Проект 1123, шифр «Кондор», исходя из первоначальных задач, не был в полном смысле носителем крылатых машин, а являлся кораблём группового базирования вертолётов, специализированным под поиск и уничтожение стратегических подводных лодок противника (тех самых «Джорджей вашингтонов») на большом удалении от своих баз. Такого в Союзе ещё не строили – для конструкторов тактико-техническое задание представилось исключительно новой разработкой, и товарищи инженеры подошли к делу со всем возможным творческим энтузиазмом, внедрив по тем временам и возможностям советской промышленности передовые, смелые и по-своему интересные решения. Даже с оговоркой, что всякое «новое» зачастую и неизбежно несёт в себе элементы недочётов, чаще лечимых практикой эксплуатации, а порой неисправимых, преследующих личный состав экипажей на всём протяжении службы корабля. Итак… Боевая единица, «заточенная» под противолодочные действия, просто обязана была нести мощные средства обнаружения – гидроакустические станции (ГАС). Если расположенная в корме крейсера МГ-325 «Вега» повторяла общепринятые принципы – буксируемая антенна (эдакое веретенообразное тело с крыльями и рулями управления типа паравана, опускаемое на кабель-тросе), то 21-метровый обтекатель подкильной ГАС «Орион», приводясь в рабочее состояние, выдвигался из днища корабля посредством специального подъёмно-опускного устройства (ПОУ) вниз на семь метров. Ничего подобного ни у кого, ни в одном из флотов мира не было. Однако главным поисковым козырем «Кондора» с ударной возможностью (торпеды, глубинные бомбы) являлись вертолёты, так называемая «длинная рука». От их количества, способного разместиться на корабле, в основном и зависела боевая эффективность противолодочного корабля. Согласно проекту взлётно-посадочная площадка занимала наиболее защищенное от заливания волнами положение, практически от миделя до кормового среза, по сути, деля крейсер на две части. Под «взлёткой» располагается основной ангар, который специалисты ЦКБ-17[123] сумели спроектировать в самых оптимизированных решениях прочности несущего «корпуса-палубы» и свободных внутренних площадей, вместивших 12 машин с резервом места на два лифта-подъёмника. Ещё пара дежурных вертолётов обосновались в малом ангаре внутри надстройки. Остальным системам вооружения отводилась баковая часть корабля. Носовые установки РБУ-6000, способные нашпиговать море глубинными бомбами на дальности до шести километров, скорей уж можно было называть оружием самообороны – сомнительно, чтобы вражеская субмарина с недобрыми намерениями, обладая современными торпедами большой дальности, рискнула подойти в зону очевидного поражения. Хотя ситуации могут сложиться всякие. Но чтобы поставить заслон против этих самых торпед, РБУ вполне годились. К средствам самообороны относятся и зенитные комплексы средней дальности «Шторм» – добивающие до пятидесяти пяти километров и при этом обладающие противокорабельным потенциалом на той же дистанции: зенитная управляемая ракета несла 125 килограммов боевой части – вполне серьёзные «килограммы» для антенн-надстроек и «картонных» боков современных фрегатов-эсминцев, как, впрочем, и для лёгкобронированных. По самолётам и кораблям ещё могли стрелять две двухствольные 57-миллиметровые артиллерийские установки АК-725, сопряжённые с высокоточной системой РЛС-наведения и управления огнём. Из ствольного на кораблях предусматривались ещё пара салютных 45-миллиметровых пушек и две установки ЗИФ-121 комплекса выстреливаемых помех ПК-2. Разумеется, надстройка «Кондора» несла на себе целый лес разнообразных приёмопередающих и радиолокационных антенн, включая системы и средства РЭБ, без которых ни один современный боевой корабль не обходится. Из систем поражения остался не упомянутым комплекс «Вихрь», представляющий главную противолодочную ударную мощь… «Ударную мощь» в полном смысле этого слова – восемь ракет боекомплекта, заряженных исключительно ядерной боевой частью (по разным источникам от 5 до 20 килотонн), с максимальной дальностью применения 24 километра. Этот неизменно возимый «Кондорами» радикальный аргумент (в первую очередь устрашения для одних – для противника, так и строгой ответственности для других – принимающих решение на «боевое применение» командиров) вполне мог стать «спусковым крючком» того, чего уже, возможно, было и не остановить, переводя боевые действия за границы дозволенного! В основу главной энергетической установки корабля разработчики взяли проверенные и зарекомендовавшие себя типовые агрегаты эсминца проекта 58, естественно модернизированные под новый корабль. Однако то, чем вполне довольствовались 5000-тонные эсминцы (позже ракетные крейсера), для «весившего» в три раза больше вертолётоносца уже явно не хватало. Мощность котлотурбинной установки составляла – 90 000 лошадиных сил, и ЭМУ[124] корабля даже в условиях экономического хода функционировала в напряжённом режиме… внатяг. Форсированная же работа механизмов однозначно