— Кто и что заслуживает? — Мой отец. Чтобы кто-нибудь в этом городе сказал наконец о нем правду. — Я тебя слушаю. Какое отношение твой отец имеет к Саулю Товару? — Оба спали с одной и той же женщиной. — Ты имеешь в виду жену Сауля? — Жену? Бедняжка, как можно такое о ней говорить после того, как все закончилось… Насчет Синей Бороды — это не я придумал. Когда Асунсьон Переда умерла, люди перестали бояться и распустили языки. Здесь всегда ходили слухи, что Сауль расправился с ней, когда подросла его дочь, что вкусы у чувака были странные и взрослые бабы его не интересовали. Он их гнал от себя в три шеи, по крайней мере, тут, в деревне: всех отшивал и всем отказывал. Нет, я имею в виду эту ведьму, его сестру Сару Товар. Эта снобка разрушила жизнь моей матери… Слушайте, давайте зайдем в подсобку, если вам не сложно. Не хочу, чтобы нас видели вместе и кто-нибудь вас узнал. Вы же тот самый Кракен из Витории, верно? В качестве ответа я что-то промычал; разговор меня утомил. В этот момент из подсобки вышла пожилая женщина и подошла к парню. — Все в порядке, сынок? Я слышала чьи-то голоса. — Все хорошо, бабушка. Это преподаватель из универа; мы рады видеть друг друга. Не могли бы вы оставить нас наедине на некоторое время? Нам нужно поговорить… В заведение вошла пара американцев с путеводителем под мышкой: бабушка подхватила поднос с кексами, собираясь их обслужить. Я воспользовался паузой, пролез под прилавком, поднялся вслед за парнем по деревянной лестнице и вошел в подсобку. Внутри все было в стиле ретро и пахло коровьим молоком. Запах подсобки напомнил мне раннее детство, когда во время полдника я смотрел по телику черно-белых клоунов, защищенный успокоительной близостью родителей. Парень пригласил меня присесть на старый стул из шпона с алюминием и уселся рядом. Вид у него был напряженный и настороженный. — Давай, рассказывай все, что знаешь. — Видите ли, я думаю, что мой отец всю жизнь бегал за Сарой Товар. Он был старше ее; познакомились они в деревне, потом оба изучали медицину, а в девяностые работали в Вальдесилье. Я могу рассказать вам лишь то, что слышал от мамы: в семье Товар все были странные: мать Сары и Сауля не вставала с постели последние годы жизни, отец был очень религиозен и очень строг, а брат и сестра были очень близки, просто очень близки. Не знаю, понимаете ли вы меня… — Я бы предпочел, чтобы ты выражался более ясно. — Здесь, в деревне, всегда говорили, что Сара и ее младший брат были неразлучной парой; многие видели, как они держатся за руки, а иной раз и целуются. — В деревнях часто ходят нездоровые сплетни, — заметил я. — Тут дело другое. Об этом говорили вообще все. И болтуны, и молчуны. Знакомые, соседки, близкие… Это были не просто деревенские слухи. Мама говорит, что отец очень злился, когда это слышал. Со временем я узнал, что Сара много раз отвечала ему отказом; в конце концов он женился на моей матери, но это для него мало что значило. Мать с ума сходила от ревности, узнав, что они работают в одной больнице. — Твой отец лечил дочь Сауля? — Да, и сразу после этого мои родители расстались. — Почему? — Потому что Сара, которая к тому времени была в больнице заметной фигурой, и мой отец закрутили роман. Отец ушел к ней. Однажды ночью не явился домой ночевать. Мама не выдержала, собрала его вещи в чемодан и поставила у двери. Она была беременна мной, для нее было невыносимо остаться одной с ребенком. Отец исправно платил алименты, но в моей жизни отсутствовал: его не было на моем первом причастии, он ни разу не появился в Рождество… Он выкинул меня из своей жизни. Теперь вы понимаете, почему я не особо люблю этих Товаров, и меня просто бесит, что в университете мне приходится видеть профессора Сауля каждый божий день. Отсутствующий отец… Парень продолжал что-то говорить, он был очень взволнован. Я смотрел на него с сочувствием, спрашивая себя, не расскажет ли моя дочь незнакомому собеседнику через двадцать четыре года историю о своем отсутствующем отце. 57. Утиный фонтан 24 июля 1992 года, пятница Унаи растерянно брел сквозь толпу, которая двигалась по Кутчи, подпрыгивая и пританцовывая. Неделю он провел в Вильяверде, помогая дедушке с комбайном и пытаясь оправиться от того, что произошло в Кантабрии. Его брат Герман, в то время одиннадцатилетний мальчик, испугался, когда увидел бинты у него на руках. Дед, внешне невозмутимый, шепнул: «Потом расскажешь, давай не будем пугать мальчонку». А когда Герман лег спать, дедушка наложил ему самодельную мазь, изготовленную из горных трав, которая выглядела как обыкновенная грязь, зато от нее отлично затягивались раны. Через несколько дней Унаи наконец снял повязки, и все вернулось на круги своя — быстрее, чем он думал. За первым робким звонком Хоты позвонили Лучо и Асьер. Все избегали говорить о том, что произошло в последний день