– Туда нас дед точно не повезет. – Вы же все время только на дачу и ездили. Чего вы вдруг забыли в Марокко? Рванули туда, даже каникул не дождались. – Папе захотелось. – И что… Что там случилось? – В смысле? – Ты как-то сказал, что возвращаться не хочешь. Но рассказы у тебя такие прикольные. Мне показалось… А, ладно, забей. Не знаю, что больше бесит: когда друг чересчур много про тебя понимает или когда он вот так задает вопрос, а потом сразу просит об этом вопросе забыть. Когда я смотрю кино, непременно думаю, откуда те, кто его снял, знали, что начать следует именно с этого момента. А если выбрать другой день из жизни главных героев и начать с него? Когда смотришь хороший фильм, кажется, что случайностей не бывает. Ясное дело, я обо всем расскажу Юакиму, просто не знаю пока, с чего начать. И вообще, получится ли у меня? – Гараж, – вспомнил вдруг я, – мы в гараже не искали. – Но туда легко залезть, – сказал Юаким, – тайник в таком месте делать рискованно. – Он задумался. – Хотя некоторые специально поступают не так, как от них ожидают. – Так давай заглянем? – Ну давай, хуже не будет. В гараже было почти как на чердаке, только вещи тяжелее и острее. Мы начали с противоположных концов, и я сказал, что уж тут можно складывать все как попало, потому что во всяких гаражных штуках только папа и ориентировался. Странно было думать, что он никогда уже не сядет к верстаку и ничего не начнет мастерить. Изредка папа звал меня сюда, но толку было немного: он пилил или паял, а я лишь помогал ему держать, так что надолго тут не задерживался. Внезапно я подумал, что, возможно, вместе с Юакимом я в последний раз в жизни, потому что никогда не знаешь, что случится дальше. Мне вдруг захотелось его обнять и сказать, что больше мы не увидимся, но я сдержался – если встретимся завтра в школе, выйдет неловко. Вот я и промолчал. Юаким спросил, чего я не ищу. А я ответил, что думаю о папе. Стараюсь поставить себя на его место и понять, куда бы я спрятал гашиш. Когда мы, двигаясь с противоположных сторон, наконец добрались до середины, интерес у меня уже пропал. Ничего в гараже папа не прятал. И в остальных помещениях тоже – ну, разве что тайник и впрямь был в душе. Не удивлюсь, если папа за всю жизнь ни грамма гашиша не видел. Порядком изгваздавшись, мы оттащили в сторону зимние шины. Теперь прямо посреди гаража высилась груда инструментов, шин и досок. Я и не знал, что шины такие тяжелые. Поделился этим наблюдением с Юакимом, а тот вспомнил, что люди часто перевозят наркотики в запчастях от машины и принадлежностях, с нею связанных, – сиденьях, аптечке первой помощи, приборной доске и в шинах. Он снял со стены пилу. Наверное, надо было его остановить, но вдруг он прав? Юаким распилил шину, из нее с шумом вышел воздух. Ну вот, у нас на одну шину меньше. Юаким извинился, но я сказал, что если бы не проверили – так бы и гадали всю жизнь. Я сел на табуретку, где обычно сидел папа, когда возился с двигателем или вырезал что-то из дерева, и принялся рассуждать о том, как все мерзко. Прямо как дедушка. Из-за мерзотности жизнь становится грустной, унылой, а мерзотность не убывает. Юаким считает, что «мерзотность» – слово подходящее, но без нее мы не смогли бы оценить то хорошее, что есть у нас в жизни. И если всё на свете было бы мерзотным, то мы бы сперва решили, что мерзотность – это нормально, а потом – что это вообще отлично. Я порадовался: я-то знаю, что такое мерзотность, и это хорошо, просто ее чересчур много, а это не радует. Мы так часто повторяли слово «мерзотность», что под конец оно стало нас смешить. Может, конечно, мы просто глупые, но не думаю. Развеселившись, мы принялись обсуждать, почему у некоторых жизнь – отстой, а у других больше похожа на длинные, тягучие сопли. По-моему, после папиной смерти я еще ни с кем так весело не болтал. И прямо посреди веселья, когда от смеха на глазах выступили слезы, я заметил в стенке какую-то щель. В глаза она не бросалась, и видно ее было, только если смотреть на стену под определенным углом. Как раз тут и были сложены зимние шины. Чем пристальнее я вглядывался, тем отчетливее видел в стене квадрат. Я показал пальцем на трещину, Юаким проследил за мной и на полуслове осекся. Я принес отвертку и воткнул ее туда. Достаточно было лишь слегка поднажать, и кусок стены вывалился на пол. Внутри лежала