требовала постоянного внимания, так как провоцировала перегревы, перегрузки и другие нештатные «пробои» в системах. Это, наверное, было самым слабым местом проекта 1123. И если уж заводиться по поводу недостатков… Специфическое назначение крейсера-вертолётоносца определяло всю архитектуру его корпуса – необходимость обеспечить достаточную площадь полётной палубы, как в длину, так и в ширину, для чего образованиями кормовых шпангоутов предусматривался значительный развал – полные обводы борта. В то время как носовая часть, наоборот, имела прямолинейную V-образную режущую форму. Довольно смелое и, можно сказать, оригинальное решение, как и спорное, поскольку увеличение развала бортов негативно влияло на мореходность и пропульсивные качества корабля[125]. Знали ли конструкторы об этих проблемах? Разумеется, знали. Однако при обсуждении целесообразности подобной архитектуры корпуса была признана приоритетность обеспечения боевой работы авиагруппы в ущерб некоторым неудовлетворительным ходовым качествам. Вследствие этих особенностей в шторм крейсер имел тенденцию к зарыванию носом в волну. Кроме того, оказалась плохой и управляемость на малом ходу, что в принципе характерно для всех больших судов, не имеющих специальных подруливающих устройств. Из-за их отсутствия при швартовке «Кондорам» иногда приходилось прибегать к работе винтов «враздрай». Зато на скорости восемнадцать-двадцать узлов управляемость заслуживала самых высоких похвал – крейсер легко поворачивался «на пятке», имея сравнительно малый радиус разворота (что неудивительно для судна такого размерения «длины-ширины»). Диаметр циркуляции на полном ходу составлял не более восьми длин корпуса, с максимальным креном до десяти градусов. Бортовые рули системы успокоения качки и скуловые кили, безусловно, улучшали управляемость и боевые возможности – согласно техническому проекту, «Кондор» мог применять оружие и обеспечивать безопасную работу авиагруппы при волнении до пяти баллов. Практика и выучка пилотов неизбежно перекрывали эти показатели. * * * «Есть, – нехотя соглашался Скопин (это было похоже на мысленное ворчание), – есть в управлении этим кораблём по-любому своя специфика: и особенная регламентированная процедура прохождения на волну в штормовых условиях, дабы нивелировать эту самую склонность к зарыванию носом, и значительная парусность при сильном траверсном ветре из-за высокого борта». – И чего ныть бы некоторым? – бормоча уже вслух. – Парусность – характерная особенность всех судов похожего класса с требованием высокого расположения полётной палубы. Достаточно взглянуть на «Мистрали»… хм, ещё не сошедшие на воду. Да и, в конце концов, ветер и волны – это заведомые стихии моря, преодоление коих, уже так – «профессиональные подробности». «Надышавшись», капитан 2-го ранга готов был уже спускаться вниз, но временил, получая какое-то неожиданное удовольствие от своего ночного моциона. Скорей уж предутреннего. Ночь исходила… Исходила, на удивление медленно для этих широт светлея востоком. Рассвет будил воздушные массы, ветря, обрамляя поднявшуюся морскую зыбь пенным подбоем. По мере удаления от аравийских берегов судовая метеослужба даже отмечала некоторое поградусное снижение температуры воздуха, появилась приятная свежесть. Касания бриза, лившегося по щеке, будили забытые трогательно-наивные юношеские ожидания – безотчётное ощущение свободы открытого моря. «Вот в такие минуты особенно проникаешься тем, насколько тёплые океаны положительно отличны от серых и холодных морей высоких северных широт». Корабль разбивал волну, периодически окатывая нос брызгами. Неуверенный и переменчивый муссон[126] обтекал всё выпирающее надводное, посвистывая в растяжках и плетении антенн. Проступали цвета палуб и другие оттенки, погрубевшие контуры корабельного оборудования. Наступивший рассвет отобрал завороженные иллюзии размечтавшегося капитана, заменяя их обыденной практикой службы – морской, походной… боевой, в конце концов. На палубе бака из-под надстройки-возвышения «Шторма» (там есть выход-люк) появилась фигура – со спины не узнать, но похоже, что боцман… Подзадержавшись у салютной пушки, осмотрев что-то, тот неторопливо, широко ставя ноги, побрёл на нос. «И в самом деле, – напомнил себе Скопин, – пушку клинит при наводке вверх-вниз – пара зубов на подъёмной шестерёнке выбиты». Поломка всплыла уже в Красном море, когда из «салютной» хотели расстрелять подвернувшуюся подозрительную плавающую железяку, похожую на мину. Боцман оправдывался, уверяя, что, вероятно, во время работ в доке кто-то из личного состава или работников верфи по неосторожности зацепил станину краном, придавив (есть следы-отметины)… и затихарился, не доложив[127]. – А, и невелика та проблема, – счёл кавторанг, – если там, в дежурном журнале, отбрехаться: «издержки аврального завершения планового ремонта в необходимости срочного выхода в море». Да, блин… куда существенней, что пара АК-630 так и осталась в базе Севастополя, по причине этого