— «Если абрегу задует, жди на третий день дождя», — говорят здесь. Вы, баски, называете его хего хайцея — «южный ветер», или ветер безумцев. Так или иначе, сегодня будет дождь. «Я не имел в виду ветер, — ответил я. — Вы говорили о цепочке насилия». — А, это старая теория нашего друга-историка, — пояснил Пауланер. Видимо, инспектор уже слышал ее раньше от Гектора. — Я говорю с вами как человек, который много лет участвовал в раскопках по всему миру, разбирая человеческие останки, — начал Гектор. — Видите ли, с тех пор, как мы стали современными Homo sapiens, мы то и дело терзали и мучили своих собратьев. Я имею в виду насилие в семье, вражду между кланами, соседними племенами, народами, государствами, королевствами… В доисторические времена не существовало понятия мононуклеарной семьи, однако нетрудно предположить, что патриархи частенько использовали насилие в отношении представителей следующих поколений, если те оказывались слабее или даже не уступали им в силе: родители избивали или мучили детей, пережившие насилие дети тоже рано или поздно становились обидчиками и мучителями. В психологии говорят, что обычно человек не склонен к насилию; мучает, как правило, тот, кто сам подвергался мучениям. Я кивнул. Так оно и есть: будучи психологом-криминалистом, я все это изучал. Одна из базовых парадигм. — В последние годы археологи все чаще находят свидетельства войн и насилия в самые ранние периоды предыстории, — продолжал Гектор дель Кастильо. — Находки все более древние: двадцать семь связанных жертв, Кения, возраст — десять тысяч лет, дети и женщина на поздних сроках беременности, избитые и пронзенные стрелами, буквально истерзанные в клочья. Если обратимся к Средним векам, треть населения погибает насильственной смертью. Вы понимаете, что означает эта статистика? — Все мы происходим либо от жертв, либо от убийц, — проворчала Эстибалис. — Именно. Если одна треть была убита, значит, другие две трети убивали. Мы все потомки тех, кто пережил детство и успел оставить потомство до наступления смерти, в каком бы возрасте она их ни настигла. Вполне можно предположить, что в своих ДНК мы несем гены как людей, которые погибли насильственной смертью, так и тех, кого они убили. Слова Гектора накрепко засели у меня в голове. Они угнездились по соседству с главным опасением, поселившимся во мне с того проклятого дня, как Альба рассказала про свою беременность: очень возможно, что нам предстоит воспитывать дитя социопата Нанчо. У Тасио также имелись черты нарциссической психопатии: обостренная эгомания, отсутствие эмпатии, склонность к манипуляции, природное обаяние, направленное на достижение выгоды. Все это в его случае было не чем иным, как навязчивой жаждой социального признания. Будущее меня ужасало: нам с Альбой придется воспитывать ребенка, с детства стараясь выявить в нем психопатические черты. Мне хотелось нормальной семьи с любимой женщиной: желанные дети, вылазки в горы по воскресеньям, выходные в Вильяверде или в Лагуардии… На мой взгляд, не так уж много. Самая обычная жизнь. С другой стороны, если двое других братьев из этой тройни явно страдали психопатическими чертами или развитой психопатией, Игнасио был живым примером ее непсихопатического сегмента. Он вырос в той же среде, что и Тасио, унаследовал те же гены, но не унаследовал психопатический характер. Он сделал свой выбор: быть сострадательным, честным, прямым. Быть цельным. Высоконравственным человеком, отличным полицейским. Во время учебы на психолога-криминалиста я следил за спорной дискуссией о генетической обусловленности психопатии. Не было выделено ни одного гена, который отвечал бы за образование психопатической личности, однако считается само собой разумеющимся, что психопатии способствуют именно гены. При этом изучение близнецов свидетельствует о том, что социализация и факторы окружающей среды оказывают не меньшее влияние, чем гены. Но слова Гектора о том, что в родословной каждого из нас присутствует убийца, немного утешало мои терзания, которые преследовали меня после визита Альбы в мой дом: смогу ли я воспитывать ребенка, понятия не имея, что это за человек. Время летело незаметно, Эстибалис с присущей ей бойкостью задавала вопрос за вопросом, Гектор терпеливо разрешал ее сомнения, но я находился далеко от этого музея в горах. Я был в своем подъезде рано утром во время праздников Белой Богородицы, где, возможно, зачал еще одного Лопеса де Айялу. Я был на вершине Сан-Тирсо октябрьским утром, сам не зная о том, что спасаю чью-то жизнь. 