– А баба Зина? – спросила Вера с интересом. – Не сказала я никому, – вздохнула Милица Андреевна. – Пенсия у нее – слезы, еле концы с концами сводила, сыну помогала. А газеты любила, особенно «Литературку». Она уж так убивалась, думала, посадят ее теперь. Мы с ней порошок терли-терли – ни в какую. Я знакомым звонила, в банк – они тоже не знали, как отмыть. Короче говоря, баба Зина месяц из дома не выходила. Я ей продукты носила. И «Правду» с работы, она за вечер читала, утром я обратно уносила, в подшивку, тогда строго было. А «Литературку» ей Завьяловы стали давать читать, с третьего этажа, я попросила. Вот такие дела. Помолчали. – Я к чему это рассказала, Вера, – повернулась в ней Милица Андреевна. – Мишку все подозревали, а на бабу Зину никто и подумать не мог. Просчитались мы, и я в том числе. Вот и в вашем случае: какими бы замечательными ни казались вам подруги и ваш… знакомый, у них могут быть свои мотивы. И причины. Вы должны рассказать мне о них все, что знаете. И даже то, о чем лишь догадываетесь. Вы боитесь правды, потому что не хотите навредить себе. Но если мы… то есть когда мы узнаем правду, вы сами решите, как этим знанием распорядиться. Может, человеку помощь нужна, а вовсе не ваша брошь. Посмотрите на проблему с такой точки зрения. – Хорошо. Я готова, – растерянно пробормотала Вера, глядя на Милицу Андреевну. – Тогда начнем. – Милица Андреевна пододвинула к себе тетрадку, ручку и задала первый вопрос: – А с кого мы начнем? Так… Тут у меня первой записана Маша. – Записана? – удивилась Вера. – Я… то есть мы с вашей тетей провели большую подготовительную работу, – пояснила Милица Андреевна и нацепила на нос очки. – И раз уж мы обо всем договорились, давайте не будем отвлекаться. – Хорошо, – покорно согласилась Вера. – Значит, Маша. С Машей мы знакомы с детства, учились в одном классе. Особо не дружили, нам вообще было некогда: в школе уроки, специальность, сольфеджио, хор, а потом дома опять за уроки и за инструмент. После школы мы лет десять не общались, жизнь развела. Маша не стала больше заниматься музыкой, вышла замуж, развелась, воспитывала дочь. Иришка уже большая, оканчивает университет. Маша работала в филармонии, мы там однажды встретились… и вот с тех пор сошлись. Она очень хороший и добрый человек. Ее муж так некрасиво бросил, заставил поделить квартиру, которая ей от родителей досталась. Маше с дочкой досталась однокомнатная на окраине. И алиментов никогда не платил. А Маша и не просила, все смеялась, что у него с молодой женой большие расходы, а на себя с дочкой она и сама заработает. Маша – молодец. Я на нее всегда смотрела и думала, что все неприятности – чепуха, все наладится. – Да, – произнесла Милица Андреевна. – «Мария всегда излучает тепло, ласку, внимание. Она не показывает внешне своего эмоционального состояния» – это нам подходит. А вы не замечали за ней каких-нибудь бурных реакций? – Взрывоопасных? – подхватила Лина Георгиевна. – Нет, не припоминаю. – Оставим это пока, – едва скрывая разочарование, сказала Милица Андреевна, стараясь не смотреть на Лину. Но жажда реабилитировать свое хобби все же оказалась сильнее, и она решила рискнуть: – Скажите, а какие у Маши были отношения со свекровью? – Со свекровью? А почему вы спросили? – удивилась Вера. – Знаете, как ни странно, но хорошие. Когда Маша с мужем жила – всякое было по молодости лет. А потом, когда они уже развелись, свекровь заболела. Сын и новая невестка за ней ухаживать отказались – заняты были очень. Пришлось Маше с дочкой. Свекровь несколько лет назад умерла и свою квартиру завещала им, так что они переехали, наконец, из