И от псов одинокую мою[19]. Кто-нибудь пользуется, интересно, этим молитвенником? Хотелось бы вырезать строки из книги и вклеить в альбом – концовка получится куда лучше, чем лепестки роз, все еще красные, но уже лишенные аромата. Отец принес в жертву себя, а знания, заключенные в его черных книгах, помогли сыну принести собственную жертву. Пес мертв. Теперь она спасена. Из тех черных книг одним августовским днем Питер узнал, что чумной нарыв, «черная ножка», как называли болезнь в здешних краях, передается от животных к человеку. При соприкосновении с кожей больного зверя через раны и порезы на руках инфекция попадает в кровь – к примеру, если с порезанной рукой плести веревку из зараженной кожи. Послесловие Энни Пру Роман «Власть пса» был опубликован в 1967 году в Бостоне в издательстве «Литтл, Браун» после того, как Томас Сэвидж отказался вносить изменения, о которых просил редактор издательства «Рэндом Хаус». Книга получила самые высокие оценки, около двух месяцев держалась в списке «Рекомендованных новинок» «Нью-Йорк таймс» и пять раз рассматривалась для экранизации. Пятым по счету и для многих, включая автора этих строк, лучшим из тринадцати произведений Сэвиджа стала исполненная внутреннего напряжения психологическая драма, примечательная обращением к редкой для своего времени теме подавленной гомосексуальности и гомофобии в маскулинном мире ранчо. Остроумная и тяжелая книга стоит в одном ряду с такими произведениями прямодушного литературного вестерна, как «След кошки» Уолтера Ван Тилберг Кларка, «Большая карамельная гора» Уоллеса Стегнера и «Полуденное вино» Кэтрин Энн Портер. В сильных и умных романах Сэвиджа действие происходит то на Востоке, то на Западе, однако именно истории о Монтане-Айдахо-Юте кажутся наиболее правдивыми и глубже других западают в душу. Что-то болезненное, одинокое, пугающее в жизни Запада оказалось схвачено на страницах книг Сэвиджа, среди которых наиболее острой и впечатляющей остается «Власть пса», подлинное произведение литературы. Хотя Сэвиджа редко включают в списки авторов литературного вестерна, он был одним из первых в кругу неформального, но весьма прославленного круга писателей Монтаны. Его романы, написанные ясным, гармоничным языком с глубоким раскрытием характеров и поразительно чутким описанием природы, пропитаны подлинным чувством драмы и внутреннего конфликта, а зрелые работы выдают в Сэвидже внимательного наблюдателя человеческой натуры. В рецензии на книгу «Для Мэри, с любовью» литературный критик Джонатан Ярдли писал: «За долгую и невероятно плодотворную творческую жизнь [Сэвидж] проявил себя писателем высочайшей пробы; прискорбно и едва ли не возмутительно, что до сих пор с ним знакомо так мало читателей». Большинство критиков конца 1960-х годов, даже если и улавливали скрытую трагедию «Силы пса», уклонялись от темы гомосексуальности, сводя роман к простейшему конфликту добра и зла, добродетели и жестокости или к «осторожной борьбе между рассудком и насилием», что бы это ни значило[20]. Анонимный критик из «Паблишерс Уикли», хоть и смущенный описанием кастрации бычка на первой странице романа, оказался единственным, кто понял и ясно выразил сущность книги: «Впечатляюще напряженный роман заставит многих читателей отложить книгу из-за неоправданно брутальной наглядности вступительной сцены. Действие происходит в Юте в 1924 году. На фоне суровой сельской жизни ранчо мистер Сэвидж разворачивает историю о двух братьях – медлительном, неповоротливом и подчеркнуто благопристойном Джордже и Филе, латентном гомосексуале. Когда Джордж женится на вдове, Фил превращает жизнь девушки в такой ад, что она начинает тайком выпивать. Летом на ранчо приезжает юный сын вдовы, умный чудаковатый мальчик, и своими глазами видит, что происходит с его матерью. В то время как Фил пытается вовлечь юношу в гомосексуальные отношения, Питер замышляет невероятно