Странно это, очень странно. Раньше паратронимы возникали редко и в основном в детстве. Может, частые посещения Магории тому причиной? Но тихо-мирно размышлять о своей уникальности мне помешал телефонный звонок. – Алло, – ответила, не глядя на экран. – Привет, Эль. – Голос Пашки прозвучал неестественно хрипло. – Что с голосом? Не заболел, часом? – быстро поднялась. – Он ушел, Эль. У меня больше никого… Только не это… – Встречаемся в ателье через час. – Хорошо. Да как же так! Почему?! Я заметалась по комнате в поисках одежды. Десяти минут на сборы мне вполне хватило, в ателье поехала на такси, чтобы не терять время. Сейчас Пашке как никогда нужна поддержка. На месте была даже раньше, впрочем, он тоже. Полкин сидел на лавке, сжимая в руках отцовскую бейсболку. – Иди сюда! – подбежала к нему, обняла. Так мы и сидели, не замечая ничего и никого вокруг. Пашка наконец-то дал волю слезам, а я держалась изо всех сил. Это ему нужно горевать, тогда как мне – утешать. Но из-за резкого холодного ветра пришлось переместиться в ателье, где я сварила себе и другу кофе, достала из-под стойки пряники. А ведь собиралась приготовить для него зелье, чтобы унять душевную боль, в итоге ничего не успела. – Что мне делать, Эль? – поднял он на меня растерянный взгляд. – Я уже ни черта не понимаю в этой жизни. – Жить, Паш, что же еще. Однажды ты справился с потерей, придется и теперь. – И что это все такое? Судьба? Расплата? Только за что? – Если бы я знала. – А я ему говорил, дождись утра и возвращайся. Машина все равно пустая была. Но он… – и зажмурился, закрыл глаза руками. – Ты веришь в Бога, Паш? – присела рядом. – Не знаю. – Если бы верил, то знал бы, что сейчас твой отец с твоей мамой. Они ведь любили друг друга. А любовь она как магнит. – Да, это слова утешения, потому что, увы, я сама не знаю, что такое любовь. Магнит ли это, нет ли… – Может быть. Но мне от этого не легче. – И не будет легче, пока… В этот момент в ателье пожаловала первая на сегодня клиентка. – Иди работай, – печально улыбнулся Паша, – я-то никуда не денусь. Меня всегда успокаивало наблюдение за тем, как ты суетишься. И побежали часы. А люди все шли, причем именно сегодня у каждого второго возникали вопросы один глупее другого, на которые приходилось отвечать с максимальной выдержкой. Ибо довольно сложно объяснить, что из фетра одежду не шьют, кроме кукольной; что свитеры я не вяжу, несмотря на то что у меня ателье, что из джинсов сорок второго размера куртку пятидесятого не сшить без дополнительной ткани. К вечеру я откровенно выдохлась. Морально. Убитый горем Пашка, заказчики со странностями и мои бесчисленные попытки угодить сразу всем. Хорошо хоть паратроним сидел за стеллажом и не отсвечивал. – Ты закончила? – поднялся Пашка, когда я выпроводила последнего клиента. – Думаю, да, – растерянно огляделась. Но едва я собралась выключить электричество, как дверь открылась, и в ателье вошел Тайер. Варлок тотчас впился взглядом в Полкина, причем взглядом, преисполненным лютой неприязни. – Ателье закрыто, – заявил Пашка, выпятив грудь. Этого еще не хватало. – Прямо-таки закрыто? – уставился на меня с негодованием Григер. – Но дверь-то открыта. – Тебе чего, мужик? – вмиг завелся друг. О да, знаю я эту его особенность. Когда Полкину плохо, у него появляется неконтролируемая жажда ввязаться в драку. – С вами, молодой человек, я не разговаривал. И вообще, негоже перебивать старших. – Паш, прошу, – покачала головой, – не надо. Все в порядке, мужчина пришел за своим заказом. – Да, Паш, – злобно ухмыльнулся Тайер, – я всего лишь пришел за заказом. Порвались, знаешь ли, любимые подштанники, а Эля благородно и недорого их заштопала. Я уже хотела закатить глаза, но тут треклятый варлок щелкнул пальцами и Пашка в буквальном смысле одеревенел. – Пусть отдохнет, – проскрежетал Григер, – щенок! – Да как ты смеешь! – не сдержалась я. – Немедленно верни его обратно! – И не подумаю. Нам надо поговорить, а это чучело – помеха. – У него сегодня отец умер! Но у мерзавца и мускул на лице не дрогнул. Вот ведь нелюдь бессердечная. – Это, конечно, печально, однако судьба порою беспощадна. Надо уметь принимать ее удары. – Да уж, в тебе и правда нет души. – Я реалист, Эльвет, а к вопросам жизни и смерти отношусь философски. Все там будем однажды. Но сейчас не об этом. – А о чем? – скрестила руки на груди. – Ты должна переехать в Магорию раньше, чем мы планировали. – Насколько раньше? – Можно сказать, уже сегодня. – Что? Ты спятил? У меня у друга горе, плюс работа, куча заказов. Я не могу все взять и бросить. Это даже не обсуждается. – Но тебе придется все взять и бросить, – подошел к стойке, уперся в нее кулаками, уставился на меня, аки удав на кролика. – Наши власти закрывают круглосуточные порталы, до частников тоже скоро доберутся. Я не могу так рисковать. – Даже если бы я и могла, где бы я жила, простите? В полуразрушенном доме ужасов? – У меня. – Кто-то способен идти на жертвы? – криво усмехнулась я. – Но я все равно никуда не поеду. Не сейчас. Мой лучший друг нуждается в помощи. Я его не оставлю, – и перевела взгляд на обездвиженного Пашку. – С этим боровом ничего не случится. А если и случится, что ж, невелика потеря для вселенной, слабаки природе не нужны. – Ты жестокий, бездушный… – Видимо, сей факт только для тебя новость, – перебил он. – Я не шучу, Эльвет. И тратить время на уговоры не собираюсь. – И не надо уговаривать, не получится все равно. В ответ Григер тяжело вздохнул, очевидно призывая себя к спокойствию, и посмотрел на меня уже не так смертоубийственно. – Я избавлю твоего лучшего друга от душевных страданий. – Снова влезешь к нему в голову? И потом, он сегодня же вернется домой, где все напоминает об отце, так что память сразу вернется. А похороны? – Я не собираюсь стирать ему память. Достаточно подлечить душу. – Это как? Эликсиры душу лишь успокаивают, но не лечат. – Можно выключить эмоции. Он будет помнить отца, будет знать, что тот умер, но не будет убиваться. – Не пойдет, так с людьми нельзя поступать. – Я тебя не уговариваю, Вереск. Я лишь предлагаю вариант, чтобы ты не переживала за своего драгоценного друга. – Как можно быть настолько слепым к чужому горю? – Врач не спас бы ни одной жизни, если бы сидел рядом с пациентом и плакал. Ты либо помогаешь избавиться от недуга, либо сочувствуешь. – Допустим. Но ты хочешь вытравить из него любовь к отцу, радость добрых воспоминаний.