— Едва не погиб в бушующем море, а наша история совсем не об этом. Это я должна умереть первой. И вдруг ты бросаешься спасать мертвую… — Она была жива, — хрипло пробормотал он. — Она была мертва, а ты рисковал нами ни за что ни про что. «Достаточно. Достаточно на сегодня», — взмолился Унаи. — Ты рассуждаешь, как псих! — не выдержал он. — Не могу поверить, что ты такая циничная. Сегодня погибла девушка, а вы ничего не сделали, чтобы ее спасти. — Зато ты сделал. Тебе не сиделось на месте, не терпелось стать героем… — Нет, я просто должен был ее спасти. Без вариантов. — Пусть так, — пробормотала Аннабель, по-прежнему пребывая в своем мире: она всегда была в своем мире. — Это значит, что ты… — Сегодня мне не до твоих криптограмм, Ана, — сказал он, вставая с койки и направляясь к двери. Ему хотелось как можно скорее оставить позади белую палату, лагерь, запах разрушения и цинизма, который Аннабель Ли всегда носила на своих ботинках. — Ты что, не понимаешь? Ты рожден, чтобы спасать людям жизнь, однако я не убеждаю тебя становиться спасателем. На самом деле этому Унаи и посвятил остаток лета. Он явился в мэрию Бернедо и записался спасателем в ледяных бассейнах деревни: поскольку они находились на северной стороне сьерры, вода в этих водоемах едва нагревалась, и случались сезоны, когда влезть в них отваживались только храбрецы. Спустя годы, когда Унаи закончил учебу и в некоторой растерянности размышлял о перспективах дальнейшей работы, которые не особо его вдохновляли, началось расследование двойных преступлений в дольмене. Это дело поглотило его с головой. Во-первых, когда тела жертв обнаружили в кельтской деревушке Ла-Ойя, недалеко от Лагуардии, стала очевидна прямая связь преступлений с местной историей. Во-вторых, в деле оказался замешан Тасио Ортис де Сарате, его личный герой, и в какой-то момент он осознал, что думает, говорит и мечтает исключительно о расследовании. И тогда вспомнил слова Аннабель Ли: «Ты рожден, чтобы спасать людям жизнь, это твое врожденное свойство, твое призвание. Моя мать встречалась с копами; поверь, они живут этим и ради этого. Остальное вторично». Унаи беспокоила обуревавшая его страсть. Ему пришло в голову, что лучше было бы направить ее на нечто такое, что позволит спать по ночам, а не блуждать в темных лабиринтах, таких как Хота с его одержимостью творчеством. Или Асьер с его страстью к деньгам. Или комплекс неполноценности, который заставляет Лучо быть предельно конкурентоспособным со всеми и со всем, начиная с самого себя. Ни одна из чужих страстей не имела власти над Унаи; он чувствовал полнейшее равнодушие и к творчеству, и к деньгам, и к ублажению эго. Из-за этого, а также из-за семейной трагедии, которая все еще отзывалась в нем болью, ему было ясно: единственная его страсть — уголовное расследование. * * * Когда они вернулись во дворец графа Сан-Диего в Кабесон-де-ла-Саль, состояние их духа было мрачнее некуда, и для прощальных объятий не нашлось ни времени, ни настроения. Пятеро виторианцев — приятели Унаи и Аннабель — погрузили свои рюкзаки в багажник микроавтобуса, и Сауль молча повез их на вокзал. Всем хотелось поскорее забыть дворец, от которого они удалялись. Забыть о последних часах, о последних неделях. Каждый из них дал себе клятву никогда не возвращаться в это место, как будто проклятый дворец виноват в том, что случилось. У Унаи было всего несколько секунд, чтобы попрощаться с Ребеккой, которая с ужасом смотрела на повязки, украшавшие его руки. — Мне очень жаль, что тебе пришлось столько пережить, Унаи, — сказала она своим нежным детским голоском. — Ты в этом не виновата, — ответил он и пожал плечами. Движение причинило ему резкую боль, но он сдержался: неудобно делать страдальческую физиономию перед девочкой. — Да, конечно, я знаю, — просто ответила она, опустив голову. — Эй, а ведь мы с тобой так и не поговорили… — вспомнил Унаи. — Нет! — вскрикнула Ребекка, не дав ему договорить. — Пожалуйста, не волнуйся. Ничего страшного, правда. Я в порядке, все хорошо. И рассказывать мне нечего. Унаи не очень понял, откуда взялся у Ребекки этот внезапный приступ словоохотливости. На прощание он улыбнулся, потому что так полагалось, а потом поцеловал ее в щеку. Она отошла в сторону, немного смутившись. Отец внимательно наблюдал за ними издалека, делая вид, что разговаривает с Лучо и Асьером. Хота подошел