Она вылазит из-под тёплого одеяла в прохладу спальни. Братья спят, ещё есть время, пусть поспят. Светлана идёт в ванную. Там разглядывает себя в зеркале. Что там ей говорят девочки? Что она загорела? Ну да, есть чуть-чуть. Она смотрит на себя и думает, что загар ей к лицу. Девочки правы, волосы выгорели от солнца, это тоже неплохо смотрится, но вот брови, брови стали белыми. Светлана вспомнила, что брови можно покрасить. «Интересно, сколько это стоит?» Ко всему этому она замечает, что её плечи, как бы это сказать, округлились. Девочка поднимет руку, напрягает мускулы, рассматривает их в зеркало. Светлана и раньше не была хилой, она отжималась двадцать раз от пола, у неё были мышцы, спасибо ОФП, но теперь бицепс заметно выделялся. Рассмотрев себя как следует, она остаётся довольна увиденным. Она вся стала плотнее, фигура, попа и особенно грудь заметно прибавили, в общем, Света себе нравится. Жаль, что времени больше у неё нет, кажется, пришёл папа, ему сегодня на охрану. Девочка начинает быстро умываться и чистить зубы. Сегодня ей сидеть с мамой, в школу она не пойдёт, но ощущение тревоги не покидает её. Пахом. Его мама принесла ей ключи от дачи, хотя сам он в больнице. Это хорошо, что она сегодня не пойдёт в школу. Она выскакивает из ванной, обнимает и целует папу, будит братьев. Быстро, быстро, всё быстро, собирает их в садик, в который раз убеждаясь, что близнецам нужна новая одежда, нужно не забыть попросить отца Серафима, чтобы разрешил поискать им одежду в пожертвованиях, там иной раз бывают приличные вещи. Она вытаскивает их на улицу и, так как идёт дождь, почти бегом они выскакивают из подъезда. Она торопится ещё и потому, что сама хочет есть. После того как с её мамой и папой случилась беда и она престала ходить на тренировки ежедневно, Света почти никогда не хотела есть так сильно, как в последнее время. «Наверное, ещё расту», — думала она, когда, проводив братьев в садик, бежала не домой, а в магазин. Покормила и проводила папу на работу, сама как следует поела. Потом сделала маме массаж. Светлана знала, что Иванова свою работу делает честно, она и переворачивает маму, и массаж конечностей делает, когда нужно, и полость рта обрабатывает каждое утро, но девочке самой хотелось сделать что-нибудь для мамы. Вот она ещё раз размяла маме суставы. И стала менять бельё. После протёрла приборы и провода, они очень быстро пылятся, закинула стирку в машинку, ещё раз сменила маме позу, ввела ей инъекцию, села в кресло, включила телевизор. Думала чуть посидеть и начать мыть полы. Но тут запищал домофон, она с некоторым волнением идёт к двери. Кто это? Слава Богу — это отец Серафим, он с мокрым зонтом и опять с какой-то книгой под мышкой. Священник кстати, девочка сейчас поговорит с ним об одежде для близнецов и ещё об одном важном деле. — Ну, как ты, чадо? — спрашивает священник, снимая дурацкие туфли в прихожей. Носки у него промокли и он, оставляя влажные следы на полу, идёт к ванной. — Я? Я нормально, — отвечает девочка. Священник обнимает её, крестит: — Нормально? Да ты просто кремень. Я иной раз устаю так, что сил нет, люди ко мне с бедами своими идут, с глупостями, с дурью, с боязнями, приходят и жалуются. И жалуются, и спрашивают, чего Господь с ними так немилосерден, а я всю их дурь должен слушать, должен наставлять их, вразумлять, ободрять. Иной раз так устаю, что хочется плюнуть, послать их по матушке, просто сил на них нет. А я тут сразу про тебя вспоминаю. И думаю: что разнылся, старый дурень, чего Бога гневишь, вон дщерь чистая Светлана взяла на себя тягот больше, чем какой взрослый выдержит, и ничего, не ропщет. Несёт крест свой. И ты знаешь? Помогает. Я тебя многим нытикам в нашем приходе в пример ставлю. Он обнял Светлану и не выпускает. От него пахнет потом и дождём, и борода его ей не нравится, но девочке не противно. Она удивлена, что святой отец ставит её другим в пример. Она вдруг решила поговорить с