— Приятно познакомиться, инспектор. Заботьтесь о моем товарище, в наших краях его очень ценят, — сказал он и похлопал Эсти по спине, да так, что она едва не упала. — Непременно, инспектор. Непременно, — она улыбнулась. — Итак, нас ждет разговор с Гектором дель Кастильо. Кстати, я очень благодарен вам за то, что вы раскрыли дело о краже Кабарсенского котла. Пресса писала об этом очень осторожно, но когда исчезает такое знаковое произведение, начальство готово нас по стенке размазать. — По правде говоря, мы предпочли бы найти котел при других обстоятельствах, — заметила Эстибалис. — Ах да, и поблагодарите вашего коллегу за отчет о девушке из Фонтибре. — Это наш долг, — Пауланер кивнул с довольной улыбкой, почесывая бороду. — Да, он что-то рассказывал мне об этом старом деле, но я тогда им не занимался. — Надеюсь, Гектор дель Кастильо сообщит нам что-нибудь важное, — сказала моя напарница. Мы переступили порог отреставрированного здания и поднялись на четвертый этаж, где располагался кабинет Гектора. Накануне, когда мы с Эстибалис решили, что надо съездить в Кантабрию, я написал ему письмо, и Гектор не замедлил любезно ответить. Когда мы вошли в кабинет, он стоял у окна спиной к нам, любуясь великолепным видом. Затем приветливо и спокойно посмотрел на меня и шагнул навстречу. Гектор был на несколько лет старше меня, а неизменный строгий костюм добавлял ему солидности. Невысокого роста, светлые волосы, карие глаза, квадратная нижняя челюсть и учтивые манеры. Ответы его звучали продуманно, и, казалось, ничто не может выбить его из колеи. Я знал о познаниях Гектора в археологии и хотел услышать его мнение относительно того, что случилось в туннеле Сан-Адриан. — Инспектор Ланеро… — Гектор с улыбкой приветствовал Пауланера. — Инспектор Айяла, вы не представляете, как я рад снова вас видеть! Добро пожаловать в наши края! Мы тепло пожали друг другу руки. В первый момент он не заметил моей афазии, и Эсти пришла на помощь, прежде чем мы оба почувствовали неловкость. — Я инспектор Эстибалис Руис де Гауна, можете называть меня инспектор Гауна. Я возглавляю расследование, в котором был задействован предмет, украденный из вашего музея: Кабарсенский котел. Инспектор Айяла — один из наших экспертов; сейчас он выздоравливает от афазии, к которой привела черепно-мозговая травма, полученная в ходе предыдущего дела. Вот почему он не сможет с вами говорить. — Можешь обращаться ко мне на «ты», не такой уж я старый, — спокойно ответил Гектор, приглашая нас сесть на свободные стулья перед огромным ореховым столом, пока сам устраивался в кожаном кресле. — Я слышал о травме инспектора Айялы, однако предпочел не затрагивать эту тему, когда вчера он со мной связался. В последние месяцы средства массовой информации только и говорили, что об убийствах в Витории. Скажи, инспектор Айяла, как тебе удобнее с нами общаться. «Я пишу на мобильнике, показываю экран, ты отвечаешь», — быстро набрал я, и Гектор улыбнулся. — Значит, вся надежда на костыли, — пробормотал он. — Как тебе угодно, инспектор. Пусть будет. — В пятницу наш полицейский участок связался с вами и директором Музея древней истории, чтобы сообщить, что украденный предмет найден. Следственный отдел и наш департамент исторического наследия ведут переговоры с техниками, и как только полицейский участок Витории получит все данные, необходимые для текущего расследования, котел вернут и грамотно отреставрируют, — начал Пауланер. — Все верно, — подтвердил Гектор. — Инспектор Ланеро представил нам отчет с твоим заявлением и заявлением сотрудников, поэтому мы не будем касаться этой темы, — продолжила Эсти. — Насколько я знаю, предмет был помещен в витрину временной экспозиции, посвященной кельто-иберийской культуре на Кантабрийском карнизе. В зале, куда он был помещен, нет камер видеонаблюдения. Я знаю, что ты передал коллегам записи с камер, висящих у входа в здание, но ничего необычного