самого «срочного выхода». В Главном штабе ВМФ почему-то долго определялись с данным вопросом, наконец постановив: «в целях усиления средств ПВО крейсера дополнительно установить на ПКР „Москва“ два зональных комплекса ближнего действия». В итоге, опять же, после долгих проволочек, ограничившись минимальным решением, отдав предпочтение шестиствольным автоматическим артиллерийским установкам АК-630. «Эстафету волокиты» приняли на Николаевской верфи, и вовсе сорвав работы: «то того нет, то этого недостаёт». Пока спецы, облазив необходимые под размещение «скорострелки» помещения, производили расчёты на перекомпоновку (изначально надлежащие места на шкафуте были зарезервированы под ЗРК «Оса-М», но заняты комплексами постановки помех), сроки вышли. В штабе спохватились, что раскуроченный корабль попросту не будет готов к выходу в море, и задробили процесс ещё до начала стадии работ. «И чёрт его знает, чему удивляться, – пожимал плечами командир крейсера, – тому, что вообще решили довооружить, или тому, что не довели до конца… И сто́ит ли вообще удивляться?! В том, теперь таком далёком будущем ельцинской-путинской России, эти корабли были обречены перестройкой. Исковерканная судьба! Так и отходили… исходили своё, даже без намёка на какую-то модернизацию. В этом же будущем смешанных реальностей (которое пока было неясным и до которого неожиданно, вот, кажется, руку протяни – достанешь) что-то всё же стронулось, сдвинулось по шкале реперных точек. В лучшую сторону, надеюсь». Задача ПВО ближней зоны у «Кондоров» была возложена на две спаренные 75-миллиметровые артустановки АК-725, размещённые несимметрично по бортам, которые в эффективности стрельбы по скоростным воздушным целям уже не соответствовали моменту. И в руководстве флотом вполне отдавали себе отчёт в уязвимости кораблей… Даром, что ли, уже на последующий проект 1143 «Кречет» ставили сразу шесть скорострельных 30-миллиметровых автоматов. Ещё до Фолклендов! А уж этот опыт чужой войны, когда англичанам просто нечем было отражать аргентинские «Скайхоки», штурмующие в упор и с «бреющего», только дал дополнительные подтверждения тактическим расчётам. – И мы эти данные привезли на «Петре»… Откатившись немного по календарным датам… – И мы эти данные привезли на «Петре», предоставив прописанные военными аналитиками выжимки едва ли не раньше англичан, которые испытали всё на своей шкуре. Да и мы, кстати, тоже… на своей шкуре, и даже похлеще, когда от американских «Шрайков» и противокорабельных «Гарпунов» отбивались. – Да уж. Как отмахались, сейчас, погодя время, и сам поражаюсь, – слегка потупился Терентьев, не понаслышке знавший, как тогда, уже только по опыту Фолклендов были пересмотрены многие концепции ведения войны на море – и корабелами, и спецами РЭБ, и, что характерно, в ВВС и в морской авиации. – Так чего, спрашивается, Генштаб ВМФ и сам Горшков не чешутся?! – не унимался Скопин. – Три года уж прошло! А с окончательной «гарпунизацией» НАТО, когда кровь из носа надо перехватывать малоразмерные скоростные низколетящие цели, и подавно треба! По уму с «Кондоров» снимать к чертям АК-725, заменив на… да, на «Кортики»! Точно! Ставить там, побортно на шкафуте сразу по два ЗРАКа[128]. Согласен, места под палубой для размещения всего этого хозяйства не очень… погреба опять же. Ну, ничего, переселить замполита, перекомпоновать там всё, включая комплексы постановки помех[129]. Короче – впихнуть невпихуемое в максимально ограниченный объем. – Раскатал губу. «Кортик», даже с учётом снятых с «Петра Великого» и доставленных на изучение в конструкторские бюро (со всем сопутствующим оборудованием и аппаратурой), раньше восемьдесят шестого не обещают. И на очереди на установку будут изначально новые корабли «первой линии». Так-то… Этот вызванный к жизни воспоминанием вольный дискурс состоялся в Москве. Оппонировал Терентьев. Ручательство командира являлось одним из ключевых голосов в пользу «за», так сказать, «кадрового вопроса». И сам перевод Скопина на ЧФ оказался процедурой непростой… через стандартные проверки и препоны КГБ, непосредственно с посещением Лубянки, беседой, опросами, расписками. Следующим пунктом – долгое непонятное ожидание в штабе ВМФ, чтобы, так и не будучи принятым, быть усаженным в «Волгу», доставившую его к зданию ЦК на Старой площади, где он предстал уже перед бывшим командиром. Терентьев же, всяко повязанный путами чиновничьих обязательств, тоже подержал его у себя, постоянно отвлекаясь на звонки многочисленных телефонных аппаратов, не особо располагая к откровениям, ещё и показав-де «кругом уши». Предупредив, что вся эта бодяга у него затянется ещё часа на три с половиной, по ходу найдя в ожидании полезную альтернативу – провёл его в отдельную дальнюю комнату в кабинете (при этом запер входную дверь из «приёмной» на ключ), вскрыл сейф, извлёк ноутбук, включая, нащёлкивая пароль: – Я тут себе «пробил» у «безопасников» право на личное пользование. – О… а я компа года полтора уже не видел.