оранжевая спортивная сумка. Мы с Юакимом вытащили ее из тайника. Сумка была тяжелой и доверху набитой чем-то. Мы положили ее на пол, рядом с пятном от масла, которое появилось уже сто лет назад. Я посмотрел на Юакима, ухватился за язычки молнии и потянул их в разные стороны. – Ой! – удивился Юаким. – Ой! – повторил я. – Охренеть, – добавил Юаким. – Охренеть, – повторил я. – И что будем делать? – Наверное, надо мне рассказать тебе про Марокко. Глава 22 – Меня вроде как льдом набили. Хотя там тепло было, прямо как в Норвегии летом, – рассказывал я. Мы сидели на диване, перед нами стояла раскрытая сумка. Я описывал Юакиму тот день, когда я, оказавшись на другом континенте, забрел на темную улицу, а дорогу мне загородил старый марокканец – он словно вылез из кошмаров, которые снились мне, когда пару лет назад я болел гриппом. – Папа как сквозь землю провалился. И ведь наверняка он тоже меня искал! Но улиц-то там не особо много. Я высокий и крупный, меня так просто не потеряешь, пускай даже и в темноте. Вдруг он на самом деле не за вином пошел, а просто хотел на время от меня отвязаться? – То есть… по-твоему, он специально спрятался? – Не знаю. Но он же не знал, что я наткнусь на этого… дядьку. – А чего ты не убежал? – Сам не понимаю. Может, потому что бегаю хуже всех в классе. А может, в голове у меня перещелкнуло и мозг решил, что у меня ноги к земле прилипли. Наверное, я просто тупой. Старик в капюшоне подошел и положил руку мне на грудь, даже ближе к горлу, – я показал на ключицу, – а кожа у него была очень грубая, прям как наждачка. Когда он заговорил, запахло пепельницей, и у него во рту, похоже, зубов не хватало. Но там темно было, так что, может, зубы и были, просто коричневые. Он что-то бормотал, но я ни слова не понял. Повернулся, смотрю назад – улица пустая, папы нет. А мужик этот сдвинул руку мне на спину – не толкал, а типа двигал меня в противоположном направлении. Я пытался объяснить, по-норвежски и по-английски – только мешанина выходила, я ее сам бы не понял. Голос у меня сделался тоненький и, кажется, дрожал. Как будто прищепку на нос прицепили. Старик все говорил и говорил, меня словно пепельницу заставили нюхать. И глаза выглядывали из-под капюшона. Знаю, эта одежда называется кафтан, но похожа на плащ Бэтмена. Кажется, кафтан этот был коричневый, как и кожа, но, может, я ошибаюсь. – И он ничего не понял из того, что ты сказал? – Ну, «папа» – оно на всех языках одинаковое. Он его повторил за мной. Наверное, что-то все-таки понял, потому что толкать меня прекратил и махнул рукой – позвал за собой. Пальцы у него было ужасно костлявые. Я тогда еще вспомнил мамины слова – она говорила, что люди, как правило, желают нам добра. Но это также означает, что среди них есть и те, кто желает нам зла. Про это еще кино есть – по-моему, мы с тобой вместе его смотрели. И еще я вспомнил, как ты рассказывал о своем троюродном брате – с ним тогда совсем отстойно получилось, и ты еще велел никому больше об этом не говорить. Я, кстати, и не говорил. – И ты пошел с тем мужиком? – Он вроде как насел на меня и припер к стенке. Я бы не вырвался. – Но он тебя не тянул? – Это не объяснишь… Бегаю я, конечно, хреново, но старик тот все равно меня вряд ли догнал бы. К тому же, когда я пошел за ним, получилось, что удаляюсь от того места, откуда пришел. Все выходило как-то коряво. Я подумал, что надо бы крикнуть – папу позвать, пока он еще может услышать. Честное слово – я и сам не понимаю почему, но мозг мне советовал сделать одно, а делал я все наоборот. Старик подошел к какому-то дому, открыл дверь – она была не заперта – и велел мне войти. Да, нельзя было. Вообще надо было валить оттуда, подальше от этого дома и старика, надо было отыскать папу – ведь вряд ли он далеко ушел и наверняка тоже меня искал. В этом доме со мной мог случиться полный отстой. Я столько про твоего троюродного брата думал, хоть и не видел его ни разу и не знаю, что именно с ним стряслось. – Всего я и сам не знаю. Только разные слухи. – И вот я вошел в дом. Старик зажег свет – там и была-то единственная лампочка на потолке, – забормотал что-то и снял капюшон. На виске у него был шрам, точнее, начинался на виске, тянулся через ухо и заканчивался где-то на шее, – я показал себе на шею. – И на этой стороне головы волосы у него почти не росли. Как в фильме ужасов. Я