на них не обнаружено: только посетители и сотрудники. Были взяты отпечатки со всех оконных рам, через которые мог выйти вор или воры, но совпадений с преступниками, задержанными за аналогичные преступления, не найдено. — Так и есть. Этот музей основала моя семья, и финансируется он из фонда моего покойного брата, Хайро дель Кастильо, который при жизни был известным меценатом. Мы не можем рассчитывать на финансирование, получаемое государственными музеями, поэтому система безопасности ограничивается камерами у входа и охранниками, которые дежурят в дневное время. У нас нет сотрудников, работающих по ночам, да мы никогда в них и не нуждались. Особенно прискорбно, что украли именно эту вещь: я, как кантабрийский историк, испытываю к ней особые чувства, к тому же котел нам временно уступил Музей древней истории Кантабрии, и мы оказались в очень неудобном положении. Вы не представляете, какое облегчение мы почувствовали, когда его нашли! Но раз из Витории приехали два инспектора отдела уголовного розыска, его пропажу наверняка сопровождали какие-то тревожные обстоятельства… Я так понимаю, вы хотите обсудить их со мной? Я кивнул. Гектор оказался человеком проницательным, с панорамным взглядом на события. — Предмет нашего разговора строго конфиденциален, мы делимся секретной информацией. Судья объявил о тайне следствия, — вмешалась Эстибалис. — Я все прекрасно понимаю; можете рассчитывать на мое благоразумие. Так для чего они использовали котел? — внезапно спросил он, ожидая ответа с явным нетерпением. — Неужели для водного ритуала? — Что, простите? — переспросила Эсти. — Я спрашиваю, не использовался ли котел в ритуале, связанном с водой. «Мы не знаем, проводился ли ритуал, но тело мы нашли возле котла», — написал я и показал ему. — Подвешенное за ноги к ветке дерева? — Возможно, — перебила Эстибалис, растерянная не меньше моего. Пауланер заворочался в кресле. Гектор озабоченно посмотрел на нас и поднялся с места. Подошел к книжным стеллажам, осмотрел полки, заставленные тяжелыми томами по истории, и наконец положил перед нами раскрытый на нужной странице археологический атлас с цветным изображением котла, похожего на Кабарсенский, но более затейливого. — Это Гундеструпский котел, найденный в тысяча восемьсот девяносто первом году в Дании. Обратите внимание на серебряное тиснение: это Таранис, бог-отец, погружающий воина в котел. Мы с Эсти увидели внушительную фигуру, которая держала человека за ноги и явно намеревалась сунуть его голову в какой-то сосуд. Гектор перевернул страницу и показал еще один похожий рисунок: фигура на нем держала на этот раз два котла. — Более конкретный пример — диадема Моньес, найденная в Астурии в девятнадцатом веке. Она также относится к кельтской культуре — в данном случае к третьему — первому векам до нашей эры. На ней изображен искупительный обряд, связанный с плодородием. Вода как символ семени, порождающего жизнь. — Это как-то связано с культом Матр? — Трех Матерей? Конечно, культ Матр был широко распространен по всей области кельтского влияния, например, здесь, на Кантабрийском карнизе. Со временем римляне переиначили этот культ, превратив котел в вотивный[17] жертвенник. — А есть какая-то причина, по которой этот ритуал следует проводить в туннеле Сан-Адриан? Гектор задумался. — Древняя часовня, стоявшая на месте нынешней, была возведена в честь Святой Троицы, поэтому баски называли ее «Сандрати», или «Сантатрия», затем стали называть «Сан-Адриа» — видимо, так записал это слово тогдашний местный писарь, и, наконец, «Сан-Адриан». Триада, Матры… да, все сходится. Выбор места мне понятен. Тройной элемент очень характерен для кельтской культуры. Кроме того, в точке, где начинается Алава, есть доисторический курган под названием Гора Повешенного — там вешали разбойников, которые скрывались в горах, поэтому со временем его стали называть Границей Злодеев. С другой стороны, ходили