лагеря; это был своего рода уговор молчания, который они соблюдали всю свою жизнь. Впереди маячила важная дата: в пятницу был канун праздника Сантьяго[46], и в ту ночь они дали себе слово устроить в Витории настоящий пожар, спалить Старый город, а заодно и все проблемы вместе с дурными воспоминаниями… Все, они хотели сжечь все. В еженедельнике Унаи имелась страница, которую он всю неделю старательно игнорировал. На первом листе, на странице А, Аннабель Ли написала ему своим готическим почерком «позвони мне» и номер телефона. Унаи не знал, позвонить ей или лучше не стоит. Он чувствовал досаду и на саму Аннабель, и на ее равнодушие к смерти Мариан. Унаи знал, что с Аннабель ничего путного не выйдет. В пятницу в полдень дедушка сообщил, что ему звонят. — Какая-то девушка, велит позвать тебя, — сухо доложил он, пока Унаи разгружал пшеницу в амбаре. По лестнице он мчался через три ступеньки и бросился к аппарату. Глухо спросил: — Да? — Ты мне не позвонил. — Нет, не позвонил. — Завтра в субботу, в двенадцать ночи. Я буду в «Рохо». — И она повесила трубку. * * * В ту же пятницу в восемь вечера он встретился с ребятами. Все было так, будто ничего не произошло, и дружба возобновилась в том виде, какой они помнили ее еще до лагеря. В поведении каждого из них чувствовалось облегчение или, может быть, напускное равнодушие. В субботу, одетые в блузы, они провели весь день на улице, съели по бутерброду с омлетом в «Депортиво Алавес» и перекусили на улице Дато. Когда на город опустилась ночь, друзья зашагали к Куэста-де-Сент-Винсенте, затем устремились по Кутчи и Пинто. Они запросто могли разминуться в толпе. Унаи встретил ребят из Вильяверде, Хота столкнулся со своим хоровым кружком, Асьер — с баскетбольной секцией… Вся Витория собралась в ту ночь в Старом городе. Пробило двенадцать, а Унаи все еще был в конце Кутчи. Он попрощался с Хотой, пообещав напоследок: «Встретимся через пару часов в «Окендо», я тут кое-кого встретил», — и выскочил из предпоследнего переполненного бара, намереваясь проследовать в направлении, противоположном шествию блуз и нескас, которые двигались по улице вниз. Где-то в толпе он потерял берет, один из тех, что дед купил у Элосеги и одолжил ему на один день, потому что сам надевал редко. Пришлось вернуться. Берет он нашел на тротуаре рядом со входом в Дом веревки. Натянул его на голову и наконец вошел в «Рохо», где яблоку негде было упасть. На свидание с Аннабель Унаи опоздал на четверть часа. Он искал ее за стойкой, искал среди людей, плясавших под «Черный цветок», который передавали по «Радио Футуро», среди сидевших возле железных бочек с пивом и подпевавших хором «В конце Рамблы…», искал у высоких окон с красным переплетом, но нигде не было и следа его… подруги? девушки? Изрядно расстроенный, Унаи решил, что свидание сорвалось, и подумывал о том, чтобы отправиться в «Окендо» к ребятам. «Завтра позвонишь ей сам, договоришься на другой день, как положено», — сказал он себе. Внезапно ему показалось, что ее длинная грива мелькнула в дверях туалета, и он бросился туда. К туалету Унаи пробился с трудом — в баре было не пройти. Тут-то он и понял, что туалет занят не одним человеком. Не только тем человеком, которого он собирался там увидеть. Аннабель, одетая в неску, сидела на крышке унитаза с задранной юбкой и спущенными до щиколоток белыми чулками. Парень в блузе, сидя спиной ко входу, совершал равномерные поступательные движения, а его полосатые брюки топорщились в районе башмаков. Из-под берета торчала пышная шевелюра, по которой Унаи сразу узнал своего… друга? — короче, узнал Лучо. На этот раз — а это был уже третий раз, когда Унаи застал Аннабель в подобных отношениях с ребятами из тусовки — он даже не извинился, как в первых двух случаях. Посмотрел Ане Белен Лианьо в глаза и произнес свои прощальные слова. — Мы с тобой больше никогда не будем разговаривать, — сказал он и, прежде чем уйти, успел заметить, что Лучо прервал свой брачный танец, обернулся и приветственно приложил руку к берету. После чего продолжил свое дело. * * * Унаи забыл, забыл обо всем. В дни, которые последовали за праздником Сантьяго, он практически поселился в Вильяверде. У него было оправдание: он работал спасателем в бассейнах Бернедо, а в выходные, 1 августа помогал деду увязывать сено в тюки и учил Германа водить трактор «Джон Дир», посадив его себе на колени. Малыш не отходил от него ни на секунду, очень переживая из-за того, что старший брат, его кумир и герой, где-то пропадал в течение нескольких недель; не хватало еще, что и он исчезнет и никогда не вернется, как родители. Унаи не хотел появляться в Витории все лето, но в итоге отправился туда в последний день праздников Белой Богородицы, 9 августа: Асьер и Хота очень его звали, да и сам он не хотел, чтобы история с Аной Белен испортила их дружбу.