– Амерлин является Айз Седай – так гласит закон Башни. Об этом недвусмысленно сказано в нескольких местах: «…будучи Айз Седай, Престол Амерлин…», «Престол Амерлин, как и все Айз Седай…» – ну и так далее. Но нигде не сказано, что для того, чтобы стать Амерлин, женщина должна уже быть Айз Седай. – Законы Башни знали все сестры, но Серые, как посредницы, разбирались во всех тонкостях, и Беонин непроизвольно заговорила назидательным тоном: – Что же до законов, определяющих порядок избрания, то там и слов «Айз Седай» нет. Говорится о «женщине, призванной к служению», «представшей перед Советом» и все в этом роде. Конечно, можно считать, что составительницы законов полагали это само собой разумеющимся. Но каковы бы ни были их намерения, они не записали ничего такого, что могло бы помешать… – В их намерениях сомневаться не приходится, – вмешалась в разговор Карлиния, и Беонин нахмурилась. – Ясное дело, они просто не сочли нужным упоминать столь очевидное. Однако с логической точки зрения закон следует трактовать лишь буквально, что бы ни имели в виду его составители. – Зачастую законы имеют мало общего с логикой, – ядовито заметила Беонин, но, минуту помолчав, добавила: – Однако в этом случае ты совершенно права. И Совет придерживается того же мнения, – сказала она, обращаясь уже к Эгвейн. Все эти женщины настроены вполне серьезно. – Сделавшись Амерлин, ты тем самым станешь и Айз Седай, – с серьезным видом пояснила Анайя. Суан едва заметно улыбалась – все-таки это была улыбка, – но и она выглядела серьезной. – А Три Клятвы ты сможешь принести по возвращении в Башню, – сказала Шириам. – Мы подумывали о том, чтобы ты произнесла их здесь, но потом решили, что без Клятвенного жезла они все равно не будут иметь силы. Их могут счесть ложными, так что лучше подождать. Эгвейн невольно едва не села – уже во второй раз. Может, Хранительницы Мудрости были правы и, посетив Мир снов во плоти, она просто-напросто лишилась рассудка? – Это безумие! – запротестовала она. – Какая из меня Амерлин? Я… я… – Возражения громоздились одно на другое, так что она даже не могла их высказать. Она слишком молода. Даже Суан, самую молодую Амерлин в истории Башни, возвели на Престол Амерлин, когда ей было уже тридцать… Амерлин были знающими и опытными, а она, Эгвейн, лишь недавно начала учиться, пусть ей и известно кое-что о Мире снов… Амерлин должна быть мудрой. Принято считать, что все Амерлин мудрые, а она чувствовала себя растерянной и сбитой с толку… Большинству женщин приходится провести лет десять в послушницах и столько же пробыть принятыми. Некоторые, правда, продвигались куда быстрее, как, например, Суан, но… Но ведь она, Эгвейн, послушницей не пробыла и года, а принятой и того меньше… – Это невозможно! – Вот и все, что Эгвейн удалось произнести вслух. Морврин фыркнула, чем весьма напомнила Эгвейн Сорилею: – А ну-ка успокойся, дитя мое, не то я живо приведу тебя в чувство. У нас нет времени охать, ахать и впадать в панику. – Но я же знать не знаю, что мне делать! Понятия не имею! – Она глубоко вздохнула, стараясь унять неистово бьющееся сердце. Это помогло. Немного, но помогло. Что бы они ни говорили, что бы ни делали, она не позволит себя запугать. Бросив взгляд на суровое лицо Морврин, Эгвейн мысленно добавила: «Пусть она шкуру с меня сдерет, все равно не запугает». – Все это нелепо, – сказала девушка вслух. – Смехотворно! И я не позволю выставить себя на посмешище, так и знайте. А если Совет и вправду вызвал меня только для этого, то они услышат то же самое. – Боюсь, девочка, что выбора у тебя нет, – вздохнула Анайя, разглаживая розовое шелковое одеяние, изысканно украшенное рюшами и кружевами цвета поделочной кости. – Ты не можешь отказаться от призыва к служению на Престоле Амерлин, как и от призыва предстать перед судом. Недаром и то и другое обозначают одним словом. Приободрила, нечего сказать. – А окончательное решение вынесет Совет, – добавила Мирелле, ничуть не улучшив настроения Эгвейн. Неожиданно Шириам улыбнулась и, обняв Эгвейн за плечи, сказала: – Ни о