изощренный и жестокий план мести. Эдакий Крафт-Эбинг с особым колоритом американского Запада в гораздо большей степени имеет литературную, нежели коммерческую ценность»[21]. Несмотря на восторженные отзывы критиков – «сильнейшая трагедия», «впечатляюще напряженный роман», «лучшее произведение года» и «лучшая из известных мне книг о современном Западе», как писал для «Хадсон Ревью» Роджер Сейл, – книга плохо продавалась. По словам Эмили Салкин из «Литтл, Браун», ответственной за переиздание забытого романа, издательство не располагает данными о продажах за все время начиная с 1967 года, однако «трудно представить, что продать удалось больше тысячи экземпляров в твердой обложке»[22]. Хотя время от времени «Власть пса» попадает в тематические подборки книг о ранчо, до сих пор роман практически неизвестен как широкой публике, так и специалистам по литературному вестерну. Отрадно, что книга получила второй шанс, чтобы завоевать сердца сегодняшних читателей. Томас Сэвидж родился в 1915 году в Солт-Лейк-Сити, штат Юта, у потрясающе красивой пары Элизабет (Йеариан) и Бенджамина Сэвиджа. Элизабет Йеариан была старшей дочерью в семье владельцев овцеводческого ранчо из Айдахо, чью мать, влиятельную и властную женщину с хорошими связями, прозвали «Королевой овец». Ранчо Йеарианов было основано поколением ранее, после того как патриарх семейства обнаружил месторождение золота. Когда Сэвиджу было два года, его родители развелись, а три года спустя мать вышла за Бреннера, состоятельного владельца ранчо в штате Монтана. С тех пор под именем Том Бреннер будущий писатель рос на ранчо в округе Биверхед, в юго-западной Монтане. Сэвиджу посчастливилось принадлежать сразу к двум эксцентричным и многочисленным кланам Йеарианов и Бреннеров, которые снабдили его богатейшим материалом для исследования человеческой натуры; сразу к двум крупным и влиятельным ранчо – скотоводческому хозяйству Бреннеров и овцеводческому Йеарианов. Семья, особенно для Йеарианов, значила очень многое. В автобиографическом романе «Слышал, сестра зовет меня по имени» (в переиздании «Литтл, Браун» 2001 года «Королева овец»), наиболее известной работе писателя, Сэвидж писал: «Все мы любим друг друга. Тетя Мод, моя средняя тетя, как-то сказала: «Знаешь, Том, друг другу мы всегда нравились больше, чем кто-либо другой». Дело не в том, что мы лучше других, а в том, что мы стали отличной компанией, по крайней мере друг для друга. Мы любим повеселиться»[23]. «…Каждый год наша семья, иногда даже все пятьдесят ее членов, собиралась на пикник в том самом месте, где Джордж Сверинген когда-то обнаружил золото, и ели ту же еду, что когда-то ел он: бобы с беконом, жаренную на костре форель и пироги из сушеных яблок. Казалось, протяни руку – и сможешь прикоснуться к Джорджу и его жене Лиззи, большой любительнице исполнять гимны. Мы гордились ими и знали, что и они гордились бы нами. Мы бы понравились им больше, чем кто-либо другой»[24]. Округ Биверхед был островком старой, суровой и маскулинной по духу Монтаны, краем диких лошадей и потомков первопроходцев, со времен которых сменилось всего одно-два поколения – мужским миром скота, овец, лошадей, собак, оружия, оград и частной собственности. Там еще помнили открытый простор равнин, а также и столкновения с индейцами. В 1920-х годах ранчо Бреннеров было оснащено электричеством (сперва от генератора «Делко», а позже от ветряной станции) и отличалось определенным изяществом. В Монтане 1920-х уже встречались какие-то машины, однако юного Сэвиджа восхищали более роскошные модели. Любовь к классическим автомобилям нашла отражение в книге «Иные хвалятся колесницами», четвертом романе писателя, повествующем о проделках мужчины, который, сбежав со свадьбы, пересек континент на «роллс-ройсе» (отголосок собственного приобретения Сэвиджа – покупки в 1952 году «роллс-ройса», выставлявшегося на Всемирной выставке 1939 