– Еще десять минут. И сделаем перерыв, – решил оставить за собой последнее слово Борис Георгиевич. – Сядь вон там и не мешай, Лина, прошу тебя. – Хорошо, – согласилась она, усаживаясь в стоявшее поодаль древнее кресло. Пять минут просидела молча, любуясь издали, как работает брат, потом не выдержала: – Боречка, ты только не сердись, ладно? – Ну что еще? – обманутый ее льстивой интонацией, проворчал брат. – Вы про Вадима говорили, я краем уха слышала. Ты же знаешь, как я за Веру волнуюсь. Она что-нибудь рассказывала тебе о Вадиме? Если он войдет в нашу семью, мы должны знать… – Рассказывала, – не отрываясь от работы, произнес брат. – Конечно, рассказывала, а как же иначе? Он окончил нашу консерваторию, очень талантлив, жил в Москве, много работал за границей. В Италии, кажется. А потом у него заболела мать. Он все бросил и вернулся к ней. И этот поступок характеризует его с лучшей стороны! В последней фразе прозвучал вызов, и Милица Андреевна предпочла проглотить вопрос, вертевшийся у нее на языке: а не проще ли было перевезти маму к себе? В Москву или Италию? – Он отказался от успешной карьеры, чтобы постоянно находиться рядом с матерью. Сейчас занимается наукой, кажется, пишет кандидатскую. Я уверен, что так может поступить только человек порядочный! – горячился Борис Георгиевич. – Хотя, конечно, печально, что молодежь должна жертвовать многим ради нас, стариков. Тоже не следует заживаться на свете так долго. У Верочки теперь есть Вадим, и я… – Папочка! Я пришла! Ты здесь? – Дверь в мастерскую распахнулась, крепко ударившись об косяк, так, что все трое подпрыгнули от неожиданности, и на пороге появилась Вера. Подбежала к отцу, поцеловала, через плечо взглянула на закрепленный на мольберте лист. – А я там внизу тебя ищу! Милица Андреевна сразу узнала ту девушку в венке из маков и васильков с портрета, что висел внизу, в гостиной. Только девочка стала взрослой. – Здравствуйте! – повернулась она к Милице Андреевна, улыбнулась мимоходом, одними губами, глаза смотрели недовольно и настороженно. Вере явно было не до васильков и маков. – Здрасьте, тетя Лина! – Тетке досталось еще меньше тепла в голосе племянницы. Вера была чем-то рассержена. – Верочка! Уже пришла? – обрадовался Борис Георгиевич. – Как время пролетело! Тогда все, заканчиваем. Пойдемте обедать! Он отложил карандаш, бросил последний взгляд на рисунок и попытался встать из-за мольберта, – но, охнув от боли, осторожно опустился обратно, держась рукой за поясницу. Милица Андреевна поняла, что легкость движений, которой по-детски хвастался Борис Георгиевич, скорее идет от нежелания выглядеть стариком, чем от избытка здоровья. – Папа, ты как маленький, честное слово! Опять сидел за мольбертом, хотя прекрасно знаешь, что с твоим остеохондрозом долго сидеть нельзя, что надо делать перерывы, – моментально оценила ситуацию Вера. – Тетя Лина, а вы куда смотрели? – Лина напомнила мне лишь про гастрит, – улыбнулся Борис Георгиевич. Похоже, боль немного отпустила. – А про остеохондроз забыла, потому что у нее самой… – Борис! – возмутилась сестра. – Я тебя уговаривала сделать перерыв! – Да-да, я отказался, не сердись на нас, Вера, – примирительно похлопал дочь по руке Борис Георгиевич и хитро посмотрел на нее снизу вверх. – Мы больше не будем, честное слово! – Да, не будете вы, – остывая, проворчала Вера. – Хоть на работу не ходи, а сиди и тебя карауль. Давай потру. Она энергично растерла отцу спину, помогла встать и сделать несколько шагов. Убедившись, что ему лучше, повернулась в Милице Андреевне, присутствия которой до сих пор старательно не замечала, и холодно произнесла: – Извините, пожалуйста, папе нужно спуститься вниз и полежать. – И Вера повела отца к выходу, бережно поддерживая под локоть. – А мы обедать собирались, – неуверенно промолвила ей в спину Лина Георгиевна. – Папа полежит – и пообедает. Я его подожду. А вы обедайте, если хотите, я пиццу принесла, ее можно погреть в микроволновке, – уже спустившись на пролет ниже, сказала Вера. – Какая пицца, у меня пюре… – начала тетка, устремившись им вслед, но