Эфир вокруг и по поводу конфликта был насыщен: индийская пропаганда, пакистанская пропаганда, «западные голоса» и позиция Советского Союза. Если верить официальным сообщениям Дели, ВМС Индии загнали морские силы пакистанцев либо в порты, либо на дно (опять же, если верить громким заявлениям индусов о результативности удара по порту и военной базе Карачи). И та и другая сторона сообщали об успехах на суше и в воздухе – столько-то уничтоженной бронетехники и живой силы, столько-то сбитых самолётов. Закончив чтение, кавторанг передал бланки старшему помощнику, мол, «хотите взглянуть?». Сам же: – Я пока ненадолго отойду, – типа передал командование. Старпом ответил в том же духе: «Принял», и уткнулся в бумажки. * * * Стопы направил к себе – в относительную комфортабельность командирской каюты. Подходя, уже у самой двери услышал непорядок – негромкие звуки музыки. Открыл, так и есть! «Командирский люкс» (помимо ковра и трёх диванов) включал наличие индивидуального миникамбуза. При нём была баталерка для вестового. Он же (вестовой) и прибирался тут, и прочее хозяйство вёл. Заходя на звуки хард-рока, уже начиная заводиться «ну-ка, ну-ка», Геннадьич увидел то, о чём сразу и заподозрил: этот балбес «под ёжик» про веник-швабру-«машку»[221] забыл. Стоит, глаза подкатил – балдеет… из «Панаса» наяривает «Дип пёпл». – Ну и?.. Завидев старшего, матрос остолбенел, разинув рот… сглотнул. «Ага, прикрыл наконец. Ну, молодец», – даже не став распекать «кто разрешал?» и всё такое. Смысл? Шикнул: – Брысь! Увидев, что командир звездюлей с ходу не отсыпает, «стриженая голова» уже у дверей дерзнул: – А это, товарищ командир, Гилан? Пёпл? Я этот концерт не слышал. А какой год? «Нет, ну это совсем неслыханная наглость!» – Иди уж, лишенец. Накажу, знаешь ли… Дверь за матросиком закрылась, а на него вдруг накатило: неожиданно этот пацан понудил вспомнить себя, в свои бесхитростные восемнадцать, приходящиеся примерно на эти самые годы. Вспомнить, трансплантируя образ на образ, сравнивая и находя общее, испытывая какую-то смутную тоску по прошедшей молодости (а что, в свои-то «сорок с копейками под полтос»). В голове вдруг перемешался калейдоскоп мысле-образов, точь-в-точь, как в той самой оптической пере-отражающей игрушке: …поворачиваешь – воспоминания о себе едва совершеннолетнем; …проворачиваешь – взгляд отсюда на то, как оно всё-таки жилось в стране, сменившей когда-то дерзкий красный флаг на невнятный «триколор»; …ещё поворот – вот она действительность, представшая в настоящем и… то, что сохранила в подкорке психика, зачастую отсеивающая плохое, оставляя светлые образы. Или наоборот? Как там у… Плохое забывается, сперва Так у всех, а у меня утрата, И из воспоминаний большинства, Я каюсь о содеянном когда-то. Так ли?.. Реанимация будущего, будто в насмешку подкидывала спорадические образы-картинки из той жизни: пёстрые витрины, автомобильные пробки, бабская реклама (будь она неладна) и почему-то голливудские бестселлеры… этих, минимум половину, тоже – в топку! Оказывается, мозг всё прилежно запоминал, сопоставлял, складывал на «заднюю полочку», чтоб вот сейчас вывалить на контрасте с советской фактической реальностью – всего того, что успел выхватить за три года в этом времени. Но отыгрывая обратным взглядом… Воспоминания о стране СССР из далёких «двухтысячных» оказались не совсем соответствующими действительности. Не во всём, скажем. И вот уже сожалеется обо многом оставленном там… И может, правы товарищи с Лубянки: пошёл обратный процесс – ностальгия по той, как ни крути, постперестроечной «свободе»! Даже в такой тривиальной отдушине – послушать музыку, которая нравится. Учитывая, что иные произведения в СССР безоговорочно цензурированы в число запрещённых, как тут не процитировать приснопамятное: «Сегодня ты танцуешь джаз, а завтра родину продашь…» Недешёвый магнитофон-портач «мэйд ин жапан», как и то, что он протащил с собой свою музыкальную файлотеку, перемагниченную на кассеты, – это, так сказать, избранная привилегия попаданца, под хмурое неодобрение товарищей из «конторы», которые, кстати, не доглядели – с годом концерта «Пёплов», тут однозначно па́лево – ещё не спели. «Всё это, – невзыскательно итожил Геннадьич, – всё это, в общем-то, лишь привычные мелочи быта, но… Выходит, что жизнь куда лучше познаётся и осмысливается в сравнении, в её же цикличности (тут можно привести банальное: потерявши, больше ценим, вновь обретя – перестаём). И что это, демоны меня возьми, тогда было, как не попытка взглянуть на всё под заголовком „Ах, что мы потеряли?!