Хильда тоже улыбнулась. — Хедда был мужчиной, — ласково проговорила она. — Он родился в Нортумбрии и был первым епископом Винтанкестера. Его помнят как святого, очень хорошего человека. Я выбрала Хедду потому, что ты родом из Нортумбрии, а ведь именно твоя невольная щедрость позволила нам построить этот Божий дом в городе, где проповедовал этот святой. Мы поклялись молиться ему каждый день до тех пор, пока ты благополучно не вернешься. А теперь мы будем молиться ему каждый день в благодарность за то, что он внял нашим молитвам. Я ничего не ответил: просто не знал, что сказать. Помню, мне показалось, будто голос Хильды звучит натянуто, словно она убеждала и себя, и меня в том, что счастлива. Но я ошибался. Голос ее звучал натянуто совсем по иной причине: мое присутствие пробудило в ней неприятные воспоминания, и некоторое время спустя я выяснил, что Хильда и впрямь счастлива. В любом случае, эта удивительная женщина прожила жизнь не зря. Она заключила мир со своим Богом, и после смерти ее вспоминали как святую. Не так давно епископ в подробностях поведал мне о пресвятой блаженной Хильдегит, которая якобы всегда была сияющим примером девственности и христианского милосердия. А я испытывал жестокое искушение рассказать ему, как однажды распластал эту святую на поросшем лютиками лугу… Но сумел сдержаться и промолчал. Однако, что касается ее милосердия, тут епископ, несомненно, был прав. Хильда сообщила мне в тот день, что в монастыре Святого Хедды не только молятся за меня, его бенефактора, но и лечат больных. — Мы трудимся дни и ночи напролет, — сказала она. — Мы берем в монастырь бедных и лечим их. Без сомнения, у наших ворот и сейчас сидят нищие и недужные. — Так и есть, — подтвердил я. — Эти бедняки и есть цель нашего существования, — пояснила Хильда, — а мы их смиренные слуги. — Она одарила меня мимолетной улыбкой и попросила: — А теперь расскажи о том, что я молилась услышать. Поведай мне свою историю. И я исполнил ее просьбу. Я не стал рассказывать обо всем, что со мной случилось, почти не затронул в рассказе ужасы рабства, сказал только, что меня приковали, чтобы я не смог сбежать. Я поведал Хильде о своих плаваниях, о странных местах, где я побывал, о людях, которых видел. Я говорил о земле огня и льда, о том, как наблюдал за огромными китами в бескрайнем море. И еще я рассказал о длинной извилистой реке, что бежит по земле берез и медленно тающего снега. Свой рассказ я закончил словами, что рад снова быть свободным человеком и благодарен Хильде за то, что она меня освободила. Аббатиса молча слушала. Снаружи молоко все еще лилось в ведро. Воробей примостился на подоконнике, почистил перышки и улетел. Затем Хильда пристально посмотрела на меня, словно сомневаясь в правдивости моих слов. — Тебе было очень плохо? — наконец спросила она. Я поколебался, испытывая искушение солгать, потом пожал плечами и коротко ответил: — Да. — Но теперь ты снова господин Утред, — сказала Хильда. — И у меня хранится то, что по праву принадлежит тебе. Она сделал знак одной из монахинь, и та покинула комнату. — Мы сохранили для тебя все, — с сияющим видом произнесла Хильда. — Неужели все? — Кроме твоего коня, — печально отозвалась она. — Я не смогла привести сюда коня. Как его звали? Витнер? — Витнер. — Боюсь, что его украли. — Кто? — Его забрал себе господин Ивар. Я ничего не ответил, потому что в комнату вернулась монахиня с громоздкой ношей. Она несла мой шлем, тяжелый кожаный плащ и кольчугу, а еще мои браслеты, Вздох Змея и Осиное Жало. Все это она буквально уронила к моим ногам. Когда я наклонился и прикоснулся к рукояти меча, в глазах моих стояли слезы. — Кольчуга была повреждена, — пояснила Хильда, — поэтому нам пришлось позвать одного из королевских оружейников, чтобы ее починить. — Спасибо тебе, — растроганно произнес я. — Я молилась, — ответила Хильда, — чтобы ты не стал мстить королю Гутреду. — Он сделал меня рабом, — резко сказал я. Я не мог оторваться от рукояти меча. За последние два года я столько раз испытывал отчаяние, пережил столько моментов, когда малодушно думал, что никогда уже больше не прикоснусь к мечу, а уж о Вздохе Змея даже не мечтал, и — вот он! Я медленно сжал его рукоять. — Гутред поступил так, потому что считал, что так будет лучше для его королевства, — твердо проговорила Хильда. — Этот человек — достойный христианин. — Он сделал меня рабом, — повторил я. — Но ты должен простить его! — убежденно воскликнула Хильда. — Как я простила тех людей, которые причинили мне зло, как Бог простил меня. Я была грешницей, великой грешницей, но Бог коснулся меня, оросил своей благодатью и, таким образом, простил меня. Поэтому поклянись, что пощадишь Гутреда. — Я не буду давать никаких клятв, — грубо ответил я, все еще держа Вздох Змея. — Ты добрый человек, — сказала Хильда. — Я это знаю. Ты был ко мне гораздо добрее, чем я того заслуживала. Так прояви же милосердие и к Гутреду. Он хороший человек. — Я буду помнить об этом, когда с ним встречусь, — уклончиво отозвался я. — И не забудь, что он сожалел о своем поступке, — заявила Хильда. — Помни, Гутред поступил так, потому что верил: это спасет его королевство. Помни также, что он посылает нашему