к Ребекке и Унаи, достал из внутренностей автобуса свой рюкзак «Ливайс» и тоже попрощался с девочкой. — Что ж, спасибо за все. Ты научила меня строить кровлю у хижины и замешивать глину для стен… И за все остальное тоже спасибо, — загадочно добавил он и подошел к ней ближе. Ему было жаль Ребекку. Он протянул ей руку, чтобы помочь спуститься на тротуар. Саулю не понравилась ни эта протянутая рука, ни заговорщицкое выражение, которое явственно читалось у обоих на лицах. Хотя в целом ничего особенного в его поведении не было. Ни один отец, каким бы молодым и понимающим он ни был, не любит смотреть, как его тринадцатилетняя дочка жмет руку шестнадцатилетнему мальчишке. 53. Порталон 10 января 2017 года, вторник Эстибалис шмыгала по дедовскому огороду, как неугомонная змея; мне пришлось ее успокоить, положив руки ей на плечи. Только тогда она застыла неподвижно и посмотрела мне в глаза. — Есть что-то еще, верно? — спросил я. — Унаи, есть кое-что, о чем я тоже хочу с тобой поговорить, но у меня уже настоящая паранойя на тему мобильных и этих твоих хакеров, — призналась Эстибалис. — Рассказывай. — Хочу кое-что тебе показать, но только без интернета. Мне иногда кажется, что за мной тоже следят. Поэтому придется тебе поверить мне на слово. — Я готов, — ответил я. — В огороде за нами точно никто не будет следить, тут связь паршивая, поэтому давай-ка я все тебе расскажу прямо здесь. Присядем куда-нибудь? Я кивнул на небольшую каменную стену, отделяющую дедов огород от огорода Акилино, и мы уселись, несмотря на то, что в январе камни были ледяными, а мох — сухим и колючим, как мочалка. — Речь идет об аккаунте Аннабель Ли в «Фейсбуке». Я приказала Милан отыскать таинственную подругу, с которой Ана Белен сблизилась за несколько месяцев до убийства. И представляешь, она до сих пор не назвала мне имени. Такой прокол у Милан впервые — обычно она достает любую информацию в тот же миг, как будто это ей раз плюнуть. — Да, это здорово. — Это очень здорово, я с таким раньше не сталкивалась. Вот почему не понимаю, почему она до сих пор не обратила внимания на эту Женеву, такое яркое и запоминающееся имя. Женева начала писать комментарии на стене Аны Белен после того, как та объявила о беременности. Если вооружиться терпением, можно проследить ветку их беседы до того момента, пока они не прервутся, чтобы продолжать офлайн. Самое занятное, что профиль у Женевы фальшивый. У нее почти нет активности в Сети, нет никакой аватарки, изображающей, как она выглядит, — только готические картинки, загруженные будто бы специально для того, чтобы угодить вкусам Аны Белен. Указано только, что она из Витории, и все. — Куда ты клонишь? — Я клоню к тому, что Милан с ее способностями в два счета вычислила бы этот более чем подозрительный фальшивый аккаунт. Я сама нашла его всего за несколько часов. Понять не могу, почему Милан подвела меня именно с этой таинственной подругой, с которой, скорее всего, Ана Белен отправилась на последнюю прогулку в Сан-Адриан. — Голден мне что-то говорила… что-то насчет имен, — рассеянно проговорил я. — Имен? — Да; что надо начать с имен, что для Ребекки все имеет смысл. Кстати, ты заметила? — Что? — Голден сказала, что они с Ребеккой, помимо Амстердама, жили в Милане и Женеве… — Имена… Милан, Женева… Все это названия мест, где жила Ребекка. — Не только это… — Я начал замерзать. — Сауль сказал, что посетил с Ребеккой в Милане выставку мумий из торфяников, и это было очень важным событием для обоих. Эстибалис на мгновение задумалась, запрокинув голову. В голых ветках дедовой груши чуть слышно свистел ветер. — Милан — замечательный человек, все это странные совпадения, а мы с тобой два параноика, — медленно произнесла она, закрыв глаза и прислонив голову к старому дереву. — Милан — замечательный человек, все это странные совпадения, а мы с тобой два параноика, — повторил я слово в слово; отчасти для того, чтобы убедить самого себя, отчасти для того, чтобы озвучить свое желание. Милан кого-то мне напоминала, кого-то из прошлого. Я понял это в самый первый момент, когда меня с ней познакомили, и до сих не знал происхождения этого тягостного чувства. — Вернемся в Виторию, — сказала Эсти. — Я поговорю с Альбой, у нее есть доступ к личному делу Милан, расскажу ей о наших… это ведь не подозрения, верно, Унаи? Мы просто хотим чувствовать позади надежный тыл.