Сауль наблюдал всю сцену в обзорном зеркале заднего вида, соблюдая сдержанное молчание каталогизатора. В университете со студентами он вел себя так же: альфы, беты, пассивные, агрессивные, враждебные, равнодушные… У каждого была доминирующая черта, которая определяла сущность, и он умел этим пользоваться. В таком возрасте люди прозрачны. Наконец автобус остановился. Сауль и Ребекка зашагали впереди всех по тропинке, ведущей к скалам. Через некоторое время показался проем, обозначавший пещеру, где располагался скит Сан-Элиас. Она была вырублена прямо в стенах пещеры и некогда служила жилищем сероры[23], как рассказывала Ребекка, пока все поднимались по узкой каменной лестнице. Справа — небольшой водоем, прямоугольный бассейн, вырезанный из того же камня. Этот бассейн был важной достопримечательностью. Главной целью экскурсии, как пояснил Сауль. Он сделал знак остановиться. — Местные жители называют это место Сандаили, но, возможно, это название не имеет отношения к имени Сан-Элиаса. Антропологи считают, что оно может быть связано со святой Юлией, а эта святая, в свою очередь, — с доримской богиней Ивулией, которая появляется в тексте, найденном в Форуа, в Бискайе. Запомните это. Для кельтов богиня Ивулия связана с поклонением воде, и этот бассейн всегда был местом проведения водных обрядов. Некоторые вроде Лучо слушали восхищенно, другие — рассеянно. — Водных обрядов? — повторил Хота, желая угодить Саулю. — Да. Говорят, что в этом бассейне собирается вода, стекающая со сталактитов. Как видите, напрашивается сравнение оплодотворяющей влаги со спермой, а бассейна — с маткой. Женщины из деревень, разбросанных по Алавесской равнине, древней обители семьи Гевара, хозяев этих земель, приходили сюда с незапамятных времен, чтобы совершить то, что некогда называлось «плодородными омовениями», и заходили в бассейн по пояс. Женщины Оняти называли этот ритуал «берату», что по-баскски означает «размягчаться». Это были обряды плодородия, и женщины надеялись забеременеть. Сауль подробнейшим образом рассказывал им о предмете своей главной страсти: о том, что кельтские обряды сохранились до наших дней, приняв обличие христианских церемоний, которые едва скрывали их языческое происхождение. Затем вошли в пещеру. Желая немного отдохнуть после поездки, развернули бутерброды с чоризо и уселись возле низкой каменной ограды, окружавшей часовню Сан-Элиас. Небольшая, белая от извести полукруглая арка над колоколом придавала этому месту особое очарование. Кто-то сразу же захрапел; это был ленивый час сиесты, к тому же стоял тяжелый летний зной. Досаждали слепни, но в пещере царила прохлада, которой снаружи не было, и в конце концов все задремали. Впрочем, не все. Лучше сказать, почти все. Асьер остался снаружи и рассматривал стену, которую альпинисты использовали для обучения скалолазанию. В этот знойный полуденный час никого из них видно не было. Разговор с Аннабель опечалил Асьера — может быть, он действительно был слишком резок… Может быть, она что-то заметила… «Нет, вряд ли заметила, она же не телепат», — твердил он себе, но по-прежнему переживал. Появившийся Сауль — он спустился, чтобы немного размять ноги — обнаружил Асьера, понуро сидящего возле каменной стены. — Эй, я видел твою руку. — Сауль перешел к делу; он уже думал над этим в последние ночи. — А что с ней не так? — отозвался Асьер, готовый защищаться, и сунул левую руку в карман джинсов, где она едва умещалась. — У тебя не заживает фаланга на безымянном пальце. Что это? Ты порезался? — Порезался, да, — рассеянно ответил Асьер. — У меня было такое же в твоем возрасте. Твой отец… Он чем занимается? — Работает на складе в Эроски. Ты что, издеваешься надо мной? — С какой стати мне над тобой издеваться? — Ты — университетский профессор, а я — сын кладовщика из Эроски и домохозяйки. — Какой у тебя средний балл? — Довольно высокий, — пробормотал Асьер. Да, таков был его план А. Единственный, на самом деле: заняться учебой, порвать с заурядной семьей, не знающей ни культуры, ни образования… Только безумец пошел бы по пути его отца, занимавшегося низкооплачиваемым ручным трудом. — В таком случае с моей стороны никаких насмешек — наоборот, сплошное уважение. Ни разу за свои шестнадцать лет Асьер не слышал слова «уважение», обращенного к нему. — А что ты собираешься изучать, историю? — спросил Сауль, все еще надеясь завербовать кого-нибудь из