ним насчёт Пахомова, насчёт того, что он из-за неё так пострадал, но священник вдруг и говорит: — Ну, давай мне чай, и можешь идти по делам, — отец Серафим наконец её выпускает из объятий, — три часа подежурю у твоей мамки. Вот, посмотрю партии Алехина. Он показывает ей книжку про шахматы, но она на неё даже не глядит: — Три часа? — Света даже немного растерялась. А потом обрадовалась: точно! Нужно купить новую обувь. У неё промокают ноги за сто первых шагов по улице, а ведь дожди будут идти до конца ноября. — Да, спасибо, отче, мне очень нужно это время. — Ну и слава Богу, — говорит отец Серафим. А Света, подумав, вдруг говорит: — Отец Серафим, тут у меня дело одно есть, а папе я о нём сказать не могу, сразу не сказала, а теперь не хочу говорить… — Что же это за дело, что отцу сказать нельзя? Света быстро уходит и возвращается к священнику, протягивает ему монету: — Вот, нашла, папе не сказала, думала, что заставит искать потерявшего и вернуть ему. Продала одну сама, но купил её барыга, дал всего десять тысяч, а потом я узнала, что она стоит сорок, а вот эта, — Светлана ткнула пальцем в ладонь святого отца, на котором лежал золотой, — а эта, девятьсот четвёртого года, стоит сто семьдесят на аукционе. — Сто семьдесят? — удивлённо воскликнул поп. — Да, но лоты не принимаются без паспорта, — продолжала Светлана. Она сделала паузу. — Может, вы мне поможете, святой отец? — О как? — поп подбросил монетку на ладони. — А где этот аукцион? — Я всё выясню, — сразу сказала Светлана. — Всё вам расскажу. Поп смотрит на неё проницательно и внимательно и спрашивает: — Но ты мне честно, дева, скажи, ты точно нашла её? — Клянусь здоровьем мамы, — сразу отвечает Светлана и добавляет: — Узелок с монетами на улице лежал, а хозяин его умер. — Умер? — Умер, — кивает Светлана. — Я точно знаю. Но папа мог бы не поверить в это и стал бы ко мне приставать и приставать. Вот я и решила без него всё сама сделать, а ему сказать, когда всё сделано будет. Я уже часть зарплаты Ивановой выдала, а как эту монету продадим, так кредит выплатим, всё папе меньше придётся работать. — Ну ладно, раз так, то всё сделаю, — отец Серафим поверил ей. — Это дело богоугодное. Выясняй, куда мне ехать. Поеду хоть завтра, завтра с утра у меня служб нету. Вот так иногда бывает: только что, да и всё утро, было у неё плохое настроение, плохие мысли в голову лезли, а ещё и одиннадцати нет, и всё уже наоборот, настроение приподнятое, она проверяет деньги в рюкзаке. Они на месте. Девочка собирается бежать покупать себе обновки, с монеткой всё так удачно разрешилось, у неё уже и мыслей нет грустить. А про Пахома и угрозы девочка сейчас и не вспоминала, так же, как и про Любопытного и про страшное предложение мамы-Таи. — Думаю, что это она, — сказал Лёлик в телефон, когда девочка вышла из подъезда, — по описанию подходит. — Сделай фото, — отвечает ему Роэ, он тоже видит девицу. Смотрит ей вслед. Честно говоря, ему не очень в это верится. К тому же он что-то чувствует. Что-то нехорошее. Он оглядывается, но не видит ничего подозрительного. У него давно выработалось чувство опасности. И это чувство его никогда, никогда не подводило. Да ещё и вид этой девчонки… Разве такие ходят за Черту? «Школьница десятого класса, сколько ей, шестнадцать-семнадцать? Чушь! Не поверю, чтобы такая… могла ходить за Черту. Туда самый матёрый народец, и тот без острой необходимости не пойдёт, Черта — это не шутка. Если она и рискнула, то только по незнанию, или уговорил кто-то ушлый сопливую дуру». Он продолжал смотреть вслед быстро убегающей девочке. И дело здесь было даже не в раздражении Бледной. И не в стражах, что охраняют линию. «Нет, конечно, это ошибка. Она почти ребёнок. А дети не ходят за Черту, дети в Истоки попадают все больные, только как корм для Старейшин». И опять, опять чувство тревоги накрывало его, и что было самое неприятное, он не понимал природу этого волнения. Смотрел по сторонам