— Уверен, что это у тебя получится, — заявил я. — И работа будет выполнена отлично. Я обнажил Вздох Змея — его клинок блестел в полумраке мастерской — и поднес к кузнечной печи. В красном свете огня я разглядел узор. Клинок изготовили из трех прямых и четырех скрученных железных прутьев, спаянных вместе. Его нагревали и били по нему молотом, затем снова нагревали и били, и так до тех пор, пока семь железных прутьев не стали единым целым, одной жесткой полосой сияющего металла; однако изгибы четырех скрученных прутьев оставили на клинке призрачный узор. Именно поэтому меч и получил свое имя: узор напоминал завитки, какие образуются при дыхании дракона. — Какой прекрасный клинок, мой господин, — заметил оружейник. — Этот клинок убил Уббу в битве на морском берегу, — ответил я, гладя металл. — Понятно, мой господин, — отозвался насмерть перепуганный мастер. — Поторопись! Ты должен закончить работу сегодня, — напомнил я и положил меч на скамью, испещренную шрамами, что оставил огонь. Затем опустил на рукоять крест Хильды и добавил серебряную монету. Увы, от прежнего богатства ничего не осталось, но я не был беден и к тому же был уверен: с помощью Вздоха Змея и Осиного Жала я снова разбогатею. Стояла золотая осень. И построенная из свежей древесины церковь Альфреда тоже сияла в лучах яркого солнца, словно была сделана из золота. Мы с Рагнаром в ожидании короля сидели во дворе на куче свежескошенной травы. Заметив, что монах несет в королевский скрипторий груду пергаментов, Рагнар сказал: — Здесь все записывают. Буквально все! Ты умеешь читать? — Умею, и читать, и писать. На Рагнара это произвело впечатление, и он заинтересовался: — А сколько раз в жизни тебе это пригодилось? — Ни разу, — честно признался я. — Тогда зачем монахи постоянно что-то пишут? — задумчиво спросил мой друг. — Просто вся их религия записана, — пояснил я. — А наша — нет. — Записанная религия? Это как? — не понял Рагнар. — Ну, у христиан есть специальная книга, в которой записана вся их религия. — А зачем это нужно? — Не знаю. Просто христиане записывают ее, и все. Ну и еще, конечно, они записывают законы. Альфред любит составлять новые законы, и их надлежит обязательно заносить в книги. — Если люди не могут запомнить законы, — заметил Рагнар, — значит, законов этих слишком много. Наш разговор прервали крики детей, вернее, обиженный вопль маленького мальчика и издевательский смех девочки. Биение сердца спустя эта девочка выбежала из-за угла. На вид ей было лет девять-десять, ее золотистые волосы сверкали ярко, как солнце. Она держала в руках вырезанную из дерева лошадку, явно принадлежавшую малышу, который за ней следовал. Размахивая деревянной лошадкой, словно трофеем, девчушка побежала по траве. Она была длинноногой, худенькой и радостно смеялась, в то время как у крепыша, бывшего года на три-четыре младше ее, вид был совершенно несчастный. Где уж ему догнать девочку — та была слишком быстроногой. Но вот она увидела меня и, изумленно распахнув глаза, остановилась рядом с нами. Мальчик догнал свою обидчицу, но мы с Рагнаром нагнали на него такой благоговейный страх, что малыш даже не попытался отнять обратно свою деревянную лошадку. Из-за угла появилась краснолицая задыхающаяся нянька. — Эдуард! Этельфлэд! — звала она. — Это ты! — сказала девчушка, восхищенно уставившись на меня. — Это я, — подтвердил я и встал, потому что Этельфлэд была дочерью короля, а Эдуард — этелингом, наследным принцем, который, скорее всего, будет править Уэссексом после смерти своего отца Альфреда. — Где ты был? — спросила Этельфлэд