что-то в голосе Веры подсказало Милице Андреевне, что от угощения лучше вообще отказаться. Что они и сделали, причем Лина под нажимом подруги, с явной неохотой. Честно говоря, Милица Андреевна представляла Веру иной. Более мягкой, вежливой. А она выставила гостей вон без малейшего колебания. Лина Георгиевна была озадачена не меньше подруги. Поэтому, пробормотав что-то о неотложных делах, они быстро собрались и покинули вдруг ставший негостеприимным дом. – Ничего не понимаю. Какая муха ее укусила? – удивлялась Лина Георгиевна, выходя из подъезда. – Вера, конечно, очень нервничает в последнее время, это понятно. Но она вела себя возмутительно. Никогда такого не было. Может, у нее на работе что-то случилось? Она вообще должна была прийти не раньше четырех. – Вероятно, – вежливо согласилась Милица Андреевна. Они шли по двору, расстроенные и озадаченные, когда их окликнули: – Тетя Лина, подождите! Дамы разом обернулись – к ним бежала Вера. На ногах у нее, заметила Милица, были домашние тапочки. – Тетя Лина! Как вам не стыдно?! Тетка вытаращила глаза, молча глядя на племянницу – она за собой особых грехов не числила. – Зачем? Зачем вы расспрашивали папу о Вадиме? Да еще при посторонних? – Вера почти кричала, не стесняясь присутствия Милицы Андреевны. – Все, что вы хотите знать, вы должны были спросить у меня! У меня, а не у папы! И я бы вам рассказала! А вы что устроили? Я поняла, догадалась, что вы придумали эту историю с портретом! Да? Скажите, придумали? Зачем?! – Теперь она в упор смотрела на Милицу Андреевну, и ее глаза горели неподдельным гневом. – У папы давно уже нет поклонниц! О нем вообще мало кто помнит! Я знаю прекрасно, я сама договариваюсь о его выставках во всяких библиотеках и клубах, и никто уже не знает и не помнит такого художника! Он же не Шилов! И не Никас Сафронов! Он вообще очень слабый портретист! Зачем вы это выдумали? Зачем пришли? Лезете в чужую жизнь! Обманываете старика, который верит всему на свете! Как вам не стыдно? – Вера… Вера… Что ты говоришь? – потрясенно шептала Лина Георгиевна. – Мы в самом деле… Это моя подруга… Чистая правда! И поклонница Бориса! Давно уже! Вера вдруг сникла, будто у нее разом кончились силы. Махнув рукой, она повернулась, чтобы уйти. И Милица Андреевна, глядя ей вслед, сообразила: Вера, милая, воспитанная и интеллигентная, может стать настоящей фурией, если ей покажется, будто отца хотят обидеть. Возможно, она не сумеет постоять за себя, но отца бросилась защищать, не раздумывая. В глазах у Лины Георгиевны стояли слезы. Подруги потерянно стояли посреди двора, до тех пор, пока за Верой не захлопнулась железная дверь подъезда. Первой опомнилась Лина Георгиевна. Оглядевшись, она опустилась на деревянный бортик детской песочницы и, прижав ладони к щекам, запричитала: – Ой, стыд-то какой! И на вранье попались, и на расспросах! Ой, зря я все это затеяла! – Ничего страшного! – вдруг совершенно спокойным тоном прервала ее Милица Андреевна. – И перестань, пожалуйста, причитать. Она села рядом, предусмотрительно подстелив извлеченный из сумки полиэтиленовый пакетик. Потом достала из сумки чистый носовой платок и протянула Лине Георгиевне. Подруга посмотрела на нее с недоверием: как так – ничего страшного? В их годы быть пойманными на вранье, быть уличенными в вопиющей бестактности – да она никогда в жизни не попадала в такое неприятное положение. И перед кем? Перед единственными близкими и родными людьми, ради спокойствия и благополучия которых она готова на все! – Во-первых, мы никому не врали, – произнесла Милица Андреевна. – Мне действительно очень понравились картины твоего брата. И я хочу, чтобы он нарисовал мой портрет. Я его поклонница, а вопрос времени Вера не поднимала. Во-вторых, да, мы врали… сначала. Но Вера-то подслушивала! Тоже, знаешь, некрасиво! Лина Георгиевна, которая недавно проделывала то же самое, мысленно добавила к списку своих прегрешений еще один пункт и опять зашмыгала носом. – Боже мой! А если она обо всем расскажет Боре? Он не переживет! И я умру со стыда! – Да что ты выдумываешь?! – рассердилась