- Деньги? - Готовы. - А моя оплата? - Открой бардачок. Я открываю и достаю тонкий конверт. Тридцать тысяч долларов крупными купюрами. Трудно будет легализовать, ну, да ничего. Были бы хоть крупные деньги, а разменять уж сумеем. И конверт перекочёвывает в мою сумочку под туникой, уютно устраиваясь рядом с кинжалом. Но я вытаскиваю несколько бумажек. - Забери. Отдашь их мне как долю за работу связной, позже, через капитана. Саша молча забирает деньги и прячет во внутренний карман пиджака. - А теперь, запоминай, Саша, и не дай тебе Бог ошибиться. Тормози… Малик обнимает меня перед выходом. - Ты совсем не боишься? - Не боятся дураки. И они же поддаются страху. - И как не поддаваться? – чуть дрогнувшим голосом спрашивает сын. Я веду его обратно в комнату и усаживаю на диван. - Садись. - Мы опоздаем. - Садись-садись. Как говорят у меня на Родине, надо присесть перед дорогой, чтобы она была удачной и безопасной. - А я тут читал про черкесов, - говорит Малик, - оказывается, они пришли в Тунис из Крыма и с Кавказа, через Турцию и Египет с мамлюкскими беями и давно живут на этой земле. Их немного, но они одни из исторических основателей Тунисского общества. - Вот уж не знала. - Они были такими бесстрашными, мама. А я боюсь. - А ты не бойся, или заставь свой страх не парализовать тебя, а подстёгивать. - Но как? - Представь, что всё это просто игра, школьная шалость, представление. Мы же как артисты, носим маски, вот и давай играть, как актёры в кино. Как будто это представление, подобно тому, как вы играете с туристами на пиратской яхте. Малик живо вскинул голову. В его глазах появилась лукавая улыбка. - Ну, готов? - Да. - Тогда встали… Время на Востоке сыпется, как песок, разносится ветром, тонет в океане, истирается в пыль на бесконечных дорогах. Иногда оно проносится стремительно, как песчаная буря, а иногда идёт медленно, как караван по пустыне. В понедельник вечером Саша снял квартиру в районе набережной Марины. Ранним утром 24 декабря, во вторник, капитан Кадир забрал пятерых пассажиров с пустынного пляжа на окраине Хамаммета и к вечеру привёз их в Монастир. Малик встретил их и как группу туристов и, содрав чаевые, провёл через портовую зону на съёмную квартиру в тихом переулке недалеко от причалов. Ранним утром в среду, 26 декабря, пятеро туристов взошли на борт пиратской яхты и отправились на необитаемый остров Куриат. На острове они с помощью Малика спрятались среди дюн и кустарника и остались там на ночь. Он же считает туристов на входе и выходе, он выдаёт билеты и пледы, круги, удочки и акваланги. Ему не составило труда сказать капитану, что все на борту. В ночь с 26 на 27 декабря капитан Рами забрал пятерых туристов с острова и, взяв их на борт своего рыболовного траулера, отправился в Грецию… Вечером в четверг 27 декабря я с опаской вошла в квартирку, снятую Сашей. Через несколько часов он уедет из Монастира, уедет из Туниса, но прежде он позвал меня, чтобы обсудить возможность моего возвращение домой. Он ждал меня и приготовил кофе на маленькой кухне. Чуть взглянув на эту пакость и принюхавшись, я пальцами, унизанными золотыми колечками, брезгливо взяла фарфоровую, просвечивающую в лучах закатного солнца, крошечную чашку, и ловко выплеснула коричневую жидкость в раковину. - Это был мой кофе, - заметил Саша, проводив взглядом тёмную дугу. - Это была бурда, - сказала я, сверкнув на него прозрачными карими, словно влажными глазами, - я сейчас сварю тебе кофе. Я поставила медную джезву с узким горлышком на маленькую плитку и сыпнула на дно щепотку соли, чтобы зерна кофе лучше раскрывали аромат. Быстро смолов горсть зёрен в кофемолке, всыпала душистую массу в сосуд и налила очищенную мягкую воду из бутыли, бросив следом кусочек коричневого сахара. Дождавшись появления небольших пузырьков на пенке, выключила плиту, но через пол минуты повторила операцию ещё три раза. Обдав чашки кипятком, вытерла их чистым