монастырю деньги в качестве епитимьи. Нам нужно много серебра. В бедных и недужных у нас нет недостатка, но зато всегда есть недостаток в подаяниях. Я улыбнулся ей. Потом встал и отцепил ножны с мечом, который забрал у одного из людей Свена близ Гируума. Затем отстегнул брошь у горла и бросил плащ, брошь и меч на тростники, сказав Хильде: — Ты можешь все это продать. После чего, крякнув от натуги, натянул свою старую кольчугу, пристегнул мечи и поднял шлем, увенчанный волчьей мордой. Кольчуга легла на мои плечи чудовищной тяжестью — столько времени прошло с тех пор, как я ее носил. И она была мне велика, потому что за те годы, что я налегал на весло на корабле у Сверри, я сильно похудел. Я надел на руки браслеты и посмотрел на Хильду. — Но одну клятву я тебе все-таки дам, аббатиса Хильдегит, — произнес я. Она подняла на меня глаза — и увидела прежнего Утреда, блистательного господина, воина с мечом. — Я буду поддерживать твой монастырь, — пообещал я, — и присылать тебе деньги. Ты будешь процветать и навсегда останешься под моей защитой. Хильда улыбнулась, потянулась к кошелю, что висел у нее на поясе, и вынула оттуда маленький серебряный крест. — А это мой подарок тебе, — сказала она. — Я молюсь, чтобы ты чтил его, как я, и усвоил великий урок: Господь умер на таком кресте, чтобы искупить все содеянное нами зло. И я не сомневаюсь, господин Утред, что часть предсмертных мук Иисус претерпел, дабы искупить твои грехи. Когда Хильда давала мне крест, наши пальцы соприкоснулись. Я посмотрел ей в глаза, и она отдернула руку. Затем аббатиса покраснела и снова взглянула на меня из-под полуопущенных век. На одно биение сердца я увидел прежнюю Хильду, красавицу Хильду, но потом она взяла себя в руки и попыталась принять суровый вид. — Теперь ты можешь отправиться к Гизеле, — сказала она. Сам я ни разу за все время беседы не упомянул о Гизеле и теперь притворился, что это имя мало для меня значит. — Она, должно быть, уже замужем, — небрежно бросил я. — Если только вообще жива. — Гизела была жива, когда я покидала Нортумбрию, — ответила Хильда. — Правда, это было восемнадцать месяцев тому назад. Тогда она не разговаривала с братом, узнав, что он с тобой сотворил. Я провела много часов, утешая бедняжку. Она плакала, но при этом была полна гнева. Гизела — сильная девушка. — И красивая. Такие быстро выходят замуж, — вставил я хрипло. — Она поклялась тебя дождаться, — нежно улыбнулась Хильда. Я прикоснулся к рукояти Вздоха Змея. В сердце моем смешались безумная надежда и отчаяние. Гизела. Все это время умом я понимал, что рабу негоже мечтать о сестре короля, но не мог выкинуть ее из головы. — Может, она и вправду тебя ждет, — тепло сказала Хильда. Потом сделала шаг назад, и тон ее внезапно стал резким: — А теперь мы должны молиться, кормить нищих и лечить больных. Таким образом, мне дали понять, что пора уходить, и, пригнувшись, я шагнул из монастыря в грязный проулок. Нищим разрешили войти в монастырь, а я остался стоять, прислонившись к деревянной стене, со слезами на глазах. Люди держались дальней стороны проулка: они боялись меня, потому что я был одет как на войну и при мне было два меча. «Гизела, — думал я. — Гизела!» Может, она и вправду меня ждала, хотя я в этом сомневался: слишком велика была ее цена в качестве коровы мира. И все-таки я знал, что вернусь на Север при первой же возможности. Я отправлюсь туда за Гизелой. Я сжимал в руке серебряный крест до тех пор, пока не почувствовал, что его края больно впились в мою ладонь, огрубевшую от постоянной гребли на корабле Сверри. Потом я вытащил из ножен Вздох Змея и увидел, что Хильда хорошо ухаживала за клинком. Он так и сиял: наверняка его регулярно смазывали салом или каким-нибудь другим жиром, не позволяя ржавчине запятнать железо. Я поднес длинный клинок к губам и поцеловал. — Тебе предстоит кое-кого убить, — сказал я мечу. — Нам нужно отомстить. И верный меч меня не подвел. * * * На следующий день я нашел оружейного мастера. Тот сказал, что сейчас слишком занят и сможет выполнить мой заказ только через несколько дней. Я ответил, что он сделает это сегодня или вообще распрощается с жизнью. Разумеется, он согласился сделать то, что мне надо, немедленно. Вздох Змея был превосходным оружием. Его смастерил еще в Нортумбрии кузнец по имени Элдвульф. Помню, увидев тогда замечательный клинок, я попросил сделать мне рукоять из чистого железа, украшенную серебром или бронзой. Но Элдвульф отказался. — Это оружие, — сказал он мне, — должно просто-напросто облегчить твою работу. И гнаться за красотой ни к чему. Рукоять меча сработали из ясеня, она состояла из двух половинок — по одной с каждой стороны, — и с годами я так отполировал обе половинки, что они сделались гладкими. А это очень опасно. В битве такая изношенная рукоять может выскользнуть из руки, особенно если на нее попадет кровь. Поэтому я велел кузнецу приклепать новую рукоять, такую, чтобы можно было надежно зажать ее в ладони, и приказал врезать в эфес серебряный крест, который дала мне Хильда. — Я это сделаю, мой господин, — почтительно поклонился оружейник. — Причем закончишь все сегодня же. — Я попытаюсь, мой господин, — слабым голосом произнес он.