своей ужасной однокомнатной и живут, кстати, недалеко от нас. – Ну-с?! – Милица Андреевна торжественно воззрилась поверх очков на Лину Георгиевну. – Что я говорила? Это наука! А кем работает Маша? – Она продавец в книжном магазине. И ее хотят назначить директором, когда место освободится. – В голосе Веры прозвучала гордость за подругу. – В книжном? – Милица Андреевна отчего-то расстроилась. – Да… Бывает. А скажите, Вера, вы не заметили каких-то странностей в поведении подруги в последнее время? Она ничего вам не рассказывала? – Нет. У нее сейчас так много работы, что больше ни на что времени не остается. Раньше мы с ней в театр выбирались, в филармонию. А теперь она постоянно занята. Жаль, конечно, что мы редко видеться стали. Но Маша очень любит свою работу, книги. Я за нее рада! Да, и дочка у нее уехала за границу учиться, кажется, в Италию. Там будет диплом получать. – Но это же, наверное, очень дорого – учиться за границей? – удивилась Милица Андреевна. – Вряд ли Машиной зарплаты хватило бы. – Ну… Иришка выиграла какой-то конкурс, получила стипендию. Живет там в общежитии. Выкручиваются как-то. – Понятно. Теперь Арина. – С Ариной мы тоже давно знакомы, учились вместе в консерватории, правда, она по классу скрипки, но предметы у нас были общие, мы там, в консерватории, жили практически все пять лет, – вздохнула Вера. – Ваша подруга тоже не замужем, я знаю. А как звали ее мужа? – не стала терять времени на ностальгические отступления Милица Андреевна. – Алексей. – Веру, кажется, ставили в тупик вопросы собеседницы. – А это важно? – Подтверждает общую логику, – туманно произнесла Милица Андреевна и обменялась понимающими взглядами с Линой Георгиевной. – Какие у нее отношения с бывшим мужем? – Удивительные! – вдруг воскликнула Вера. – Муж ушел от нее давно, свыше десяти лет назад. Она страшно, страшно переживала. Мы боялись, что она… Мы с Машей от нее не отходили. Потом Арина пыталась всячески отомстить мужу, однажды даже подкараулила его новую жену и ударила. Не давала мужу видеться с детьми – дочери тогда было лет одиннадцать, сыну – девять. Подкарауливала его возле работы, устраивала скандалы. Уговаривала его вернуться. А года через два, представляете, Арина взяла себя в руки. Она наладила с мужем хорошие отношения. Они созваниваются, он к ним часто приходит, помогает им. Арина о нем хорошо отзывается. Она даже говорит, что Алексей ее по-прежнему любит… или опять любит, я уж не знаю. Похоже, у него с нынешней женой какие-то нелады. Может, он еще и вернется к Арине. – Из Арин получаются преданные жены, преданные, но ревнивые, – тихо проговорила Милица Андреевна. – Значит, Арина неревнивая? – Она сумела преодолеть в себе ревность… ради детей, – не вполне уверенно предположила Вера. – И вообще мне кажется, что она просто любит своего бывшего мужа. Это настоящая любовь, когда ради благополучия любимого ты готова идти на любые жертвы! Последняя фраза была произнесена так запальчиво, что Милица Андреевна и Лина Георгиевна переглянулись. – Бесспорно, бесспорно, – пробормотала Милица Андреевна. – Вопрос: кого или что принесут в жертву… А где работает Арина? – В филармонии, в оркестре. Вы пойдете их до-прашивать? – Верин голос зазвенел от возмущения. – Боже упаси! – замахала руками Милица Андреевна. – Какие допросы, что вы, Вера? Разве что поговорить, и то только с вашего разрешения. – Нет. Извините, пока не надо ни с кем беседовать. Я должна подумать. – Думать будем вместе! – подхватила тетя Лина, и обе женщины посмотрели на нее с удивлением. – Верочка, ты Милице Андреевне и о Вадиме тоже расскажи, ладно? – Хорошо! – У