года). Однако железные дороги сохраняли решающее значение для жителей ранчо; лошадь по-прежнему была главным средством передвижения, и умение обращаться с ней до сих пор оставалось тем качеством, по которому судили о мужчине. Тогда как обитатели других ранчо довольствовались мясом домашнего и угнанного скота, дичью, бобами и картофелем, залитыми черным кофе, столы Бреннеров и Йеарианов изобиловали невиданными в те дни деликатесами. Трудовая этика процветала в культуре Запада; добиться успеха в скотоводстве стоило (и до сих пор стоит) немалых усилий. Для американцев XXI века такая сельская жизнь давно ушла в прошлое: большинство и представить себе не может мира без мощеных дорог, телевидения, радио, машин, горячего душа, телефонов и самолетов. Немногим знакомо и то сочетание тяжелой физической работы и спокойного богатства, которое определяло дух старых ранчо. Именно в таком мире прошел первый двадцать один год жизни Томаса Сэвиджа. Закончив школу округа Биверхед (где, по его словам, он только и научился, что быстро печатать) и два года проучившись литературному мастерству в университете Монтаны, Сэвидж несколько лет выезжал лошадей и пас овец в Монтане и Айдахо, а по субботам совершал ритуальные вылазки-в-город-чтобы-напиться, где «садишься на подножку машины, и тебя начинает тошнить»[25]. Эпизод с выездкой лошадей нашел отражение в «Объездчике диких бронко», первой статье Сэвиджа, опубликованной в 1937 году в журнале «Коронет» под именем Тома Бреннера, ничем, кроме необычного предмета повествования, не примечательной. Годы спустя Сэвидж писал: «В 1936 году я начал задумываться о том, что я делаю со своей жизнью. Блуждая в поисках собственного пути, я написал статью о том, как выезжать лошадь, отправил ее в «Коронет» и совершенно неожиданно получил чек на семьдесят пять долларов. Пятьдесят из них я потерял, вложив в добычу золота, а на оставшиеся двадцать пять купил красное платье для двоюродной сестры, приглашенной на выпускной вечер. За следующие семь лет я не продал ни одной заметки»[26]. Вместе с замаячившей на горизонте возможностью прожить жизнь, отличную от управления ранчо, Сэвиджа охватило некоторое беспокойство, и он начал изучать английскую литературу в Колби-колледже в Уотервилле, штат Мэн. «Очнулся я в свой двадцать первый день рождения. Я пас овец в Биттеррутской долине и вдруг спросил себя: «Какого черта я здесь делаю?» Тогда отчим, лучший из всех отчимов, нежно любивший мою мать, отправил меня в Колби. Там я узнал об одной очаровательной девушке, что училась в школе Мизулы, штат Монтана. Мы переписывались с ней все лето, а летом 1939-го, когда я вернулся из колледжа, поженились»[27]. Выпустившись из Колби-колледжа, Сэвидж устроился на совершенно неподходящую для него работу – оценщиком страховых убытков в одной чикагской конторе. За годы жизни он успел поработать погонщиком, работником ранчо, помощником водопроводчика, сварщиком и тормозным кондуктором, а также преподавал английский в университете Саффолк в Бостоне и университете Брандейса, чуть меньше в Вассар-колледже и во Франкония-колледже в Нью-Хэмпшире. И при этом никогда не переставал писать. Брак с Элизабет Фицджеральд, также впоследствии ставшей писательницей, продержался до самой смерти Элизабет в 1988 году. У них было трое детей: два сына, Брассил и Рассел, и дочь Элизабет. В 1952 году Сэвиджи купили участок на побережье штата Мэн и жили там до тех пор, пока снежный буран в феврале 1978 года не сорвал дом с фундамента. «Ремонт обошелся нам в 25 тысяч долларов», – сокрушался Сэвидж. На следующий год писатель получил стипендию фонда Гуггенхайма, которая позволила ему закончить работу над романом «С ее стороны» – историей писательницы-алкоголички, сражающейся с внутренними демонами. В 1982 году, продав имущество в Мэне, семья переехала на остров Уидби в заливе Пьюджет-Саунд и поселилась в доме, доставшемся Сэвиджу