у нашего командования возникли сомнения в надежности подобной информации, что было вполне объяснимо — такое всегда возникает, когда полученные новые сведения не соответствуют уже сложившейся концепции ведения операции. Однако они полностью отпали, когда 28-го числа был зафиксирован отход противника за реку Вислока. В результате доверие к расшифрованным данным радиоперехвата было возвращено. Немцы настаивали на скорейшем начале наступления, чтобы застигнуть русских врасплох и не дать противнику изготовиться для проведения явно новой операции. При этом их внимание все более обращалось к районам в среднем течении Вислы. В ночь на 28 сентября мы перехватили радиограммы, свидетельствовавшие об отходе частей русской 9-й армии за Вислу ниже устья реки Сан. Теперь можно было быть уверенными в том, что противник переносит центр тяжести своих действий с Галиции в Польшу. По мере выдвижения вперед главных сил наших армий, начавшегося 4 октября, результаты радиоразведки день ото дня подтверждали перемещение 9, 4 и 5-й русских армий от реки Сан в район среднего течения Вислы, а 1-й и 2-й русских армий с Северо-Западного фронта в район севернее Варшавы. Так, из перехваченной радиограммы русского полковника 10-й кавалерийской дивизии, располагавшейся в городе Санок, князя Енгалычева стало ясно, что русские намереваются предпринять мощное наступление на форты Перемышля, о чем командование крепости было немедленно извещено по радио. Короткую передышку перед наступлением я использовал для посещения разведывательных пунктов при штабах армий, чтобы обеспечить безупречное взаимодействие всех разведорганов, а 2 октября отправился в город Кельце, где располагалось германское Верховное командование. Мне посчастливилось прибыть как раз вовремя, чтобы принять участие в чествовании 67-летия генерал-полковника фон Гинденбурга[144], которое прошло весьма скромно. Здесь я впервые увидел этого столь прославленного полководца, а потом вновь переговорил с офицером немецкой разведки гауптманом Людерсом.