слухи, что в туннеле есть водные траншеи, ведущие к другим местам поклонения, и в Зегаме[18] действительно были найдены алтари, посвященные Матрам. — Да, — произнес я вслух. Не знаю почему, но с Гектором я не чувствовал той неловкости, которая мешала мне в присутствии посторонних. — «Мы про это знали», — поспешил пояснить я письменно, поскольку мое «да» прозвучало слишком глухо и невнятно. Гектор сделал вид, что не замечает моих вокальных усилий. — А как же Фонтибре? — спросила Эстибалис. — Годится ли он для подобного ритуала? — Фонтибре, Фонтес Иберис, ложные источники Эбро, как называл их Плиний Старший. Здесь то же самое — вода, нимфы, кельтские богини… Как вам известно, культ этих вод сохранился до наших дней. Сейчас это богородичный культ — верующие привязывают в устье реки цветные ленты. Однако вряд ли он сильно отличается от ритуалов прошлого. Такие же цветные ленты кельты повязывали и на священных деревьях вокруг жертвенника. Я слушал Гектора, все еще размышляя о его словах об «искупительных обрядах». «Гектор, — написал я на экране, — есть один факт, о котором ты до сих пор не знаешь. Дело в том, что обе женщины, убитые в Сан-Адриане и в Фонтибре, были беременны. Не представляю, как это сочетается с очистительным обрядом плодородия». Его лицо изменилось, в карих глазах мелькнул подлинный ужас. — Беременны?.. В таком случае обряд истолковывается по-другому. Вы говорили, что женщины были подвешены… Могу предположить, что, несмотря на ваши усилия максимально скрыть информацию о следствии, головы этих женщин находились внутри котла или, как в Фонтибре, в речной воде. Задам вам только один вопрос: их сожгли? — Сожгли? — испугалась Эстибалис. — Нет, об этом нам пока ничего не известно. Правда, у нас нет результатов вскрытия одной из них и мы не получили отчет по второй. А откуда такой вопрос? При чем тут сожжение? Гектор снова встал. Его беспокойство передалось и мне. — Потому что в этом случае речь идет о кельтской Тройной Смерти, первоначально именуемой threefold death: утопить жертву, повесить ее и сжечь — иногда порядок варьируется. Прочтите это, — сказал он и протянул нам небольшую книгу в кожаном переплете, настолько захватанном и потертом, что я задал себе вопрос, когда она была издана. Эстибалис с любопытством приблизилась. — Это на латыни, Гектор. Не представляю, что там написано. Я полистал страницы. — Прошу прощения, совсем вылетело из головы, — поспешно извинился он. — Это «Фарсалия» Лукана, первый век нашей эры. Итак: «Также и те, что привыкли поить человеческой кровью Еза ужасный алтарь, или дикого в злобе Тевтата, иль Тараниса, чей лик не добрей, чем у скифской Дианы». Для жертвоприношений в честь Тевтата человека топили, погрузив его голову в кадку или котел. В честь Еза вешали на дереве. А в честь Тараниса сжигали заживо, заперев в сплетенном из веток футляре. Возможно, вы смотрели «Плетеного человека», «The Wicker Man», фильм с Кристофером Ли — его сняли в семьдесят третьем году, а в две тысячи шестом году вышел ремейк с Николасом Кейджем. В фильме рассказывается о культе, сохранившемся до наших дней: по кельтской традиции, человека приносят в жертву внутри гигантской плетеной куклы. — Как вы думаете, это может быть связано с неоязычниками или какой-то кельтской сектой? — спросила Эстибалис. — Ни в коем случае. Действительно, в восемнадцатом веке по всей Европе наблюдалось возрождение кельтского национализма, появились ассоциации и культурные сообщества; однако у меня нет сведений о существовании подобных сект на Пиренейском полуострове в последние годы. Кроме того, для этого не требуется организованная группа — достаточно того, что кому-то пришло в голову кого-то наказать; это может быть любой человек, знакомый с классиками и знающий о Тройной Смерти. Что же касается места… выбор места можно интерпретировать как угодно. Сан-Адриан и Фонтибре имеют очень важное значение для