от давно забытой сестры, воспетой в романе «Слышал, сестра зовет меня по имени». После смерти жены Томас Сэвидж оставил остров и перебрался в Вирджиния-Бич, поближе к дочери. Писательская карьера Сэвиджа, тогда еще юноши из Колби-колледжа, началась с рассказа о значении железной дороги для ранчо, отрезанного от мира высоким перевалом и суровыми зимами Монтаны. «Я отправил его Эду Уиксу, редактору «Атлантик», и он вернул рассказ со словами, что в нем нет ни одного человека, и посоветовал переделать историю в роман… Первый черновой вариант „Перевала“ я написал в Колби, и, пока я работал над ним, декан Маринер разрешал мне пропускать занятия»[28]. «Перевал» был опубликован в издательстве «Даблдей» в 1944 году и подписан именем Томаса Сэвиджа: с появлением первого ребенка Том Бреннер запросил в Солт-Лейк-Сити свидетельство о рождении и стал методично добиваться, чтобы во всех прошлых местах работы и учебы он значился под именем Томаса Сэвиджа, данным ему при рождении. «Несмотря на все сложности, в конце концов предприятие увенчалось успехом – только «Фи-Бета-Каппа» отказалась менять имя моей жены с Бреннер на Сэвидж»[29]. Сложная история имен и идентичностей, культура Восточного побережья и Западных гор, физический труд и писательство, утраченное прошлое и семейные тайны определили жизнь Сэвиджа и героев его произведений. Отречение, утрата, распавшиеся семьи и стоящие за ними сложные эмоциональные переживания, во многом продиктованные собственной жизнью писателя, нашли отражение в его романах. Проведя детство в обстановке напряженных семейных конфликтов, Сэвидж, чужак в доме Бреннеров, научился с изумительной остротой подмечать малейшие нюансы в языке жестов, интонаций и пауз. Сэвидж не раз повторял, что вместо исследования человеческой натуры он полагался на собственный опыт, воспоминания и воображение. Автобиографический роман 1977 года «Слышал, сестра зовет меня по имени» берет за основу подлинную историю необыкновенной жизни семьи Сэвиджей. Когда Сэвиджу и его старшей сестре, о существовании которой до сих пор не знал ни он, ни кто-либо другой, было за пятьдесят, из бумаг и документов стало известно о чужом имени, под которым когда-то давно жила их прекрасная, десять лет как умершая мать. Тогда же раскрылась и ее тайна – в 1912 году она родила девочку и, словно в античной мелодраме, оставила ребенка на пороге чужого дома. Роман имеет колоссальное значение для изучения источников творчества писателя. Первый роман Сэвиджа «Перевал» пронизан удивительно яркими описаниями природы, во власти которой оказываются судьба и благополучие владельцев ранчо и фермеров-скандинавов, поселившихся в прерии у громадного перевала. Местные жители, исполненные странной любви к здешним краям, голубой осенней дымке гор и раскинувшимся вокруг пастбищам, едва ли не с радостью преодолевают весенние бури и свирепые засухи прерии. Роман поражает и рядом великолепных портретных образов, на раннем этапе отразившим способность Сэвиджа мастерски раскрывать внутреннюю жизнь героев и прежде всего женщин, о которых он пишет с на редкость глубоким пониманием. Язык, на котором говорят и думают обитатели ранчо в «Перевале», поразительно живой даже для сегодняшнего читателя, заставляет вспомнить биографию «Прерии» в одноименном романе Джеймса Гэлвина и остроумные истории округа Чилкотин, описанные канадским писателем Полем Сен-Пьером в романах «Оседлать квотерхорса Смита» и «Смит и другие истории». Книга так проникнута чувством тоски и единения с природой Запада, что невозможно отделаться от мысли, что Сэвиджу настолько тесно на Востоке, что по личным, а вместе с тем и литературным причинам он возвращает к жизни родную страну, суровый край, готовый забрать у тебя все. Когда герой «Перевала» насмерть замерзает на охотничьей тропе, юная девушка говорит мужу: «Прерия убила его. Он любил прерию, и она убила его». И, как