— Тебе там понравится, — ответил я, хотя сильно в этом сомневался. Вряд ли ей понравится в Мерсии, если она выйдет замуж за этого напыщенного сопляка — моего кузена. Но не говорить же девочке правду. — Этельред ковыряет в носу? — нахмурилась Этельфлэд. — Вряд ли. — А Эдуард ковыряет, — сказала она, — и потом ест козявки! Фу! Она подалась вперед, порывисто поцеловала меня в сломанный нос и побежала к няньке. — Хорошенькая девочка, — заметил Рагнар. — Бедняжка загубит понапрасну свою жизнь, если станет женой моего двоюродного брата, — ответил я. — Если этот твой братец так плох, неужели Альфред отдаст за него дочку? Еще как отдаст. Этельред в свое время привел людей в Этандун, всего несколько человек, но этого оказалось достаточно, чтобы Альфред благоволил к нему. — Дело в том, что Этельред станет олдерменом Мерсии после смерти своего отца, и если дочь Альфреда сделается его женой, это свяжет Мерсию и Уэссекс, — объяснил я. — В Мерсии слишком много датчан, — покачал головой Рагнар. — Саксы никогда не будут снова там править. — Альфред не отдал бы свою дочь за олдермена Мерсии, если бы не хотел что-нибудь заполучить взамен. — Чтобы что-нибудь заполучить, надо быть храбрым, — возразил Рагнар. — А не просто сидеть и все подряд записывать. Но Альфред слишком осторожен, чтобы идти на риск. — Ты и вправду считаешь, что он слишком осторожен? — слегка улыбнулся я. — Ясное дело, — пренебрежительно бросил Рагнар. — Этот человек совершенно не способен рисковать. — Не совсем, — сказал я и замолчал, прикидывая, стоит ли открыть другу секрет. Заметив мои колебания, Рагнар понял, что я что-то скрываю, и требовательно воззрился на меня: — Ну? Я все еще колебался, но потом решил, что, если расскажу ту старую историю, вреда не будет. — Помнишь ту зимнюю ночь, когда мы с тобой встретились в Сиппанхамме? — спросил я. — Город тогда занял Гутрум, и все вы верили, что Уэссекс падет, а мы с тобой еще пили в церкви? — Конечно, я помню. Ну так что? Той зимой Гутрум вторгся в Уэссекс, и казалось, что он вот-вот выиграет войну, потому что армия восточных саксов рассеялась. Некоторые таны бежали за море, многие заключили с Гутрумом мир, а Альфреду тогда пришлось прятаться на болотах Суморсэта. Однако Альфред не собирался сдаваться. Он решил переодеться в арфиста и прокрасться в Сиппанхамм — шпионить за датчанами, и настоял-таки на своем. Я тогда спас его, в ту самую ночь, когда встретил Рагнара в королевской церкви. — А помнишь, — продолжал я, — со мной тогда был слуга, который скромно сидел в сторонке, накинув на голову капюшон? Я еще приказал этому слуге молчать? Рагнар нахмурился, пытаясь припомнить ту зимнюю ночь, потом кивнул: — Ну да, точно. — Так вот, это был не слуга, — сказал я, — а Альфред. Рагнар изумленно уставился на меня. Неужели я обманул его той далекой ночью? Разумеется, узнай он тогда правду, датчане смогли бы в ту же ночь завоевать Уэссекс. На мгновение я пожалел, что рассказал ему обо всем. Я боялся, что Рагнар обидится на меня, но он вдруг засмеялся: — Это был Альфред? В самом деле? — Да, он пришел, чтобы шпионить за вами, а я пришел, чтобы его спасти. — Неужели Альфред отважился проникнуть в лагерь Гутрума? — Так что этот человек умеет рисковать, — заключил я, возвращаясь к нашему разговору о Мерсии. Но Рагнар все еще думал о той далекой холодной ночи. — Почему ты мне ничего не сказал? — поинтересовался он. — Потому что я принес королю клятву верности. — Мы бы сделали тебя богаче любого короля, — произнес Рагнар. — Мы бы дали тебе корабли, людей, лошадей, серебро, женщин — да все, что угодно! Ты должен был сказать мне, своему другу, правду! — Я принес ему клятву, — повторил я — и вспомнил, как близко был в ту ночь к тому, чтобы предать Альфреда. До чего же велико было тогда искушение! Той ночью мне было достаточно произнести всего несколько слов, чтобы навеки прекратить правление саксов в Англии. Я мог бы превратить Уэссекс в датское королевство. Я мог бы все это сделать, предав человека, который мне не слишком нравился, ради человека, которого любил, как родного брата, — и все-таки я тогда промолчал. Я дал клятву, и оковы чести сковали нас, лишив возможности выбирать. — Wyrd bið ful aræd, — сказал я. От судьбы не уйдешь. Она держит нас, подобно упряжи. Я считал, что навсегда покинул Уэссекс и сумел улизнуть от Альфреда, — и вот пожалуйста, я снова в его дворце. Он вернулся в полдень, окруженный перестуком копыт и шумной суматохой, которую поднимали вокруг него слуги, монахи и священники. Два человека понесли королевскую постель обратно в его спальню, в то время как монах катил бочку, набитую документами, которые, очевидно, нужны были Альфреду во время его однодневного отсутствия. Какой-то священник торопливо нес покров от алтаря и распятие, а двое других — реликвии, сопровождавшие Альфреда во всех его путешествиях. Потом появились королевские телохранители — во дворце и его окрестностях только они одни носили оружие. И наконец мы увидели самого Альфреда, окруженного группой что-то говоривших ему священников. За то время, что мы