“ Вот только оказалось – парадигма играет в оба конца. Потому что человеком всегда движет чувство недовольства. Абсолюта нет. Без этой беспокойной занозы – „недовольства“ – менять свою жизнь к лучшему (всё к лучшему и к лучшему) человек не станет. Мотивация». Виртуальный калейдоскоп рассыпался осколками цветных стекляшек, погнав, вернув остановившееся на мгновение время, вырвав капитана 2-го ранга Скопина из раздумий. Разносящийся по кораблю ревун «Боевой тревоги», перекликаясь с ещё сидевшими в голове тревожными ритмами «харда», показался особенно пронзительным. Кризис!.. На мостике крейсера командирскую вахту правил старпом. Вахтенный офицер как обычно в таких случаях исправно исполнял роль «голосового придатка», репетуя распоряжения старшего. Он лишь упомянул об указании командира корабля – вскоре перейти на девятнадцатиузловый ход, и занялся заполнением журнала по факту поступивших очередных докладов с боевых постов. Здесь на первый вид просилась воздушная обстановка, так как «Харриеры» никуда не делись – ПВО корабля «вела» эту беспокойную парочку соразмерно их поведению, беря ли, отпуская с контроля стрельбовыми станциями. Не меньшее внимание уделялось основной задаче – ПЛО: гидроакустическая группа сообщала об изменении гидрологии моря и ухудшении в связи с разгулявшейся волной. Совокупные меры предполагали произвести дополнительный отстрел датчиков температурного градиента глубин для нового замера залегания слоя скачка. Вахтенный офицер ещё раз терпеливо напомнил об оптимальных условиях для работы корабельными средствами гидроакустики: – «Кусты»[222] глохнут на такой большой скорости. Надо… Старпом дёрнул щекой, проигнорировав, запросив у штурмана «точное расчётное время выхода к назначенному месту при девятнадцати узлах»… Собственно, заранее зная ориентировочную выкладку, потому даже и не прислушиваясь к ответу. На самом деле «место» нового развёртывания КПУГ не являлось прецизионной точкой координат, и плюс-минус четыре-три мили и десяток-два минут большой роли не играли. А то, что в распоряжении командующего стояли точные цифры, иначе и быть могло – такова форма доведения боевой задачи. Попросту, по мнению старпома, полностью рассчитывать на ГАС «Орион» всё равно не приходилось – станция не «пробивала» температурный скачок. Для нормальной работы «Веги» и вовсе желательно было снизить ход ниже десяти узлов. Самым приемлемым в таких условиях представлялось использование противолодочных вертолетов, способных достаточно мобильно перекрыть поисковый сектор на курсовых углах корабельной группы. А возникший «пробел» – «Камовы» ушли за 60 километров вперёд, ответственный офицер решил несложным действием: – Одну машину с дальнего рубежа можно перенацелить в среднюю зону. Нет, – отвечая на немой вопрос вахтенного офицера, – поднимать на усиление дополнительную пару, нарушая полётный график, не будем. Особых поводов для беспокойства я не вижу. Эта акватория частично перекрывалась индийцами. ПЛО их, насколько было слышно по эфиру, работало, ничего вразумительного не выявив. Технически противолодочные вертолёты работали ступенчато: предварительно сбрасывая пассивные буи ненаправленного действия. Устройство преобразовало шумы окружающей среды в радиосигналы, передаваемые на борт Ка-25ПЛ, и если оператор классифицировал их как «контакт», в дело шёл более сложный буй направленного действия, который уже позволял определить магнитный пеленг подозрительного источника и передать его значение по радиоканалу. Всё следовало в скором порядке: получив приказ, машина № 44 отделилась от отряда, «прыгнув» на 20 километров ближе к идущему навстречу кораблю-носителю, начав выставлять последовательную, в данном случае, стандартную «сеть» из буёв с выверенной дистанцией и интервалами между ними. Один из «посланцев» почти сразу и сработал. Однако отображаемый «контакт» определялся неясно. Пилот прилежно вернул машину в нужную исходную точку, с борта вниз полетел РГБ с более сложной начинкой, для уточнения. С этого момента события начинали развиваться стремительно. Данные с буя потекли в шлемофон оператора-акустика, причём принимаемые какие бы ни было эхо-сигналы полностью затмил активный источник шума – что-то быстро двигалось… молотя винтами на высоких оборотах! Полученный пеленг на «цель» был немедленно переправлен на командный пункт крейсера. Дистанцию примененный буй не отрабатывал. Дистанцию определили сами. Старший на мостике, наскоро оценив сложившийся «рисунок» между вертолётом, среагировавшим буем, неизвестной целью и вверенным кораблём, озабоченно приказал: «Ход малый»… и сразу же – «Самый малый», нетерпеливо ожидая, что выявит гидропост. «Москва» катила практически по инерции, собственные винты не забивали «уши» акустиков. ГАС «Орион» заявленно «берёт» среднестатистическую ПЛ с тридцати километров, уверенно – с двадцати семи, в зависимости от общей гидрологии моря и скорости объекта (скрытность – основное достоинство субмарины, крадущейся на малом ходу). И на сей раз детекция произошла не многим раньше, невзирая на скоростной характер цели. – Ходовая! – взвинтил напряжение вызов с поста БЧ-7. – Контакт! Пеленг на шум – двадцать градусов левого борта… усиливается. Пеленг не меняется, курс объекта ориентировочно на корабль! Дистанция – двенадцать. Скорость около сорока узлов! Более сорока! На секунду голос в динамике запнулся – скорость 40 узлов это бесповоротный диагноз… или приговор. Там внизу в недрах корабля оператор гидроакустической станции впился взглядом в экран, где мерцал устойчивый «всплеск», наконец определившись – на самом краю шкалы индикатора обозначились две…