показывают книги Сэвиджа, это далеко не единственный способ, каким стремится убить своих жителей жестокая земля. Спустя несколько лет после «Перевала» Сэвидж говорил в интервью: «Я всегда верил в то, что человека определяет природа. Говорят, к примеру, что есть что-то особенное в жителях Запада. И я думаю, что разницу между людьми начинаешь замечать сразу, как только двинешься из Чикаго на Запад. С одной стороны, людей Запада отличает особая прямота. А еще, думаю, разница в том, что, глядя на Скалистые горы или на столь же бескрайний горизонт, им и в голову не придет, что на свете есть какая-то Европа, какие-то соседи и все в таком роде»[30]. «Перевал», «Лону Хэнсон» и отчасти «Силу пса» можно отнести к позднему этапу золотого века пейзажной литературы Америки, основные достижения которой пришлись на первую половину прошлого века. В романах этой традиции, в книгах Уиллы Кэсер, Марджори Киннан Ролингс, Уолтера Д. Эдмондса, Уильяма Фолкнера, Фланнери О’Коннор, Джона Стейнбека и практически во всем, что писал столь чуткий к духу места Хемингуэй, природа выступает не просто как фон, а как действующая сила, в чьей власти оказываются герои повествования, – прием, который оказался одинаково подходящим для описания совершенно непохожих друг на друга регионов Америки, духа первопроходцев и подъема демократического капитализма с его борьбой за ресурсы. В 1948 году, с выходом в свет книги Нормана Мейлера «Нагие и мертвые», с состязательным и манипулятивным отношением ее героев к первозданной природе, традиция старой пейзажной литературы оборвалась. Название главного произведения Сэвиджа «Власть пса» включает в себя несколько ассоциаций. В первую очередь оно отсылает к примечательной черте ландшафта на ранчо Бёрбанков, которую замечает Фил, но не замечает его брат Джордж. Очертания скал и склона холма, напоминающие силуэт бегущей собаки, Фил использует как своего рода проверку – пса не видят те, кто обделен умом и проницательностью, – и доказательство собственной необычайно острой чувствительности. «В уступах скал на холме, что возвышался перед ранчо, в зарослях полыни, рассыпанной по его склонам, он с поразительной четкостью видел контуры бегущего пса. Длинные задние лапы толкали вперед мощные плечи. Собака, опустив нос, рыскала в поисках испуганной жертвы, удиравшей в сторону тенистых оврагов и гребней северных холмов. Итог погони был ясен: пес настигнет свою добычу. Стоило Филу лишь поднять глаза к холму, как он чувствовал горячее дыхание собаки. Однако каким бы ясным и живым громадный пес ни казался мужчине, никто другой, кроме еще одного, не замечал его – и уж точно пса не видел Джордж»[31]. В то же время пес или, напротив, его добыча – это сам Фил, а также и связь с прошлым, с былыми лучшими временами. Однако самой поразительной оказывается аллюзия названия романа на Книгу общих молитв: Избавь от меча душу мою И от [силы] псов [одинокую] мою[32]. Ранчо Бёрбанков располагается на юго-западе Монтаны, рядом с городом Бич, перевалочным пунктом на торговом пути скотоводов. Многие годы хозяйством управляли родители Фила и Джорджа – Старик Джентльмен и Старая Леди. К 1924 году, началу действия романа, Старики Бёрбанки, состоятельные уроженцы Восточного побережья, которым и на ранчо удавалось вести относительно роскошный образ жизни, из-за неописанной ссоры с Филом уехали, чтобы встретить старость в номерах гостиницы в Солт-Лейк-Сити. К началу повествования делами на крупнейшем в долине ранчо заправляют двое их сыновей – сорокалетний Фил и тридцативосьмилетний Джордж. По привычке и традиции братья, как и в детстве, делят одну комнату. На ранчо Фил отвечает за заготовку сена, сгон скота для клеймения и перегон до железной дороги, сезонные и разного рода повседневные хозяйственные работы. Ответственность Джорджа – торговля и финансы; он встречается с банкирами и губернатором, а по воскресеньям заводит