так, будто мы не виделись всего пару недель. — Я был в стране великанов, — ответил я, — в местах, где огонь течет, как вода, горы сделаны изо льда, а сестры никогда-никогда не обижают младших братьев. — Неужели никогда? — спросила она, ухмыляясь. — Отдай мою лошадку! — потребовал Эдуард и попытался выхватить ее, но Этельфлэд держала игрушку так, чтобы он не смог до нее дотянуться. — Никогда не прибегай к силе, дабы отнять у женщины то, что можно заполучить с помощью коварства, — сказал Рагнар Эдуарду. — Какого еще коварства? — насупил брови малыш. Очевидно, слово это было ему незнакомо. Рагнар хмуро посмотрел на Этельфлэд: — Наверное, лошадка хочет кушать? — He-а. Она деревянная. Девочка понимала, что затевается игра с целью выманить у нее игрушку, и твердо вознамерилась выйти из нее победительницей. — А если я пущу в ход волшебство и заставлю ее есть траву? — предложил Рагнар. — У тебя ничего не выйдет. — Откуда ты знаешь? Я бывал в местах, где деревянные лошадки каждое утро отправляются пастись, и каждую ночь трава там вырастает до небес, и каждый день деревянные лошадки снова съедают ее подчистую. — Такого не бывает, — ухмыляясь, заявила Этельфлэд. — Еще как бывает. Вот если я сейчас произнесу заклинание, твоя лошадка станет есть траву, — сказал Рагнар. — Это моя лошадка! — настаивал Эдуард. — Заклинание? — Теперь Этельфлэд заинтересовалась. — Но только ты должна поставить лошадку на траву, — велел Рагнар. Девочка вопросительно посмотрела на меня, но я лишь пожал плечами, поэтому она снова взглянула на Рагнара, который был сама серьезность. Малышке очень хотелось увидеть волшебство, и она осторожно поставила деревянную лошадку на сено, поинтересовавшись: — А что дальше? — Теперь ты должна закрыть глаза, трижды очень быстро повернуться, а потом очень громко крикнуть: «Хавакар!» — сказал Рагнар. — Хавакар? — Осторожней! — изобразив испуг, предупредил он. — Волшебные слова нельзя произносить когда попало. Девочка послушно закрыла глаза, три раза повернулась, а Рагнар тем временем показал на лошадку и кивнул Эдуарду, который подхватил игрушку и убежал к няньке. И когда Этельфлэд, слегка покачиваясь, потому что у нее закружилась голова, прокричала волшебное слово, лошадка уже исчезла. — Ты сжульничал! — обвиняющим тоном сказала она Рагнару. — Зато ты получила хороший урок, — произнес я, присев рядом с малышкой на корточки, как будто собирался поведать ей секрет. Подавшись вперед, я прошептал Этельфлэд на ухо: — Никогда не доверяй датчанам. Она улыбнулась. В ту долгую дождливую зиму, когда Альфред с семьей укрывался на болотах Суморсэта, мы с Этельфлэд подружились. Эта славная малышка очень нравилась мне, да и девочка испытывала ко мне расположение. Этельфлэд осторожно прикоснулась к моему носу и поинтересовалась: — Как это произошло? — Один плохой человек сломал мне нос, — ответил я. Это Хакка однажды ударил меня на «Торговце», когда ему показалось, будто я гребу не в полную силу. — И теперь твой нос кривой, — заключила девочка. — Зато теперь я могу унюхать, чем пахнет за углом. — А что случилось с тем плохим человеком, который сломал тебе нос? — Он умер, — ответил я. — Это хорошо, — кивнула Этельфлэд. И похвасталась: — А у меня есть жених! — Да ну? — удивился я. — Этельред из Мерсии, — гордо объявила она, но тут же нахмурилась, увидев промелькнувшее на моем лице отвращение. — Да это же мой двоюродный брат, — сказал я, пытаясь скрыть свои чувства. — Этельред — твой двоюродный брат? — спросила малышка. — Да. — Я должна стать его женой и жить в Мерсии. Ты бывал в Мерсии? — Да. — Там хорошо?