Милица Андреевна. – Между прочим, твой брат не производит впечатления нервного человека. Мне показалось, что он очень здравомыслящий. И с чувством юмора. А мы с тобой ничего плохого не совершили. Поверь мне, как профессионалу: отсутствие злого умысла имеет порой определяющее значение. – Но мы не должны были вмешиваться в чужую жизнь, – вздохнув, напомнила Лина Георгиевна. – В чужую? – подпрыгнула от возмущения Милица Андреевна. – Они тебе чужие? Это твоя семья. Они оба очень хорошие, порядочные люди. И любят друг друга. Ты же видела, как Вера бросилась защищать отца. И он все понимает – и про Верину жизнь, и про то, чем она жертвует ради него. Именно поэтому, кстати, Вера ничего не скажет отцу про нас с тобой. Она не захочет его беспокоить. Но ведь и мы ему ничего не сообщили, сохранили все в тайне, как она тебя просила. В общем, твоя совесть чиста. Так? – Так… – неуверенно подтвердила Лина Георгиевна. – Вроде бы… – И еще. Я поговорю с Верой. Я постараюсь убедить ее, что правда нужна ей самой. Доставай телефон, звони Вере. Пусть спустится во двор. – Нет, – отказалась Лина Георгиевна. – Боюсь. – Набери номер, я сама поговорю, – настаивала Милица Андреевна, и Лине оставалось только подчиниться. Она набрала номер и быстро сунула телефон подруге, словно боялась, что в ее руках он взорвется. – Вера Борисовна? Здравствуйте еще раз, – церемонным тоном произнесла Милица Андреевна. – Это Милица Андреевна, мы с вами только что познакомились. Мы с вашей тетей сидим тут, в песочнице. И не уйдем, пока не поговорим с вами. Это очень важно, поверьте. И не займет много времени. Нет, спасибо, мы не будем подниматься, чтобы не беспокоить Бориса Георгиевича… нашим делом. Хорошо, мы ждем. Несколько минут, что понадобились Вере, чтобы закрыть дверь и опять спуститься во двор, стали поистине судьбоносными в жизни Милицы Андреевны. Это она потом так подумала. Как в песне: «…и ты порой почти полжизни ждешь, когда оно придет, твое мгновение». Конечно, досадно, что сама Милица Андреевна в это большое историческое мгновение не стояла на сцене в свете прожекторов, а сидела на краю детской песочницы с покосившимся грибком. Собрав воедино свой профессиональный опыт работы с трудными подростками в инспекции по делам несовершеннолетних и интеллектуальный багаж, приобретенный во время работы в непосредственной близости от библиотечных фондов с их неисчерпаемым запасом мудрости, она вдруг, независимо от своей воли, ощутила себя кем-то вроде Глеба Жеглова и следователя Порфирия Петровича в одном лице. И поняла, как надо говорить с Верой. И это было не что иное, как вдохновение! Да-да, не стоит смеяться, хотя смеяться было некому: Лина Георгиевна, убитая горем, сгорбившись, сидела рядом и готовилась к еще худшим неприятностям, чем те, которыми ее уже наказали за проявленную инициативу. Вдохновение посещает не только художников и поэтов. Оно знакомо и скромным домохозяйкам, творящим обед «из ничего» на ораву голодных домочадцев. И молодому папаше, которого очаровательная пятилетняя дочурка вдруг спросила, откуда берутся дети. И скромному клерку, который опаздывает на работу в пятый раз за неделю, по дороге опять изобретая правдоподобную историю. Да здравствует вдохновение! Подойдя к песочнице, Вера открыла рот, чтобы что-то сказать, но Милица Андреевна ее опередила: – Вера Борисовна, я очень вас прошу выслушать меня. Если мои слова не покажутся вам убедительными, то вы можете просто повернуться и уйти. Даю честное слово, что больше мы вас не побеспокоим. Так вот, я хочу вам сказать, что в вашем случае, Вера, пол бетонный, – произнесла Милица Андреевна. И замолчала. Реакции пришлось ждать долго. Краем глаза она заметила, что ее убитая горем подруга привстала с краешка песочницы, чтобы не пропустить ни слова. На лице Вериной тетушки было написано безграничное удивление отважным поступком подруги и ее самоуверенной интонацией. А также полное непонимание сути происходящего. Вера, обезоруженная таким началом, закрыла рот. Помолчав немного, она собралась с силами и уточнила: – А… То есть в каком