через стёкла машины, но ничего не видел. Роэ вздохнул. И тут отворилась дверь машины, на задний диван рядом с ним влетел влажный и грязный старый игрушечный медведь, и в машину полезла Ирра. Едва взглянув на неё, Виталий Леонидович стал сомневаться в своих умозаключениях. Она влезает в машину и не закрывает двери. Смотрит на Роэ. Её глаза совсем потеряли человеческий вид, они круглые, жёлтые, с маленькими зрачками. Кажется, она возбуждена. Он никогда не видел её в таком виде. — Что? Ну, говори! — … хэее…, — шипит Ирра, её физиономия неприятно и противоестественно вытягивается. — Что? Ты можешь сказать по-человечески? — он начинает раздражаться. Когда нужно, эта тварь легко может говорить, и речь её осмысленна, как у двенадцатилетней девочки. Но чаще всего она просто ленится. — Щщиее… — продолжает шипеть она. Тут до него доходит: — Червь? Вот эта девка, что вышла из подъезда, червь? Ирра сразу кивает: да! Тут даже сидевший на сиденье водителя Мартышка к ним повернулся. Стал слушать внимательно. — Ты уверена? Она опять кивает. Да, уверена, и у Виталия Леонидовича нет причин сомневаться. Это существо никогда не ошибается. — От неё пахнет…, — уточняет он. — … хаа… — Гарь? Эта девка воняет гарью? — он должен быть уверен. Ирра в который раз кивает: да. Роэ теперь не смотрит на неё, он откидывается на спинку сиденья. Вздыхает почти удовлетворённо. Дело почти сделано. На девяносто девять процентов, ведь самое сложное — это как раз найти червя. Черви, они очень осторожные, хитрые. И он червя нашёл, осталось только завершить дело, нанести последний штрих, и это будет не трудно. Будь это мужик за пятьдесят или какая-нибудь горбатая бабка с клюкой, он бы стал готовиться, но тут… У этого подростка нет и не может быть опыта, а значит, и сил, а значит, и возможности защитить себя. Вот только тревога его не отпускала. Роэ опять стал оглядываться в надежде заметить хоть намёк на опасность. А Мартынов, всё ещё сидевший, обернувшись назад, говорит: — Роэ, разреши, я сделаю это дело. Сделаю прямо сейчас. Он достаёт из-под модной куртки красивый нож. Но Виталий Леонидович всё ещё не чувствует себя спокойно. Что-то здесь не так. Что-то напрягает его. Было бы неплохо закончить всё тут и сейчас. Девка только свернула за дом, не ушла далеко. Но… Нет, Мартышка ничего делать не будет. Перебьётся. Много чести. Роэман достаёт телефон, набирает номер: — Фото сделал? Сделал — скинь мне. — Да, сделал, — отвечает Лёлик. — Сейчас. Виталий Леонидович отключает связь и смотрит на Ирру: — Ты свободна, передай матушке мою благодарность; если Бледная спросит, я скажу ей о вашей семье. Ирра хватает медведя и сразу вылазит из машины. Хлопает дверью. А Гена Мартынов так и сидит, как дурак, с ножом в руке, смотрит на Роэ, ждёт разрешения на окончание дела. — Убери это, — коротко говорит Роэ. — Поехали в Красное село. Мартынов прячет нож, но не сразу. Глаза колючие. Так бы и воткнул нож в брюхо Роэ. Он сейчас ненавидит Виталия Леонидовича и даже не скрывает этого. Гена думает, что Роэ специально не даёт ему проявить себя. А ему так хочется укрепить свою репутацию, так хочется. Но Виталий Леонидович не говорит ему про своё чувство тревоги. Про беспокойство, которое не отпускало его весь последний час. Зачем Мартышке об этом знать? Это его чувство, большое и тайное, — его преимущество перед другими, Роэ о нём никому никогда не говорил. И теперь он просто произносит довольно грубо: — Ну, ты, что, с глушью? Я сказал, заводи колымагу, поехали в Красное. Глава 48 В торговом комплексе «Радуга» куча всяких обувных магазинов, в том числе и спортивных. Там есть, что выбрать. Света была уверена, что быстро найдёт себе что-нибудь. Но в торговый центр она не попала. Едва девочка свернула за угол, как у неё зазвонил телефон. «Папа? С мамой что-то случилось, звонит отец Серафим? Близнецы? Может быть, Пахомов?» Нет, она не угадала. На дисплее телефона появилась надпись: «Петя».