Веры вдруг заблестели глаза. – Расскажу! Только вы мне сначала тоже ответьте на один вопрос: почему вы тогда, во дворе, сказали, что Вадим, скорее всего, невиновен в пропаже броши? – Вы мне не поверите, Вера, – опустив голову, произнесла Милица Андреевна. – И к тому же эта информация может вам очень помешать в дальнейшем строить нормальные отношения с Вадимом. – Но это нечестно! Мне очень, очень важно знать! – взмолилась Вера. – Ладно, давайте поступим так: я дам вам книгу по ономастике… – Она заметила, как вытянулось у Веры лицо, и поспешно добавила: – В ней вы сами найдете ответ на свой вопрос. И возможно, на многие другие вопросы. Вот тетя вам подтвердит. – Разумеется! – горячо заявила Лина Георгиевна, хотя и не вполне поняла, о чем конкретно идет речь. – Тут все правда, чистая правда, Верочка! Она у меня с собой, я тебе отдам, раз Милица разрешила. – Итак, Вадим. Что мы про него знаем? – приступила к делу Милица Андреевна. – У его мамы я училась в школе, – послушно начала Вера. – Но мы тогда не общались. Он был старше меня, к тому же все знали, что его ждет большое будущее, он еще в школе побеждал на международных конкурсах, много занимался… Мы и не виделись почти, так, мимоходом, в столовой или в коридоре. Вадим поступил в Московскую консерваторию, окончил, работал за границей. Он был очень известен. А вскоре его мама заболела. Он вернулся, чтобы ухаживать за ней. Он не мог никуда ее забрать, у него и дома нигде не было – так, гражданин мира, в какой стране контракт, там и живет. А нанимать сиделок не хотел. И я его понимаю! – Конечно, девочка, – закивала, смахивая непрошеную слезу, Лина Георгиевна. – Потом его мама умерла. И Вадим… Ну… Он не смог оправиться от этого. Не смог работать, играть. Про него вскоре забыли – конкуренция среди пианистов очень высока, второй раз выбраться наверх еще сложнее. Но Вадим и не собирается. Он нашел себе работу здесь, занимается наукой в частной клинике. Вадим – глубоко порядочный человек, таких в наше время – единицы! И он не унизился бы до кражи! – Тогда кто взял брошь? – негромко и четко выговорила Милица Андреевна. – Кто, по-вашему, вор? Маша? Арина? Вадим? Или Лина? Вера вдруг расплакалась, через секунду к ней присоединилась едва пришедшая в себя от возмущения тетка, и Милице Андреевне во избежание потопа в своей кухне пришлось подавать чистые платки, вытирать слезы, капать в рюмки валерьянку и бормотать всякую чепуху типа «не волнуйтесь, все уладится». Всласть нарыдавшись, Вера и тетя засобирались восвояси – на сегодня впечатлений им было достаточно. Уже уходя, Вера взяла с Милицы Андреевны честное слово, что она никому из ее друзей не сообщит о пропаже броши, по крайней мере, до тех пор, пока она, Вера, не разрешит. Милица пообещала. – И еще… – смутившись, сказала Вера. – Вы приходите к нам. Папа счастлив, что рисует ваш портрет! Ему давно никто не заказывал картин, а он скучает без работы. Вы ему очень понравились. Оставшись в одиночестве, Милица Андреевна несколько минут молча сидела, склонив голову набок и как бы прислушиваясь к голосам, которые, казалось, все еще звучали в комнате. Потом решительно придвинула к себе тетрадку и принялась что-то энергично писать. Результатом ее трудов стала аккуратная табличка из трех колонок. В первой она написала – «имя», во второй «плюс», в третьей «минус». Напротив первого имени – Маша – в графе «плюс» появилось: «любит книги, ухаживала за свекровью, не пасует перед трудностями», а в графе «минус»: «Откуда деньги на обучение дочери и почему почти перестала общаться с подругами?» В «плюс» Арине было зачислено: «смогла