чем не тревожься, дитя. Мы всё тебе объясним и растолкуем. Для того мы здесь и собрались. Эгвейн молчала – у нее просто не было слов. Возможно, повиноваться закону вовсе не значит оказаться запуганной, но ей почему-то казалось, что разница здесь невелика. Однако собравшиеся приняли ее молчание за согласие – и в определенном смысле они были правы. Тут же, не мешкая, они отправили Суан разбудить членов Совета и известить их о прибытии Эгвейн. Та слегка поворчала, но подчинилась. Суан и за дверь выйти не успела, как в комнате воцарилась круговерть. Дорожное платье Эгвейн стало предметом оживленного обсуждения, причем без ее участия. В конечном итоге Айз Седай разбудили дремавшую на стуле в задней комнате пышнотелую служанку и велели ей принести все платья принятых, какие она раздобудет, причем строго-настрого заказав говорить, кому и зачем они понадобились. Эгвейн пришлось примерить восемь платьев, прежде чем удалось подобрать более или менее подходящее. Правда, оно немного жало в груди, зато – к счастью! – оказалось свободным в бедрах. Пока служанка подносила платья, а Эгвейн их примеряла, Айз Седай по очереди выбегали переодеться, а остававшиеся наставляли девушку, как и что следует говорить и делать. И заставляли без конца повторять одно и то же. Хранительницы Мудрости, наоборот, считали достаточным объяснить что-то один раз – и горе было ученице, не усвоившей услышанного. А эти, знай, талдычили те же самые слова, – не будь они Айз Седай, Эгвейн решила бы, что они нервничают. Поначалу она думала, что допускает какую-то ошибку, и даже принялась говорить с нажимом, выделяя отдельные слова, но ее тут же обрезали. – Говори как велено, – ледяным голосом заявила Карлиния, а Мирелле столь же холодно добавила: – Ты не вправе допустить ни одной обмолвки, дитя мое. Ни единой! Они заставили ее повторить все с начала до конца еще пять раз; Эгвейн пыталась было воспротивиться, она ведь давным-давно выучила все наизусть, но ей показалось, что ежели Морврин и не влепит ей оплеуху, то лишь потому, что ее опередят Беонин или Карлиния. Но и взгляды, что они бросали из-под сдвинутых бровей, были под стать шлепкам. Шириам смотрела на Эгвейн так, словно та вновь превратилась в непонятливую послушницу. Эгвейн вздохнула и начала все заново: – Я вхожу туда с тремя сопровождающими… Молчаливая процессия двигалась по освещенным луной улицам, почти не привлекая внимания редких прохожих. Шесть Айз Седай, ведущие куда-то одну-единственную принятую, может, и не совсем обычное зрелище, но и не столь удивительное, чтобы сделаться предметом толков. Уже почти все окна погасли, и над городком повисла тишина, в которой были отчетливо слышны звуки шагов. Эгвейн непроизвольно нащупала вновь надетое на левую руку кольцо Великого Змея. Колени ее дрожали. Отправляясь в Салидар, она готовила себя к чему угодно, но такое в ее понятие о «чем угодно» никак не входило. Остановились они перед трехэтажным прямоугольным каменным зданием, похожим на постоялый двор. Карлиния, Беонин и Анайя должны были остаться здесь, у входа, и, хотя не роптали, восторга по этому поводу явно не испытывали. Во всяком случае, Беонин и Карлиния – они без нужды разглаживали юбки и старались не смотреть на Эгвейн. Анайя ободряюще погладила Эгвейн по волосам: – Все будет в порядке, дитя мое. Ты схватываешь все на лету. Под мышкой Айз Седай держала узелок – платье, которое предстояло надеть Эгвейн, когда все закончится. В каменном здании зазвенел гонг – раз, другой, третий… Эгвейн чуть не подпрыгнула. Наступила минутная тишина, затем из дома вновь донесся бронзовый зов. Мирелле машинально разгладила платье. Снова последовала тишина, а затем еще три удара. Шириам открыла дверь и ступила вперед. Эгвейн шла за ней, Морврин и Мирелле позади. Не иначе как стерегут, чтоб не сбежала, подумалось девушке. Окна не светились, но в просторной, с высоким потолком комнате вовсе не было темно; в углах ее стояли высокие канделябры и повсюду были расставлены лампы и подсвечники с зажженными свечами – на каминных полках, на лестнице, на