смысле? Страусы? – Старый анекдот. В зоопарке висит объявление: «Страусов просим не пугать. Пол бетонный». В вашем случае бояться правды бессмысленно. От нее не спрятаться – пол бетонный. Я имею в виду кражу вашей золотой рыбки на вашем дне рождения. Если бы Милица Андреевна начала разговор иначе, без вывертов про страусов, Вера моментально нашла бы в ответ множество аргументов, обиделась бы, велела не совать нос не в свое дело. Но она была так ошарашена странным началом, что совершенно растерялась. И Милица Андреевна поспешила развить преимущество: – Вы обвинили нас с Линой в обмане. Обман невелик – я действительно очень хочу, чтобы ваш отец нарисовал мой портрет. Но вы почему-то предпочли не заметить, что тот человек, который украл брошь, уже заставил вас лгать. Да-да! Вы сказали правду только тете. Отцу и двум невиновным в краже людям вы решили лгать, что ничего не случилось. Но это не решение проблемы. Ваш отец рано или поздно вспомнит о броши. Что вы станете ему говорить? Опять врать? В вашем нежелании узнать правду – большая доза высокомерия и самолюбования, а вовсе не смирения перед обстоятельствами. Уж простите меня, старуху, за откровенность. Вы их прощаете и готовы делать вид, будто ничего не случилось. Но двое из троих не виноваты, за что же вы собираетесь их прощать? Подумайте, у вас есть шанс проявить настоящее великодушие: вы узнаете, кто вор. И простите его. Если сочтете возможным. Мы не знаем, какую цель преследовал тот, кто украл брошь. И не знаем, достиг ли он своей цели. А если это еще не конец? Вы готовы к продолжению? Милица Андреевна замолчала. Она где-то прочитала, что чем крупнее артист, тем лучше он умеет держать паузу. Лина Георгиевна смотрела на нее, открыв рот и не дыша. Первой пришла в себя Вера. – Вы к-кто? – отчего-то заикаясь, задала она запоздалый вопрос. Милица Андреевна кратко и четко изложила свою биографию, сделав особый акцент на многолетней службе в органах министерства внутренних дел. И на том, что ушла в отставку в чине майора, полгода не доработав до очередной звездочки. Правда, насчет подразделения уточнять не стала, если Вера вдруг подумает, например, про уголовный розыск, так это ее дело. Затем пообещала, что если Вера согласится принять ее помощь, то мировой порядок восстановится. В противном же случае… Но поскольку все было понятно, то согласие она получила. Заодно Вера согласилась встретиться со странной дамой и ответить на все вопросы. И познакомить ее с подругами, непременно… Честно говоря, сейчас Вера была так растеряна, что не могла сопротивляться напору странной женщины, тетиной подружки, которую видела впервые в жизни. Тем более, что и тетя, и ее подруга совершенно правы: жить с этой ситуацией становится с каждым днем все труднее. Почти невозможно. – Да, и вот еще что, – добавила Милица Андреевна в спину уже уходящей Веры. – Я думаю, для вас это главное: скорее всего, в краже виновен не Вадим. Или я ничего не понимаю в жизни. В зеленой комнате без углов, имевшей успокаивающую форму кабачка, в тяжелых зеленых креслах дремали люди с зелеными лицами. И невозможно было понять: то ли такой странный отсвет дает окружающий интерьер, то ли обстановка подобрана озорником дизайнером в тон физиономиям посетителей. Окна скрывали тяжелые, болотного оттенка портьеры, и было не разобрать, какое время дня или ночи там, за стеклом. Комнату заполняла красивая музыка, которой место – в сияющем филармоническом зале, а не в этом зеленом болотце. Но ничего не поделаешь, и музыка жила, трепетала в тесном замкнутом пространстве, взлетая к потолку, парила там и осторожно присаживалась на спинки кресел, заглядывая в лица людей. Музыкант, сидевший за фортепиано, осторожно снял руки с клавиш, помедлил. Как бы нехотя повернулся к зеленым людям – они не подавали признаков жизни. Впрочем, один из них, тощий потрепанный мужик в годах, всхрапнул и поднял голову. – Чего, уже все? Я, блин, как дурак: пока шум какой или телик – сплю, хоть стреляй, а выключат – все, от тишины сразу просыпаюсь. От его голоса завозились и другие, стали потягиваться и ворчать.