примириться с мужем ради детей». А в «минус» – «склонность к необдуманным поступкам, ревность». Впрочем, подумав, «ревность» Милица Андреевна вычеркнула, как, похоже, сумела сделать это и сама Арина, перелистнув драматические страницы своей жизни. К тому же мужчины часто склонны сожалеть о необдуманных поступках – вот и неведомый ей Алексей, вероятно, запоздало оценил преданность покинутой супруги. Да, пожалуй, Арина, при всей ее эмоциональности, тоже очень достойный человек, – разочарованно вздохнула Милица и принялась за систематизацию сведений о третьем подозреваемом. Странно, но напротив имени Вадим она смогла заполнить только графу «плюс»: «любящий сын, талантливый и известный музыкант, пожертвовавший карьерой ради матери». Да, ее собственный сын, она подозревала, вряд ли оказался бы способен на подобный поступок. Дал бы денег, нанял бы матери сиделок и считал бы, что сделал все от него зависящее. Милица Андреевна поспешно постучала по деревянной столешнице, трижды плюнула в наверняка вертевшегося за левым плечом черта и вернулась к Вадиму. Так, что еще? Ученый. Не донжуан. А минусов-то, получается, никаких и нет. И вряд ли стоило ожидать чего-либо иного от влюбленной женщины. Что ж, придется разбираться самой. Причем в обстановке полной секретности, как требовала Вера. Вера… Как загорелись ее глаза, когда она сказала, что женщина может многим пожертвовать для любимого. Неужели?.. Нет! «Не может быть» она запишет четвертым пунктом после трех других «не может быть», на которых категорически настаивала Вера. Фильм, на который Арина попала совершенно случайно, лениво переключая каналы, оказался неожиданно интересным. И когда она спохватилась, на часах было уже без пяти одиннадцать. Маленький отрезок времени, оставшийся после завершения всех домашних дел, закончился незаметно, как все хорошее. Все-таки замечательно, когда дети вечером дома, – довольно вздохнула Арина, выключая телевизор. Голова не болит – где, с кем и, главное, когда вернутся. Если под утро, то и вертись в постели, прислушивайся, не щелкнет ли дверной замок. Для кого-то они, может, и взрослые, а для матери – всегда дети. Сегодня Настя никуда не пошла, и даже Славка вдруг решил остаться ночевать дома. Вообще-то, это, скорее всего, означает, что он в очередной раз поссорился со своей Еленой. Ну и ладно, это их заботы, милые бранятся – только тешатся. Так что – позвонить и спать. – Добрый вечер, дорогой! Ты же еще не спишь? Прости, что поздно звоню, фильм был интересный, ты не смотрел? Работаешь? Бедненький ты мой, и дома приходится работать. Ну, что поделаешь. Ты знаешь, Славка сегодня остался ночевать дома. У нас, да. Нет, он уже спать лег. И мне кажется, что у него температура. Как бы завтра не заболел. А у меня с утра репетиция. Ты позвони ему утром, ладно? Может, придется врача вызвать или лекарство купить. Хорошо, любимый, конечно! И тебе спокойной ночи! Целую, до завтра! Арина послушала гудки в трубке. И подумала, что она, пожалуй, долго теперь не уснет. Придется опять смотреть телевизор. Чтобы всякие мысли в голову не лезли. Милица Андреевна, напевая, стояла перед зеркалом и занималась несвойственным ей делом: примеряла шляпку. Вчера днем она ходила к Борису Георгиевичу «писать портрет». И за два часа, которые длился сеанс, старый художник окончательно убедил ее, что у каждой уважающей себя женщины просто обязана быть шляпка. Хотя бы летняя! По дороге домой Милица зашла в магазин и купила себе летнюю соломенную шляпку – настоящую, с большими полями и даже с букетом ромашек. Во-первых, ее новый знакомый будет просто счастлив. А во-вторых, обещают