полотенцем и ловко разлила угощение по чашкам. - Кофе – это напиток богов, - нарушила я молчание, царившее на маленькой кухне, - он должен быть тёмным, как зрачки дьявола, и горячим, как дыхание дракона, чтобы пробуждать силы добра на борьбу со злом. Пробуй, - предложила я. Саша взял в руки чашку и сделал глоток. - Вкусно. Расскажи ещё что-нибудь. Тянет время? Зачем? Ясно, что что-то не так. Ну и пусть. Мне уже всё равно. - Кофе арабика, самый популярный сорт кофе, растёт на горных плато и вулканических склонах, а жару не выносит. Наши мастера говорят, что кофе нужно сварить не менее трёхсот раз, чтобы усвоить все тонкости извлечения вкуса и аромата зерна. Кстати, эти чашки неправильные, они должны быть толстостенными. А ты знаешь, какого цвета бывает кофе? - Чёрный и белый? - Ещё зелёный, но не сразу. После сезона дождей кофейное дерево становится тёмно-зелёным, в листве раскрываются белые, напоминающие цветы жасмина, соцветия. Через девять месяцев, заметь, совсем как у людей, созревает крупная круглая тёмно-красная ягода. Внутри неё находятся парные зеленовато-серые зёрна, удлинённые и разделённые продольной бороздкой. - Здорово. Значит, зелёный, белый, красный, зеленовато-серый, и только потом чёрный? – перечислил он. - Верно. Мы замолчали. - Ещё? – спросила я. - Нет. Сомневаюсь, что напиток богов пьют литрами, - усмехнулся он. Я кивнула. Мы снова помолчали. Мой когда-то любимый мужчина в белой рубашке и брюках сидел рядом на табурете, а я стояла чёрным коконом посреди традиционной бело-голубой кухни. Мы были совсем рядом, но между нами стояла словно целая Вселенная. - Иди ко мне, - тихо и властно велел Саша. Я замерла неподвижно. Он усмехнулся и встал. В два шага уничтожив расстояние между нами, подхватил меня на руки. Мы оба мгновенно вспыхнули. - Пожар! – раздались крики с улицы, – Пиратская яхта горит! Пожар! Мы живо обернулись к окну. На фоне лазоревого неба полыхало зарево пожара. Я спрыгнула с его рук и чёрной пантерой метнулась на улицу. - Постой! – окликнул он. Я не услышала, выскочив на улицу и мгновенно затерявшись в толпе. Люди муравьиной лентой стремились к набережной, откуда над завалившемся набок судном вился густой удушливый чёрный дым, застилая небо и рисуя на нём знак беды. У меня сердце колотилось, как птица в клетке, а единственная оставшаяся в этом безумии здравой мысль вырвалась из вязкого серого болота в моей голове и улетела туда, в эпицентр пожара, к единственному важному для меня человеку, к единственному, чьё сердце было частичкой моего собственного, к единственному, кто кроме меня самой определял смысл моего существования на земле в этот малый отрезок общего для нас времени. Исчезнет он, и исчезну я, потому что человек не может быть совсем одинок, ведь даже у моря есть берег, а у берега – море, и они вечно играют с песчинками, перекидывая их на линии прибоя… - Малик! – кричала я, прорываясь сквозь заслон полицейских, - сынок! Пусти! Пусти! – и я в ярости колотила полицейского. - Успокойтесь, женщина! Туда нельзя, там опасно! Пожарные работают, чтобы огонь не перекинулся на весь порт и на город. - К чёрту город! Там мой сын! - Там никого нет, всех живых уже вывели за оцепление. - Живых? – я чувствую, как у меня земля уходит из-под ног, - так есть жертвы? Кто?! Где?! Сынок! Малик... Я бы упала, но меня подхватили две крепкие руки… Очнулась я снова на квартире у Саши, он хлопотал надо мной, как наседка, но его это уже изрядно раздражало. - Странно, - произнесла я, разлепив веки, - почему я всегда тебя так раздражала? – и я села на диване, на который он меня уложил. - Ты слишком всё драматизируешь, Маша, - поморщился он. - Где мой сын? - Понятия не имею. Надеюсь, что на яхте его не было. - Так пожар – твоих рук дело? - Разумеется. Нельзя оставлять слишком много следов, а на яхте они провели на глазах у всех целый день. Пожар отвлечёт всеобщее внимание от этих статей. - Каких статей?