часы. Согласно традиционному разделению труда, именно работа на ранчо считается подлинно мужским занятием[33]. Фил много времени проводит в общем бараке и говорит с работниками о старых добрых временах, когда ковбои были настоящими мужчинами, и о Бронко Генри – лучшем среди них. Фил гордится тем, что ладит с работниками, и уверен, что присутствие Джорджа заставляет их чувствовать себя неуютно. Образы братьев – игра на противоположностях. Фил худой и привлекательный, умный и чрезвычайно даровитый, искушенный читатель, таксидермист, умелец плести из сыромятной кожи и конского волоса, мастак решать шахматные задачки, кузнец и мастер по металлу, собиратель наконечников для стрел (способный сделать и собственные наконечники, ничуть не хуже индейских), играет на банджо, превосходный наездник и приятный собеседник. В то же время он – вспыльчивый задира, вечно недовольный всем вокруг; Фил безошибочно знает, как поддеть побольнее, и обожает выводить людей из себя. В общем, та еще злобная мразь. Моется он только раз в месяц, летом, причем не в ванной, а в секретном месте на реке; он редко стрижется и из принципа не надевает перчатки на огрубевшие, вечно грязные и израненные руки. Фил убежден, что человеку необходимо сталкиваться с жизненными трудностями, чтобы в борьбе с ними стать сильнее. Джордж – флегматичный, неразговорчивый, несообразительный, но обладающий превосходной памятью; он искренне жалеет людей и никогда никого не осуждает. По сложению он коренастый, и Фил, желая позлить, зовет его толстяком. Спокойствие Джорджа противопоставляется бурному темпераменту Фила, а доброта – его жестокости. Можно сказать, что образ братьев – это образ Добра и Зла, Каина и Авеля, Слабого и Сильного, Обычного и Особенного. В некоторой степени такое равновесие противоположностей действительно имеет место, однако оба персонажа гораздо глубже и сложнее. В баре Фил, сам почти не пьющий из страха развязать язык спиртным и сболтнуть лишнего, высмеивает и оскорбляет пьяного Джонни Гордона, слабого на выпивку городского доктора, что через год, не выдержав издевательств, кончает жизнь самоубийством. Фила отвращают слабость и гордыня, и он не упускает случая поддеть и высказать свою злобу. Он смеется не только над пьяным доктором, но и над евреем, который из старьевщика заделался владельцем универмага, над хвастливым толстым мальчиком с мешком камешков для игры в шарики и над пожилым индейцем – повсюду изрыгает ненависть и презрение. Фил настолько не терпит рвущихся подняться по социальной лестнице евреев, что попросту сжигает старые шкуры, лишь бы не отдавать их торгашам. Особенно сильную неприязнь, почти на грани фобии, он испытывает к «соплякам» («sissies» – слово, которым на Западе обозначают женоподобных мужчин и мальчиков) – и прежде всего, к Питеру Гордону, сынку пьяницы-доктора, научившемуся на свою голову мастерить цветы из бумаги. Именно мальчик находит тело отца. Он также наследует от него собрание медицинских книг. Меньше, чем розы из креповой бумаги, известен жадный интерес Питера к медицине и дикорастущим травам, чьи листья и изощренные корневые системы он зарисовывает в мельчайших деталях. Ключевое значение для романа имеет персонаж, который упоминается лишь вскользь и детально не описывается – Бронко Генри, идеальный ковбой юности Фила. Раз за разом сталкиваясь с короткими отсылками к герою, читатель постепенно узнает, какое колоссальное значение имел Бронко Генри для мрачного и сурового сердца Фила: никто и ничто в мире не может с ним сравниться. Со временем становится ясно, что когда-то в прошлом Фил желал, касался и, возможно, даже любил Бронко Генри. А потом случилось нечто ужасное. Лишь в конце книги мы узнаем, как он умер на глазах у двадцатилетнего Фила. И только в самом конце романа мы узнаем и то, что Бронко был первым, кто увидел в очертаниях холма бегущую собаку. Однако не горечь потери сделала