жаркое лето, и шляпка пригодится. Хватит ходить в кепках, которыми ее снабжает внук! Она еще и платье там присмотрела. Но купить не решилась. Вот подумает – и купит! Вчера после встречи и разговоров со старым художником настроение у Милицы Андреевны было отменным. А что вы хотите, если два часа подряд выслушиваешь комплименты и чувствуешь себя лет на двадцать моложе, чем до визита в мастерскую? Кто бы мог подумать, что Борис Георгиевич, до сих пор так преданно любящий свою покойную жену, может одновременно быть таким ловким дамским угодником, что многим молодым у него учиться и учиться! Он даже стихи ей сочинил экспромтом, жаль, она постеснялась записать. А ведь ей никто и никогда не писал стихов. Милица Андреевна даже призналась себе, что не возражала бы, если работа над ее портретом заняла бы побольше времени. От Бориса Георгиевича она заражалась жизнелюбием, умением видеть во всем только хорошее. А возраста своего и болезней в упор не замечать, несмотря на старания окружающих! Одно плохо – толку от ее визитов в дом к Вере и ее отцу не было никакого. Борис Георгиевич гораздо лучше ориентировался в прошлом, чем в настоящем. Он ничего не знал про теперешние дела дочкиных подруг, зато помнил множество подробностей их школьной жизни или консерваторских будней, рассказывал об их первых концертах, успехах в учебе, смешных случаях и мелких происшествиях, которые любящие родители хранят в памяти всю жизнь, даже когда о них давно забыли выросшие дети. К сожалению, от старого художника Милица Андреевна никакой полезной информации не получила. Разве что во второй визит в безалаберный и, несмотря ни на что, уютный и гостеприимный дом Максимовых Милица Андреевна, закрывшись в ванной комнате, тщательно исследовала каждый сантиметр пола, заглянула в каждый шкафчик. Она очень надеялась, что брошь, к примеру, просто упала и, отскочив, закатилась в щель. Или чья-то заботливая рука убрала дорогую вещицу с полочки от греха подальше в шкафчик. Где она и лежит до сих пор. И тогда эта история превратится в забавный случай, который тоже будут долго пересказывать друзьям и родным. И никто не окажется врагом. И нигде не притаится угроза. Но золотой рыбки с бриллиантовыми чешуйками и бриллиантовым глазком, разумеется, нигде не было. Руководствуясь жизненным опытом, Милица Андреевна прекрасно понимала, что кажущееся затишье, несомненно, перед бурей. Ей очень хотелось что-нибудь предпринять, чтобы защитить Веру и Бориса Георгиевича от совершенно не заслуженных ими неприятностей. Но что, скажите на милость, она могла сделать, если Вера запретила ей расспрашивать своих подруг и Вадима? Нет, кое-какие шаги Милица Андреевна, конечно, предприняла. Она познакомилась со всеми троими подозреваемыми. Сначала сходила в книжный магазин, где работает Маша. Получала огромное удовольствие, прогуливаясь вдоль бесконечно длинных стеллажей и прислушиваясь к разговорам, которые продавец с бейджиком «Милова Мария» вела с покупателями. После чего пришла к выводу, что человек, много читающий и искренне увлеченный своей профессией, никак не может быть преступником, у него просто другой склад ума. Так из списка подозреваемых был мысленно вычеркнут пункт первый как наименее подходящий. Еще она съездила в частную клинику, где работал Вадим. Полюбовалась на просторный, недавно отстроенный особняк с колоннами и портиком, видневшийся в конце уходящей вдаль аллеи. Но дальше тяжелых кованых ворот, возле которых красовалась табличка «Березовая роща», в Центр восстановительной медицины доктора Либермана ей проникнуть не удалось. И судя по тому, как подозрительно отнесся