старался не смотреть, но старик стоял прямо передо мной. Потом он показал на табуретку, и я решил, что он приказывает мне сесть, чтобы ему было удобнее издеваться надо мной. Страх – он вроде боли. Его не измеришь, но если тебе однажды было больно, то об этом потом как-то забываешь. Но я почти уверен – так я еще никогда не боялся. И мне все время хотелось в туалет, появилось такое чувство, как будто живот надулся и выпятился вперед. Старик что-то говорил, гладил кафтан ладонями, и от этого ткань зашуршала. Потом он протянул передо мной руки ладонями кверху, сделал из двух пальцев человечка и пошагал этим человечком по ладони. После показал себе на глаза. Я понял, это у них в Марокко такой язык жестов. Он защелкал языком – так недовольно, что я решил – злится, что я не раздеваюсь. Юаким положил руку мне на плечо. Не похлопал, а просто руку положил. – Там стояла такая высокая скамейка, и на крючке висел котелок. Можно было схватить нож и пырнуть старика, пока не поздно. Или ударить по голове котелком. И почему я совсем мозги растерял? – Когда боишься – это еще не значит, что мозги растерял. – Но потом… старик вдруг взял и вышел за дверь – ту же самую, в которую мы зашли. Я сидел и смотрел на нож. Лезвие у него было длинное, кривоватое, а ручка толстая и такая грубая, как будто старик сам этот нож сделал. Я встал и пошел к нему, и тут понял, что нога у меня какая-то мокрая. Смотрю – а по ней течет! Понимаю, отстой, но рассказывать надо обо всем, иначе смысла нету. Я схватил нож и наставил его острием на дверь. Сколько я так простоял, не знаю, но долго, потому что мокрая нога жутко замерзла. И запах ужасный – мочи и пыли. И еще чем-то пахло – плесенью, что ли. Помню, аж горло драло. – Он вернулся? – Дверь распахнулась, я отскочил назад, но наткнулся на скамейку. Это старик вернулся. Я махнул ножом, старик остановился и опять показал мне руки. За его спиной стоял еще один мужик, помоложе, в куртке и джинсах. И он посмотрел на мои брюки. Сначала он спросил что-то – кажется, по-французски. А я ему прямо по-норвежски говорю: «Английский». И тогда он сказал: «You can put down the knife»[4]. – И ты послушался? – «We will help you find your family»[5], – добавил он. Помню, смотрю я на нож у себя в руке, а костяшки пальцев аж побелели. Мужик, который говорил по-английски, протянул мне руку и осторожно взял ножик за лезвие. Я тогда почувствовал себя совсем как дурак. Хотя вряд ли я кого-нибудь ножом смог бы пырнуть. Еще подумал, что теперь-то они со мной сделают все что угодно. Но мужик сказал: «Come with me»[6]. И еще: «We find them»[7]. Когда я проходил мимо старика, тот протянул мне руку. Мне надо было ее пожать, не знаю, поблагодарить его, что ли, но руки у меня как парализовало. Мы вышли на улицу, и дядька спросил, где я живу. Я ответил: «Индия». На самом деле я хотел сказать, что названия отеля я не помню, но он называется так же, как город в Индии. Я с грехом пополам объяснил, что ищу папу, но куда мы с папой шли, не сказал – вдруг дядька думает, что спиртное – это грех. «We find him», – повторил он несколько раз. Еще спросил, откуда я и впервые ли в Марокко. И на оба вопроса мне даже ответить удалось. Немного не доходя до пляжа, я увидел в стене что-то вроде лавки, где на высоких полках стояли бутылки. Покупателей внутри не было. На пляже дядька показал в сторону старого города, и я кивнул. Мы пошли по песчаной тропинке вдоль пляжа – расстояние между нами было с метр, не меньше, и я думал, что надо бы что-нибудь еще сказать. О себе рассказать. Похвалить Марокко. Или сказать, что дома, в Норвегии, сейчас зима. – Когда напугаешься, говорить необязательно. – И тут… Прямо перед нами появился папа. Он просто шел по пляжу. Как будто потерял меня именно там. Он сказал, что с ног сбился меня искать. И при себе у него была сумка. Я, по-моему, решил, будто он купил сумку, чтобы никто не заметил, что у него при себе спиртное. Но потом папа стал благодарить дядьку – даже деньги ему попытался сунуть, правда, тот не взял. По дороге в отель папа даже не извинился. Наверное, он в темноте и не заметил, что у меня на брюках пятно. Но он предложил ни о чем не рассказывать маме. Юаким кивнул на открытую оранжевую сумку, из которой торчали пачки денег. – Это та же самая сумка? – Нет, другая. Эта намного больше. – А в ту сумку ты не заглядывал?