жителей этих мест. Такая популярность всегда атавистична. Тут и обряды, и молитвы, и культы… Это присуще многим культурам и связанным с ними религиям. Не имеет смысла все их перечислять; но некоторые места поклонения, самые популярные, никуда не деваются и по-прежнему притягивают адептов. Тройная Смерть имеет древние корни в индоевропейских мифах, ее происхождение предшествует бронзовому веку. Затем она перешла в фольклорный миф о кельтах на атлантических землях вплоть до Испании, в литературный фольклор, связанный с кельтами, в Галисии, Астурии и Кантабрии… и не только. Тройная Смерть появляется в средневековых повествованиях ирландской кельтской мифологии, упоминается в цикле о короле Артуре и даже «В книге благой любви» протопресвитера из Иты. Иными словами, существовала устная преемственность, которая на протяжении веков обретала письменную форму. Мы слушали, стараясь не упустить ни единой подробности. Гектор повернулся к нам и добавил: — Вы слышали о болотных телах — мумиях из торфяников? — Нет. — Я покачал головой, старательно произнося это слово. — В эндогамном мирке археологии девятнадцатого века только о них и говорилось. Их поисками занимались лучшие специалисты. Дренировали реки, такие как Темза, а также болота и трясины. Найденные мумии прекрасно сохранились благодаря кислой среде, свойственной торфяникам и болотам наиболее сырых стран Европы — Ирландии, Голландии, Дании, Англии… Вы наверняка слышали о человеке из Толлунда или человеке из Линдоу. Найденные тела были изучены учеными-криминалистами, и вот какой вывод они сделали: и тот и другой — жертвы сложных ритуальных жертвоприношений: тела были сожжены, повешены и погружены в воду. Например, палеопатологическое исследование человека из Линдоу, найденного в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году неподалеку от Манчестера, показало, что он умер вследствие тройного ритуального жертвоприношения в середине первого века нашей эры. Принадлежал к местной элите: на теле сохранились ухоженные ногти и усы, а в желудке были найдены остатки зерновых лепешек и пыльца омелы, священного растения кельтов, согласно свидетельству Плиния. — А среди этих болотных тел… попадались останки женщин? — Да, множество. Например, женщина, найденная в тысяча восемьсот тридцать пятом году в Гуннельмосе, недалеко от древней датской средневековой столицы; ее сочли легендарной норвежской королевой Гуннхильд, или Гунхильдой, вдовой короля Эрика Кровавой Секиры, родившегося в девятьсот сорок шестом году. Ее изнасиловали и утопили в болоте по приказу Харальда Синезубого — того самого Харальда Блютуза, чье имя красуется на всех современных гаджетах, потому что датская компания Bluetooth заимствовала его в качестве своего логотипа. — Ты говорил о наказании, — перебила его Эстибалис, возвращая беседу в интересующее ее русло. — Да, простите. Тройная Смерть считается искуплением или наказанием за оскорбление божеств. Вы утверждаете, что жертвы были беременны. Возможно, они оскорбили трех Матр, и послание исполнителя однозначно: казненные не заслуживали материнства. Или отцовства, если жертвой был мужчина, ожидающий потомства. Их дети предлагаются Матрам, которые будут заботиться о них лучше, чем собственные родители. Приносящий жертву заботится о нерожденных мальчиках или девочках, спасает их от родителей. «За что же их наказывали, Гектор? — поспешно набрал я. — В прошлом, когда приносили такие жертвы?» — За нарушение табу или за особо тяжкие преступления, такие как убийство родственников, по древним ирландским законам считавшиеся самыми страшными. «Невозможно представить, что в наши дни кто-то стал бы убивать беременных женщин, желая защитить нерожденных детей». — Цепь насилия восходит к палеолиту, — глядя в окно, произнес Гектор словно заклятие. — Кстати, скоро будет дождь: уже три дня подряд дует абрегу, дождевой ветер. Могу одолжить вам зонтик. «Что, простите?»