15. Исторический факультет 21 ноября 2016 года, понедельник Гектор отправился проводить нас до музейной стоянки. Моросил дождь, и небо, сколько хватало глаз, было обложено тучами. На прощание он протянул нам красный зонтик с логотипом музея и спросил, нет ли у нас больше вопросов. — Держите меня в курсе расследования, — сказал Пауланер, прежде чем усесться в машину и отправиться в полицейский участок Сантандера. На прощание он обнял меня и посмотрел мне в глаза с сочувствием и жалостью, словно я был безнадежно больным, что было мне, надо заметить, не слишком приятно. «Что ты думаешь о Гекторе?» — написал я Эсти, как только мы сели в машину. — Кажется, я влюбилась, — со вздохом ответила она, проводив его взглядом. Я сделал вид, что возмущен, и, слегка подтолкнув ее локтем, написал не без некоторого любопытства: «Инспектор Гауна, неужели вам не хватило летнего флирта за барной стойкой?» Эстибалис держала меня в курсе своей личной жизни после разрыва с Икером, своим давним бойфрендом. Все лето и часть осени она практиковала здоровую распущенность, деталями которой делилась со мной восторженно и одновременно равнодушно. Иногда я опасался, что Эсти сменила одно пристрастие на другое, следуя схеме токсикоманов. Во всяком случае, никакого влияния незаконных веществ в течение последних нескольких месяцев я в ней не замечал. Я наблюдал за ней, но все было в норме. Она казалась здоровее, чем обычно — больше, чем когда-либо, — занималась горным туризмом, все время где-то бывала, у нее появились друзья, с которыми я не был знаком. Ну и отлично, ей же лучше. — Гектор — не тот человек, с кем можно замутить летний романчик, — заметила Эсти, посерьезнев. — Ты опытный психолог и должен это понимать. И вообще, хватит фантазий, какими бы соблазнительными они ни были. Сейчас я говорю с психологом-криминалистом. Итак, что вы думаете о том, что мы только что слышали, инспектор Кракен? Я задумался. Гектор дал нам слишком много информации для размышления. «Все это очень интересно. Пока что линия расследования ведет нас к Тройной Смерти, за исключением того, что обе жертвы не имели признаков сожжения. Думаю, если первое убийство было совершено тем же преступником более двадцати лет назад, тогдашний ритуал был менее сложным и более небрежным. Тот факт, что убийца забрал тело, говорит о страхе быть пойманным: видимо, что-то могло его выдать. Но я пока не уверен, что это работа одного и того же парня», — написал я и показал Эсти экран. — Итак, Унаи, теперь с тобой говорит эксперт по виктимологии. Две незамужние беременные женщины подвешены за ноги в исторических местах поклонения, связанных с кельтскими водными ритуалами, в двух соседних провинциях, и… и что самое главное: жертвы знакомы, потому что двадцать четыре года назад три недели работали в археологическом лагере в кельтской деревне. Что бы тебе ни казалось, оба преступления и обе жертвы как-то связаны. Я ничего не сказала помощнику комиссара Сальватьерре о том, что ты знал убитых женщин, потому что не хочу связывать эти два преступления официально, пока у нас не появится твердая версия. Но я не собираюсь играть на доверии, которое сложилось у нас с Альбой, чтобы и дальше покрывать тебя. Я хочу, чтобы ты сам, своими словами объяснил Альбе, что был в том же лагере, что и две убитые. «Сделаю это в ближайшее время. Я не хочу тебя подставлять. Позволь мне только самому выбрать время. Обещаю: когда вернемся, я поговорю с Альбой». Прочитав мои слова, она удовлетворенно кивнула и торжественно произнесла: — Итак, впереди у нас разговор с директором незабываемого лагеря; ты готов? Я вздохнул, и Эстибалис повернула ключ зажигания. За этим мы и отправились в Кантабрию. Нанести внезапный визит Саулю Товару, который теперь заведовал кафедрой и преподавал социальную и культурную антропологию на историческом факультете Университета Кантабрии — как раз там, куда мы с Эстибалис теперь направлялись. Сауль всегда вызывал у меня сложные и смешанные чувства. Для нас, четверых друзей, приехавших в летний лагерь, он мог бы стать близким человеком, кем-то вроде отца, которого всем нам недоставало. С кем-то так и получилось. Но из-за нашего проклятого соперничества я был к нему наименее близок — возможно, по собственной вине. Узнав о смерти его дочери, я очень переживал. Оказывается, Ребекка умерла больше двадцати лет назад, бедная девочка… Как всегда бывает в университетских кампусах, к тому же в такой унылый дождливый день, мест на парковке не оказалось. В конце концов нам пришлось дождаться, пока какой-то студентишка, явно намереваясь слинять с занятий, заберет свою машину, и в конце концов мы припарковались перед зданием из красного кирпича и яркими синеватыми колоннами. Найти Сауля Товара оказалось нетрудно; как только мы спросили, где его разыскать, нам