из Фила злорадного насмешника. Смерть Бронко Генри никак не объясняет едва ли не патологический страх Фила сойти за сопляка – чем и объясняется его немытый вид, вонь, грубые руки, намеренно исковерканный говор и выдающиеся способности в таких занятиях, как езда верхом и плетение из сыромятной кожи. Вероятно, решающим для понимания неоднозначного характера Фила является то, что влечение к Бронко Генри заставляет его осознать и оказаться пред лицом собственной гомосексуальности. Фил знает о себе то, что в мире ковбоев считается невыразимо гадким и отвратительным. Ориентируясь на ценности окружающего общества, он превращает себя в маскулинного гомофоба, которого никто не посмеет заподозрить в женоподобности. При таком раскладе ядовитый сарказм Фила можно считать защитной реакцией, сбивающей с толку потенциальных критиков. «Он ненавидел мир, однако сперва мир возненавидел его»[34]. Он отрастил клыки. Атмосфера накаляется, когда Джордж начинает проявлять интерес к вдове доктора – девушке по имени Роуз – и в конце концов втайне женится на ней. Когда он сообщает обо всем Филу, считающему девушку не более чем охотницей за деньгами Бёрбанков, разверзается ад. Пара переезжает в большую господскую спальню, где когда-то жили Старик Джентльмен и Старая Леди, и Фил делает все, чтобы превратить жизнь жены брата в кошмар наяву путем бесконечных издевок и тихих насмешек, из-за которых в конечном счете Роуз начинает тайно выпивать. Затем Фил узнает, что сын Роуз, шестнадцатилетний Питер, собирается провести лето на ранчо, и в ужасе размышляет: «Или же он [Джордж] призадумался о лете, когда на ранчо приедет парнишка и будет сновать туда-сюда как вечное напоминание о том, что Джорджи-бой не первый оседлал свою кобылку? Фил догадывался, что брат не меньше его самого презирал сопляков, а теперь один такой будет жить прямо в их доме, болтаться под ногами, подслушивать. Как же бесит его походка, его манера говорить!»[35] К приезду Питера Фил рассказывает обитателям барака о жеманных манерах мальчика и бумажных цветах. С его прибытием на ранчо напряжение в доме доходит до предела, а совместные обеды превращаются в настоящий кошмар. Мальчик все делает не так. Он застает Фила обнаженным у тайного водоема, и тот обрушивается на него яростным криком. Однако острый глаз Питера не уступает зоркости Фила: он видит, что тот сделал с его матерью и даже больше того. Бесстрастный и осмотрительный, он обладает хладнокровием, которое всегда приводило Роуз в замешательство. Фил и сам замечает особую смелость и непоколебимость Питера, видя, как, будто сквозь строй, тот проходит в новеньких тугих брюках мимо рабочих, и один из них издевательски провожает его похотливым свистом. «Фил всегда отдавал должное тому, кто того заслуживал. А парень-то не из робких. Не попробовать ли отлучить сынка от мамочки? Вот будет потеха. Кто устоит перед соблазном завести друга, подружиться с настоящим мужчиной? А женщина? Почувствовав себя брошенной, она все больше и больше будет налегать на старую добрую выпивку. А дальше?[36]» Фил предвкушает, как Роуз придется выпивать все больше и больше, и тогда Джордж наконец избавится от нее. Он делает первый шаг навстречу Питеру – обещает подарить сплетенную им веревку, хочет научить его ездить верхом и управляться с лассо, предлагает дружбу, которую мальчик как будто принимает. Неожиданно сблизившись с Питером (прямо как Долговязый Джон Сильвер и Джим Хокинс), Фил рассказывает ему о невероятном герое былых времен, о Бронко Генри: «И меня кое-чему научил. Ничего нет невозможного для человека с характером, говорил Бронко. Власть воли и терпение! Ибо нетерпеливость, Пит, – слишком дорогое удовольствие. Он же научил меня смотреть. Вот взгляни туда. Что ты видишь? – Фил пожал плечами. – Просто холм. А вот Бронко… Как думаешь, что он видел? – Собаку. Бегущего пса. – Черт подери, – взглянул на мальчика Фил и