к ее вполне невинным расспросам охранник, праздношатающихся здесь не жаловали. Да оно и понятно: судя по огромным блестящим машинам, которые солидно проплывали туда и обратно, пациентами доктора Либермана явились люди высокопоставленные и состоятельные. Тут без санкции, причем не Вериной, а прокурорской, не порасспрашиваешь. Также Милица Андреевна с помощью внука прочитала несколько статей про пианиста Вадима Давыдова в Интернете. Оказалось, он и впрямь имел широкую известность, играл на лучших сценах… только вот не знал вездесущий Интернет, почему так внезапно исчез с мировых подмостков известный пианист Давыдов. Видимо, никому до этого не было дела. Но Вадима Милица Андреевна тоже отчего-то упорно не хотела подозревать, хотя бы вопреки очевидному. Последней список подозреваемых покинула Арина. Произошло это не далее как вчера вечером, когда Милица Андреевна вместе с Линой Георгиевной отправились в филармонию на концерт симфонического оркестра, чтобы посмотреть на Арину. Дополнить психологический портрет – как важно назвала это мероприятие Милица Андреевна. И несмотря на то, что они обе дружно уснули еще в первом отделении, красавица Арина с огромными серыми глазами и вдохновенным лицом ну никак не могла быть вором. Обе дамы свято верили, что общение с прекрасным облагораживает человека. Но поскольку с прекрасным по долгу службы и велению сердца общались все герои этой истории, включая Веру и Бориса Георгиевича, то подозревать стало совершенно некого. Оставалось лишь ждать у моря погоды – самое противное занятие, особенно когда душа жаждет действия! Милица Андреевна, отбросив шляпку, давно сидела на маленькой скамеечке в прихожей. Скамеечка стояла для того, чтобы можно было застегивать обувь, не нагибаясь и не унимая потом головокружение, а присев. Скамейка была шаткой и узкой, и долго сидеть на ней было очень неудобно, но Милица Андреевна, занятая своими грустными мыслями, ничего этого не замечала до тех пор, пока ее не вывел из задумчивости телефонный звонок. – Милица Андреевна, здравствуйте! – Голос Веры звучал приглушенно, видимо, она звонила из дома, но было ясно, что она очень взволнованна. – Вы были совершенно правы! – В чем? – осторожно уточнила Милица Андреевна, от неожиданности забыв поздороваться. – Помните, про страусов? Так вот, папа сегодня спросил у меня, где брошь. Я растерялась и соврала, будто отдала ее на выставку, мы действительно ее иногда отдавали для разных экспозиций – и в наш музей ювелирного искусства, и в другие города. Папа удивился, что я его не предупредила. Мне опять пришлось врать, что я говорила, а он забыл… Это так гадко! Папа сказал, что хочет пойти на эту выставку, мне пришлось соврать, что она проходит в другом городе. Вы понимаете, я никогда не лгала папе! В этом не было необходимости! Он всегда все понимал! А тут нагородила! – Голос Веры сорвался на крик, но, спохватившись, она зашептала: – Милица Андреевна, помогите! Мне надо вернуть брошь! Мне совершенно все равно, кто ее взял! Я все переживу, справлюсь, но это же мамина брошь. И потом – это так… подло… Вы позвоните им… попросите… может, они просто вернут, и все. А вы им пообещаете ничего мне не говорить. – Вера, не плачьте, – заторопилась Милица Андреевна, отметив, что Вера говорит не «он» или «она», а «они» – привет страусам. В любой другой ситуации Верина наивность и вера в чудеса ее, пожалуй, даже рассердили бы. Надо же – попросите, может, вернут. Как же. Но Вера потеряла голову от страха, и не за себя, а за отца. – Мы все выясним. Я вам обещаю. У меня есть план. Пожалуйста, дайте мне номера телефонов Маши и Арины.