И хотя в разговоре она почти не участвовала, а вели мы себя так, будто в кабинете больше никого не было, ей удалось овладеть ситуацией. Мы послушались и уселись все вместе в крошечной гостиной Милан. Из окон виднелись площадь Буруллерия, «Порталон» и старый Музей археологии. Думаю, это был самый средневековый уголок во всем городе. Глядя на такую красоту, сложно было концентрировать внимание на делах, но нам с Эсти было не до красот. — Полагаю, мне есть что вам рассказать, — пробормотала Милан, уткнувшись подбородком в ворот халата. — Вы попросили зачислить вас в наше подразделение, когда обнаружилось тело Аны Белен Лианьо? — Так и есть. Я контролировала инспектора Айялу, которого пресса называет Кракеном. Единственное имя, которое они назвали моим родителям, было имя парня, который бросился вытаскивать тело моей сестры. — Она была жива, — машинально повторил я двадцать четыре года спустя. — Вы уверены? — Нет… — признался я. — Все говорили, что это не так, но я бросился в море, поскольку был уверен, что она жива. — Рано или поздно мы покончим с этим, — снова перебила нас Эстибалис. — Потом вы сможете наверстать упущенное, а сейчас, Милан, мне нужно обсудить с вами кое-какие вопросы. Я нашла фальшивый профиль в аккаунте Аннабель Ли в «Фейсбуке». Некто, называющий себя Женевой, возможно, и был той самой подругой, сблизившейся с жертвой, когда та объявила о беременности. Почему вы ничего не сообщили? — Потому что это не единственный фальшивый аккаунт, который я обнаружила: Брианда, Алана… инспектор Айяла велел мне внимательно следить за именами. Мне пришло в голову отследить все имена кельтского происхождения, принадлежавшие фанатам, которые с ней общались. Я нашла еще два аккаунта, которые никуда не ведут, хотя один из них называет себя «Линетт», что означает «нимфа», а другой — «Бегонья Кортахена». Как видите, имена ни о чем не говорят, хотя оба профиля фальшивые как не знаю что. Не хотелось досаждать начальству, пока не найду что-то более значимое; разве я поступаю неправильно? Эстибалис помедлила несколько секунд, прежде чем ответить: — Думаю, я поспешила с выводами. Во всяком случае, еще один вопрос, Милан: где вы были рано утром семнадцатого ноября? — Здесь, дома. Спала. Как и почти все. — Но у вас нет возможности доказать нам, что вы говорите правду. — Ни малейшей. Как и у многих других, — повторила она со своей сокрушительной логикой. — Так, а в ночь с третьего на четвертое декабря? Это был субботний вечер. Вы никуда не ходили? Вас кто-нибудь видел? Милан поморщилась, явно нервничая; выпрямилась и прислонилась к спинке дивана. — Этого я не могу вам сказать, — ответила она и сложила руки на груди. — То есть как не можете сказать? Видел вас кто-то или же вас никто не видел? — настаивала Эстибалис. — Не могу вам сказать — и все. — Милан, но это же так просто. Всего лишь ответьте: может ли кто-то подтвердить, что вы не тусовались в Куэсте, не встречали Хосе Хавьера Уэто и не пришибли его в Барбакане. — Я же говорю: я не могу сказать, где была и может ли кто-нибудь это подтвердить, — повторила она. — Она не хочет говорить, потому что боится подставить меня, инспектор, — сказал Пенья, который в чем мать родила вышел из ванной, располагавшейся как раз напротив гостиной. Придя в себя от неожиданности, Эсти на несколько секунд дольше, чем диктовали приличия, в упор рассматривала почти белоснежные волоски, характерные для физиологии Пеньи. — Заместитель инспектора Пенья, объясните, что все это значит, — вынужден был вмешаться я, потому что остальные растерянно молчали. — Потому что он был в этой квартире со мной всю субботнюю ночь, рано утром и все воскресенье. Мы можем это доказать, хотя фотографии выглядят немного чересчур… Принести их вам? 55. Малькерида 13 января 2017 года, пятница Это был один из худших дней в году, а январь только еще начинался. И дело не в том, что на календаре была пятница, 13-е. Дело было в другом. Рассвет был холоден и мрачен; наступал один из тех ледяных дней, когда смертоносный мороз просачивается под одежду, и не было одежды, способной согреть тело или дух. В это морозное утро мой белый город был белее, чем когда-либо прежде. Альба не хотела сидеть в этот вечер дома — прислала какое-то оправдание, которое я не запомнил, на «Ватсап» моего нового мобильного телефона и отключилась. Остальные мои сообщения до нее не дошли. В последние несколькие дней я замечал, что на работе она держится со мной холодно и отсутствующе. Ноль химии, ноль флирта, ноль каких-либо признаков взаимного интереса. Возможно, ее тяготила беременность, а может, виной тому была постоянная угроза очередного приступа судорог, подобного тому, который однажды уже случился. Успокоив себя этим объяснением, я купил ей кулек жареных каштанов и зазвал пообедать в «Ла-Малькериду», в двух шагах от дома. Я действовал напористо, не давая ей возможности отказаться. С моей стороны это был жест отчаяния. Я ждал ее на углу бара, задаваясь вопросом, не продинамит ли меня Альба, а мои ледяные руки согревались каштанами. И все-таки она пришла. Появилась, прекрасная и печальная, в своем неизменном белом длинном пуховике, делавшем ее похожей на Владычицу озера из средневековой сказки. Альба поздоровалась со мной рассеянно, и все мои попытки завязать непринужденный разговор одна за другой терпели поражение, пока мы не оказались в полной тишине. — Знаешь, почему этот уголок называется «Ла-Малькерида»?