облизнул губы. – Только сейчас заметил? – Сразу, как приехал»[37]. Вместе с переменой отношения к мальчику возникает и чувственность, на пике которой никогда ни к кому не прикасавшийся Фил обнимает мальчика за плечи. В приливе нежности он оставляет на время злобу на Роуз, продавшую старые шкуры еврею-старьевщику. Питер с каменным лицом выслушивает яростные тирады Фила. Он замышляет собственный леденящий душу план, куда более жесткой, чем все садистские выходки Фила – ведь мальчик уже играет в высшей лиге. В автобиографическом романе Сэвиджа «Слышал, сестра зовет меня по имени» можно найти большинство прототипов персонажей «Силы пса». Джордж Бёрбанк списан с отчима писателя – флегматичного, спокойного и тихого мужчины. Старик Джентльмен и Старая Леди – художественные образы старших Бреннеров. Один из братьев Бреннеров послужил прототипом для Фила Бёрбанка. В «Королеве овец» вымышленный герой Том Бертон пишет женщине, оказавшейся его сестрой, о матери, вышедшей за состоятельного владельца ранчо и вынужденной терпеть жестокие издевательства со стороны Эда, брата ее мужа: «Эд был прирожденным холостяком и женоненавистником. Он был умен, хорош в шахматах, загадках и словесных играх. Помнится, даже знал значение слова «баобаб». Он читал такие уважаемые и ныне не существующие издания, как «Азия», «Сенчури Мэгэзин», «Ворлдс Уик», «Ментор» – только не «Кантри Лайф», журнал для карьеристов и тех, кто ничего не стоит без своего имущества. Он был худым; угловатый профиль лица увенчан шапкой густых черных волос, стриженных не чаще четырех раз в год. Он презирал города, где стригли волосы и где мужчины сбивались в кучи, чтобы глупо перешучиваться и жевать у всех на виду. Его длинный острый нос, как антенна, улавливал малейшие слухи и передавал сигнал в мозг для последующей амплификации… Смех его был язвительным ревом, с силой выталкивающим воздух из легких. Он сказал много правдивых слов о других. И ни одного доброго»[38]. Далее Бертон описывает привязанность дяди к его сводной сестре: «Малышка стала главным орудием пыток Эда, он пытался увести ее от матери и немало преуспел в этом деле… Он постоянно говорил с девочкой в ее присутствии, и то, что дочь находила Эда приятным и отзывчивым, заставляло мать усомниться в собственном рассудке»[39]. Когда мать Бертона/Сэвиджа играла Шумана или Шуберта на пианино, Эд уходил к себе в комнату и заглушал ее игру резкими звуками банджо. «Он хотел уничтожить мою мать и уверенно шел к поставленной цели»[40]. В «Силе пса» злодейство Эда разрослось до ужасающих размеров. Часто юный Сэвидж желал дяде смерти, однако он был слишком мал, «чтобы узнать его слабости и уничтожить», и в конце концов Эд уничтожил себя сам. Когда он строил ограду из «скользких от коровьего навоза и мокрых от осенних дождей» столбов вокруг стога сена, «в ладонь его голой похотливой руки»[41] попала заноза. Через несколько дней он умер от чумного нарыва – смертельно опасной болезни, вызываемой бациллой антракса и передающейся от животного к человеку через укусы насекомых, молоко и контакт с зараженной кожей или тканью. Как прирожденный драматург, Сэвидж сумел превратить историю собственной семьи в захватывающий и напряженный роман. Все-таки одно дело схоронить в писательских закромах необыкновенный, но сырой материал, и совсем другое – соткать из обрывков прошлого увлекательную классическую историю, место и действие которой навсегда останется в сознании читателя. Из детского воспоминания о ненавистном человеке Сэвидж с виртуозным мастерством сотворил одного из самых впечатляющих злодеев в американской литературе. Желание дядиной смерти странным образом воплотилось: каждый раз, когда новый читатель с облегчением вздыхает, узнав об ужасной кончине Фила Бёрбанка, маленький Томас Сэвидж снова и снова убивает обидчика, подобно тому, как вымышленный Питер Гордон избавляет от заклятого врага свою мать.