виторианцев. — Нет; что-то такое, что сделает меня богатым. Асьер был зациклен на денежном вопросе. Ребята из нашей компании знали, что если вечером он не пил, значит, у него не было бабок. Хотя в конечном итоге все же заказывал кубату[24] или дежурный калимочо. То же самое с сигаретами: ему всегда что-нибудь перепадало, и он не слишком парился, если нужно было стрельнуть у того, у кого имелась целая пачка. Обычно подкатывался к добряку Хоте, у которого чаще, чем у других, водились деньги. Деньги, точнее, их отсутствие, занимали все его существо, заставляя делать то единственное, на что он был годен в свои шестнадцать лет: хорошо учиться. — Понимаю, — сказал Сауль. И знал, что парень его понимает. Этого было достаточно. — Слушай, что касается твоего отца… — Что касается моего отца, не хочу ничего слушать, — отрезал Асьер. «Лучше уж я, чем сёстры», — с горечью добавил он про себя. — Не волнуйся, я ничего никому не скажу. О таких вещах не говорят. То, что происходит в семье, остается в семье. Я просто хочу сказать тебе, что наступит день, когда он поднимет на тебя руку, а ты посмотришь на него сверху вниз и спокойно дашь сдачи, понял? — Я же не говорил, что меня кто-то бьет, — буркнул Асьер, немного смутившись. — Разумеется, — ответил Сауль сдержанно. — Я ничего тебе не говорил! — крикнул Асьер и одним прыжком поднялся на ноги. И тут же об этом пожалел. Сауль видел, как тот удаляется в сторону лестницы, ведущей в часовню. — Все я знаю, чувак, — тихо пробормотал он. Отсчитал четверть часа и тихо поднялся в часовню. Проверил, все ли спят, и подошел к дочери. — Давай, Бекка. Спустимся к бассейну. Богиня ждет. Ребекка смотрела на него, в глазах ее застыл ужас. — Папа, пожалуйста, не здесь, — прошептала она. Сауль улыбнулся, не разделяя ее опасений. — Давай, дочка. Не заставляй меня. Ребекка уже знала, что ничего тут не поделаешь. Она сглотнула слюну, склонила голову и молча спустилась по узкой лестнице под пристальным взглядом отца. * * * Вскоре Унаи проснулся, задыхаясь от жары. Все тело затекло: он уснул в неудобной позе. Огляделся. Кое-кого недоставало. Отчасти из-за своей привычки убеждаться в том, все ли в порядке, отчасти потому, что срочно понадобилось облегчить мочевой пузырь, Унаи спустился по лестнице и, оказавшись на ровной земле, поискал среди деревьев укромное место, где можно было потихоньку справить нужду. Он никак не ожидал увидеть то, что увидел. Хота лежал на траве, со спущенными до колен штанами. Аннабель, оседлав его, двигалась в волнообразном ритме. Висельник на ее предплечье двигался вместе с ней. Складки знаменитого черного платья скрывали место их плотского соединения, спущенный лиф оставлял открытой грудь, над чьим размером ежевечерне подшучивали все четверо. Аннабель, одаренная выразительными изгибами и знающая об этом, шептала на ушко Хоте, будто хороший инструктор, как ловчее ее приласкать, чтобы доставить максимальное наслаждение. Послушный валет смотрел на нее завороженно, как на богиню воды. Унаи замер с наполовину расстегнутой ширинкой. Значение происходящего дошло до него не сразу. Наивным он, конечно, не был, но впервые видел вживую, как люди занимаются сексом, и потом, даже много лет спустя, его возбуждало видение Хоты и Аннабель. Она заметила его первая, но не остановилась и продолжала двигаться. Дыхание ее сделалось прерывистым. Она схватила податливую руку Хоты и заткнула себе рот, чтобы не стонать слишком громко и не разбудить спящих ребят. Для Унаи эта картина была чем-то невероятным, почти сверхъестественным; для Хоты тоже. А потом Аннабель просто слезла с него и вернулась к своей обычной апатии. На Унаи она смотрела как ни в чем не бывало. Ни следа смущения и стыда. Хота тоже явно провел время неплохо, хоть и выглядел чуть менее уверенным, да и соитие длилось короче, чем нужно, как это случается в первый раз. Только тогда он заметил, что его ближайший друг стоит, прижавшись к дереву, в нескольких метрах от него. — Простите, я не собирался за вами подсматривать, — попытался оправдаться Унаи, встретившись с ним глазами. — Черт, Унаи! Ты что, все видел?.. — вскричал Хота, вспыхнув до корней волос, что выглядело почти комично. — Простите, простите. Я ухожу… Я вышел пописать… я не хотел… — извинялся Унаи. Мочиться ему расхотелось. Он поднялся по лестнице наверх. Увиденное так и осталось у него в памяти, будто выжженное огнем. 21. Пруд Барбакана