тут же ответили; казалось, все были в курсе того, где именно он находится в каждую конкретную минуту. Одна деталь привлекла мое внимание: когда мы подошли к компании студентов, чтобы спросить о Сауле, какой-то довольно взрослый парень — возможно, выпускник — посмотрел на нас недоверчиво и, казалось, даже разозлился. Голову парня украшал взбитый кок, делавший его выше сантиметров на десять. Имелась у него и другая характерная черта, которая не могла оставаться незамеченной: глаза разного цвета. Одна радужка каряя, другая — светло-зеленая. — Спрашивают про Седую Бороду, — прошептал он кому-то, но я стоял рядом и все слышал. — Вроде бы раньше ты называл этого женоубийцу Синей Бородой? — отозвался его долговязый приятель. — Синяя Борода со временем превратилась в седую… Ладно, я пас, сами разбирайтесь, — сказал он остальным, после чего оба парня повернулись к нам спиной и ушли, пока Эсти внимательно выслушивала указания двух миловидных девушек. Мы отыскали его кабинет и постучались в дверь. Никто не ответил, и мы вошли. Сауль сидел во главе стола; расставленные вокруг стулья занимали несколько студенток. Едва взглянув на нас, он жестом попросил подождать и продолжил свое наставничество. Забавно, что именно бросается в глаза в человеке, после того как ты не видел его двадцать четыре года. Сауль как-то очень поблек… наверное, как и я сам. Сейчас, прикинул я, ему пятьдесят с чем-то. Седые волосы в некогда черной бороде, более заметные морщины вокруг глаз… и поведение. В первую очередь — поведение. Я запомнил Сауля как типичного преподавателя-харизматика: всегда в сопровождении студентов, всегда окруженный юношами и девушками. Теперь его тоже окружали студенты, а он, как и прежде, выглядел неформально — в джинсах, в незаправленной клетчатой рубашке. Но в прежде живых манерах сквозили отчуждение, усталость, досада, как будто игра в модного препода давно ему опостылела. Я познакомился с Саулем, когда Лучо уговорил нас записаться на стипендиальную программу при Университете Кантабрии, куда принимали молодых людей из всех автономных сообществ с учетом будущего зачисления на исторический бакалавриат. Мой друг всегда мечтал стать археологом, а остальные ребята хотели заработать летом немного денег и как раз думали, куда бы податься — на «Экспо»[19] в Севилью или в Олимпийскую деревню в Барселоне. Хотя в первую очередь мы с Лучо и Асьером хотели поддержать Хоту в худший момент его жизни и увезти его из Витории на несколько недель: его отец боролся с саркомой поджелудочной железы, и еще совсем недавно ответственный ученик и примерный мальчик Хосе Хавьер Уэто каждые выходные шел вразнос, все чаще и чаще выпивал и ввязывался в склоки. Мы хотели помочь ему и побыть с ним вместе. Мы знали, что он поедет и в Севилью, и в Барселону, однако близлежащая Кантабрия была самым удобным вариантом. Способствовало нашему выбору и то, что программа для молодежи в возрасте от пятнадцати до семнадцати лет предусматривала материальную субсидию в размере 50 000 песет, оплату дороги и проживания также брал на себя университет; а когда тебе шестнадцать, а впереди целое лето, такой план придется по вкусу любому. Студентки внимательно слушали Сауля, который рассказывал о теонимах, древних словах, обозначающих топонимы и скрывающих имена кельтских богов, таких как Деба, Тевтат, Тулоний, Луг… Две девушки прилежно записывали лекцию и, подняв голову, улыбались Саулю; при этом на лицах у них читалось настоящее обожание. Тот же делал вид, что ничего не замечает. Мы подождали некоторое время, но Сауль был настолько сосредоточен на своей кельтской болтовне, что вскоре забыл о нас, и легендарное терпение Эстибалис через несколько минут лопнуло. — Профессор Товар, — сказала она, выразительно покашляв, — мы прибыли из полицейского участка Витории. Нам бы хотелось, чтобы вы уделили нам внимание, когда освободитесь. Мы не торопимся. Чуть раскосые глаза Сауля будто бы затуманились. Мы явно взяли ошибочную ноту. — Патрисия, Майте, Сандра… не могли бы вы оставить нас наедине? В четверг приходите на факультатив, если у вас остались вопросы, — приказал он вежливым, но не терпящим возражения тоном. Девушки ушли, обменявшись друг с другом пристальным взглядом и осмотрев нас с Эсти с головы до ног. — Для чего вы приехали? — начал он, как только за девушками закрылась дверь. — Узнаёте инспектора Унаи Лопеса де Айялу? — спросила моя напарница, стараясь облегчить мне жизнь. — Еще бы. Ты стал настоящим мужчиной, Кракен, однако внешне почти не изменился. К тому же я следил за событиями в Витории несколько месяцев назад. Я все-таки живу не на Луне. В Сантандере только об этом и говорили.