[44] — рассеянно заметила она. — В честь твоего прославленного предка, Педро Лопеса де Айялы, комунеро[45]. — У него есть кое-что и от тебя, — напомнил я, — он был графом Сальватьерра. — Насколько я помню, он был настоящим сутягой — судился даже с собственной матерью Марией Сармьенто еще в пятнадцатом веке из-за каких-то земель, а его вторая жена от него ушла, хотя у них были дети, и вынуждена была искать убежища у его главного соперника, генерального депутата Алавы. Говорят, что здесь, в переулке, выходящем на ворота Сан-Мигель, и жила эта самая Малькерида, — сказала Альба с едва уловимой горечью в голосе. — Знаешь, я чувствую в тебе какую-то враждебность и понятия не имею, в чем дело, — сказал я и протянул руку, согретую каштанами, но она ее отстранила. — Унаи, пойдем к тебе. Мне не нужны свидетели того, о чем я собираюсь с тобой поговорить. — Ко мне так ко мне. Я хотел позвать тебя, но не знал, согласишься ли ты ко мне идти, — я удовлетворенно кивнул. Мы поспешно оплатили счет и вскоре очутились в теплой норе на третьем этаже. Я закрыл дверь, но жара, царившая в квартире все эти дни, уже спала. Альба была ледяной, и не было никакого способа ее согреть. Я стоял перед ней в гостиной; она печально смотрела в окна эркера, выходившего на площадь Белой Богородицы, словно прощаясь с этой панорамой. — Что случилось, Альба? «Ясно же, что что-то произошло, и это серьезно», — подумал я. — Тасио Ортис де Сарате, брат-близнец моего покойного мужа… — Я знаю, кто такой Тасио, — перебил ее я. Не нужно было напоминать мне о драме, которую скрывало каждое ее слово. — Тасио мне звонил. Он прислал мне это. Вот, посмотри сам, — сказала Альба и показала мне экран своего мобильного. Передо мной было отсканированное изображение старой фотографии. Два совершенно одинаковых новорожденных младенца прижимались друг к другу. — Что это? — Это Тасио и Игнасио. — А зачем Тасио тебе прислал это фото? — Скажи мне сам, Унаи. Да, я должен был все ей сказать. Должен был. И я это знал. — Ты говорил с Тасио, рассказывал ему о нас с тобой. Признался, что я беременна и что дочь будет наша общая. Ты попросил Тасио включить эту часть моей жизни в сценарий сериала, который увидят тысячи людей! — ответила она. — Я пытался ее защитить, — только и сказал я. — Кого, мою дочку? Защищаешь ее таким образом? — Она повысила голос. — Если Тасио не включит нашу любовную историю в свой сценарий, все будут считать, что девочка родилась от Нанчо. Она вырастет с клеймом дочери серийного убийцы. Альба смотрела на меня недоверчиво и беспомощно. Я никогда не видел ее в таком состоянии. — Ты должен был посоветоваться со мной! — снова закричала она. — Так обычно делают нормальные партнеры, Унаи. Но, похоже, ты забыл, что означает жить в паре. То, что ты сделал, будет иметь последствия и для меня, и для девочки. Тасио на этом не остановится. — Я тебя не понимаю. — Он попросил меня сделать анализ ДНК, когда она родится. Они с Игнасио желают знать, является ли она их племянницей. Они говорят, что у них нет и не будет потомства, и хотят завещать ей все имущество Ортис де Сарате, хотя прекрасно знают, что все трое братьев считаются незаконнорожденными детьми доктора Урбины. Поскольку других членов семьи не осталось и они потихоньку присвоили все семейное состояние. — Что… что ты им ответила? — Я объяснила Тасио, что не хочу делать тест на отцовство моей дочери, что буду воспитывать ее так, как если бы она была твоей дочерью, что именно эту историю я расскажу ей в будущем. Но Тасио настаивает. Он хочет присутствовать в жизни своей племянницы. А я… я не желаю, чтобы у моей дочери имелось хоть малейшее сомнение в том, что она не дочь Нанчо. Тасио и Игнасио просто одержимы этим потенциальным родством… Как, черт возьми, я могу этому помешать? Ты подумал об этом, когда решил позвонить ему, не посоветовавшись со мной? Ведь это может разрушить нашу жизнь — мою и моей дочери! — По-моему, было бы лучше, если б все заранее знали, что она — моя дочь. Даже если из-за этого мне грозит опасность встретиться с сумасшедшей Ребеккой.