перилах, – но весь свет оставался внутри помещения, ибо оконные проемы наглухо завесили одеялами. Вдоль двух противоположных стен комнаты стояло по девять сгруппированных тройками кресел. Их занимали члены Совета; восседающие от всех шести представленных в Салидаре Айя были облачены в платья и шали своих цветов. Завидя Эгвейн, они лишь повернулись в ее сторону – на их строгих лицах ничего не отразилось. А в дальнем конце комнаты, на невысоком помосте стояло еще одно кресло – массивное, с резными ножками и подлокотниками, окрашенное желтым и голубым, зеленым и белым, серым, коричневым и красным цветами. На сиденье этого кресла лежал семицветный палантин Амерлин. Эгвейн казалось, что от этого кресла ее отделяют несчетные мили. – Кто дерзает предстать перед Советом Башни? – звонко и отчетливо вопросила Романда. Она сидела рядом с многоцветным креслом, напротив трех Голубых сестер. Шириам плавно шагнула в сторону, и Эгвейн оказалась на виду у всех восседающих. – Явившаяся покорно, во имя Света, – ответствовала Эгвейн, ожидая, что в следующий миг это заседание превратится в судилище над ней – за то, что выдавала себя за Айз Седай. Хотя в таком случае они прежде всего отгородили бы ее щитом от Истинного Источника и сразу бы посадили под замок. Так неужто… – Кто дерзает предстать перед Советом Башни? – вновь прозвучал вопрос Романды. – Явившаяся смиренно, во имя Света. Неужто они и вправду решили?.. – Кто дерзает предстать перед Советом Башни? – Явившаяся по призыву Совета, во имя Света, готовая со смирением и покорностью принять волю Совета Башни. Среди Серых рядом с Романдой сидела смуглая стройная женщина по имени Квамеза. Как младшей из восседающих, ей подобало задать ритуальный вопрос, восходящий к эпохе Разлома Мира. – Есть ли здесь кто-либо, кроме женщин? Откинув шаль на спинку кресла, поднялась Романда. Старшая из присутствующих, она должна была отвечать первой. Расстегнув платье и спустив с плеч сорочку, она обнажилась до талии: – Я женщина. Аккуратно положив шаль на кресло, обнажилась и Квамеза: – Я женщина. Так же по очереди поступили и все остальные в комнате. Эгвейн пришлось повозиться с узким лифом чужого платья и даже прибегнуть к помощи Мирелле, чтобы расстегнуть пуговицы, но в конце концов обнажила грудь и она, как и ее сопровождающие, и вместе с ними сказала: – Я женщина. Квамеза неторопливо обошла комнату, останавливаясь перед каждой и изучая ее пристальным, чуть ли не оскорбительным взглядом, после чего вернулась к своему креслу и объявила: – Здесь присутствуют только женщины. Айз Седай сели и принялись застегивать платья. По правде сказать, они не спешили, хотя особо и не медлили. Эгвейн едва не покачала головой. Она не последовала их примеру, ибо знала, что до определенного момента ее грудь должна оставаться обнаженной. Хорошо, что большего ответа на вопрос Квамезы не требовалось; ныне не принято следовать древним правилам, согласно которым на подобных церемониях нужно было присутствовать «облаченными в Свет», иными словами – в чем мать родила. А что бы они сказали об айильской палатке-парильне или шайнарской бане? Но размышлять о таких вещах было некогда. – Кто поручится за эту женщину? – спросила Романда. Она сидела выпрямившись и по-королевски величественно; ее пышная грудь оставалась обнаженной. – Кто поручится сердцем за ее сердце, душою – за ее душу, жизнью – за ее жизнь? – Я! – решительно произнесла Шириам, а следом за ней – Мирелле и Морврин. – Выйди вперед, Эгвейн ал’Вир, – приказала Романда. Сделав три шага вперед, девушка преклонила колени; она казалась себе оцепеневшей. – Почему ты здесь, Эгвейн ал’Вир? Эгвейн и впрямь почти ничего не ощущала, не слышала и не понимала вопросов, но выученные ответы сами слетали с ее языка. – По призыву Совета Башни. – Чего ты желаешь, Эгвейн ал’Вир? – Лишь одного – служить Белой Башне. О Свет, они ведь и вправду!.. – Как намерена ты служить, Эгвейн ал’Вир? – Сердцем, душой и жизнью, во имя Света. Без страха и предпочтений, во имя Света. – Где ты желаешь служить, Эгвейн ал’Вир?