не виделись, он не изменился: все такой же тощий, бледный, ученый. Ему что-то горячо втолковывал какой-то священник, и Альфред согласно кивал, слушая его. Король был одет просто, черный плащ делал его похожим на клирика. Вместо королевского обруча на голове лишь шерстяная шапка. Он вел за руки Эдуарда и Этельфлэд, которая, как я заметил, снова держала деревянную лошадку брата. Малышка больше скакала на одной ножке, чем шла, поэтому то и дело оттаскивала отца от священника, но Альфред не возражал, ибо страстно любил своих детей. Потом Этельфлэд потянула его в сторону уже нарочно, пытаясь затащить на траву, туда, где мы с Рагнаром встали, чтобы приветствовать короля. Альфред поддался дочери, позволив ей подвести себя к нам. Мы с Рагнаром опустились на колени. Я молчал и не поднимал головы. — Утреду сломали нос, — сообщила Этельфлэд отцу, — и плохой человек, который это сделал, теперь мертв. Рука короля запрокинула мою голову, и я уставился в бледное узкое лицо с умными глазами. Король заметно осунулся, небось страдал от очередного приступа острых болей в животе, которые превращали его жизнь в вечную муку. Альфред разглядывал меня со своим обычным суровым видом, но потом ухитрился выжать из себя подобие улыбки. — Не думал, что когда-нибудь снова увижу тебя, господин Утред. — Я перед тобой в долгу, мой господин, — смиренно произнес я. — И благодарю тебя. — Встаньте, — велел Альфред, и мы с Рагнаром встали. — Я скоро освобожу тебя, господин Рагнар, — сказал король, взглянув на датчанина. — Спасибо, мой господин. — Но через неделю здесь будет праздник. Мы возблагодарим Господа за то, что закончили строительство нашей новой церкви, а также официально отпразднуем обручение этой юной леди с господином Этельредом. Я соберу витан и попрошу вас обоих остаться до тех пор, пока прения не подойдут к концу. — Да, мой господин, — сказал я. По правде говоря, я хотел лишь одного: поскорее отправиться в Нортумбрию, но я был обязан Альфреду своим освобождением и вполне мог подождать неделю-другую. — А теперь, — продолжал король, — мне нужно сделать кое-какие дела… — Он замолчал, словно испугавшись, что сболтнул лишнее. — Дела, — туманно продолжил он, — в которых вы двое можете оказаться мне полезными. — Да, мой господин, — повторил я. Альфред кивнул и пошел прочь. Ну, теперь нам оставалось только ждать. Город в преддверии праздника был полон народа. То было время встреч. Все те, кто возглавлял армию Альфреда при Этандуне, были сейчас здесь, и эти люди с радостью меня приветствовали. Виглаф из Суморсэта, Харальд из Дефнаскира, Осрик из Вилтунскира и Арнульф из Суз Сеакса — все они явились в Винтанкестер. Теперь они стали могущественными людьми, великими владыками — те, кто стоял рядом с королем в ту пору, когда он, казалось, был обречен. С другой стороны, Альфред не наказал тех, кто бежал из Уэссекса. Вилфрит все еще был олдерменом Хамптонскира, хотя в свое время и уплыл во Франкию, чтобы спастись от нападения Гутрума. Альфред обращался с Вилфритом с преувеличенной вежливостью, однако между теми, кто остался, чтобы сражаться, и теми, кто трусливо бежал, все еще пролегал невидимый рубеж. Город заполонили и артисты. Тут были, как всегда, жонглеры и мастера ходить на ходулях, рассказчики историй и музыканты, но самым большим успехом пользовался мрачный мерсиец по имени Оффа, который странствовал со стаей дрессированных собак. Это были всего лишь терьеры, которых обычно используют для истребления крыс, но Оффа обучил их танцевать, ходить на задних лапах и прыгать через кольцо. Одна из собак даже каталась верхом на пони, держа поводья в зубах, а остальные псы обходили толпу с маленькими кожаными ведерками, собирая со зрителей деньги. Оффу даже пригласили во дворец. Меня это удивило, потому что Альфред не любил легкомысленных развлечений. Вообще-то король предпочитал богословские диспуты, но сейчас велел, чтобы псов привели во дворец. Я решил, что таким образом он хочет развлечь своих детей. Мы с Рагнаром тоже явились на это представление, и там я встретил отца Беокку. Бедный Беокка. Он прослезился от радости, увидев, что я жив. Его волосы, некогда рыжие, теперь сильно поседели. Священнику перевалило за сорок, он был уже стариком; на его косящем глазу появилось бельмо. Бедняга с детства хромал, а его левая рука болталась, как плеть. Окружающие вечно насмехались над его увечьями, хотя никогда не рисковали издеваться в моем присутствии. Беокка знал меня всю жизнь, потому что в свое время был священником моего отца и моим первым учителем. Он искренне любил меня, хотя частенько и не понимал, но при этом неизменно оставался моим другом. Беокка был хорошим священником и умным человеком. Альфред сделал его одним из своих капелланов, и он был счастлив оказаться на королевской службе. Теперь Беокка, словно в бреду, глядел на меня сияющими глазами сквозь пелену слез. — Ты жив, Утред! — сказал он, неуклюже обнимая меня. — Меня трудно доконать, святой отец. — Да, так и есть, так и есть, — повторял он, — хотя в детстве ты был чрезвычайно слабым ребенком. — Я?!