Вжавшись в стену, я сделал несколько осторожных шагов вправо. Из леса действительно вышел человек. Лица у него не было, и направлялся он ко мне. На голове был капюшон – это из-за него я не различал лица. Из-под капюшона выглядывал лишь кончик носа. Нет, это невозможно. Чего он тут делает? Страх вгрызался в мой мозг. Может, очки показывают какое-то дурацкое кино, ничего общего с реальностью не имеющее? И тем не менее вот он, Человек в капюшоне, – и приближается. Сердце стучало где-то в горле, пробивая дорогу к голове. На этот раз медлить нельзя. Высмотрев на земле камень, я наклонился и схватил его. И зажмурился. Когда я открыл глаза, Человек в капюшоне никуда не делся. Но он подошел ближе. Я с такой силой стиснул зубы, что челюсть прострелило болью. Нет, больше я этого не допущу. И время тянуть не стану. Подняв камень, я бросился к фигуре и ударил незнакомца камнем по голове. Это не кино, Человек в капюшоне настоящий, он вцепился в меня, я ударил снова. На этот раз он повалился на землю и завопил от боли. Я присел на корточки, занес над головой руку с камнем и опять впечатал камень ему в голову. Послышался треск, и Человек в капюшоне испустил тихий стон. А я ударил еще. – Хватит! – послышалось сзади. Я бил, насколько у меня сил хватало. – Дидрик, хватит! Кто-то обхватил меня, но я тут же попытался вырваться и ударить заново, раскроить ему голову. – Не надо, – голос принадлежал Юакиму, – это же учитель. Я замер и сорвал с себя очки. Даже в темноте я отчетливо разглядел струйку крови, текущей по виску учителя. Глава 32 – Ну да, ну да… – бормотал дед, потирая подбородок. Потом он поднес руку ко лбу и погладил себя по жидким волосам. – Ну да, ну да… – все повторял он. Я прекрасно понимал, о чем он, хотя «ну да, ну да» говорят только старики. Мы сидели на кухне у него в квартире, дед пил пиво, а я – воду. Он то и дело отхлебывал из своего стакана, я же в свой лишь смотрел. Разумеется, мне следовало бы все объяснить, но о непонятных вещах я плохо умею рассказывать. Дедушка рыгнул и покрутил бутылку в руках. Я попытался думать о водяных черепахах, но их всех уже давно истребили. По крайней мере, так кажется. Слез у меня больше нету. Хватило на то, чтобы два раза сказать: «Простите», после чего это слово будто застряло в горле. Если сделал что-то ужасное, «простите» вообще ничего не значит. Это все равно что плевать в костер, стараясь его затушить. – Многие говорят, что, дай им возможность прожить жизнь заново, – они не стали бы ничего менять, – сказал дед. – А я вот, наверное, много чего изменил бы. – Я тоже. Практически все. – Но иногда мы сильно ошибаемся. – Почему? – Потому что надо помнить, что в жизни каждого из нас есть неизвестный фактор, «икс». Вот представь: мы выходим на улицу и поворачиваем направо, к магазину. Скорее всего, ничего необычного не случится, но выбор мы сделали. Свернули направо. Результат этого выбора – то, как мы проживем следующие дни, недели и годы. И что, если мы вместо этого повернули бы налево? Что, если взять и сесть в первый попавшийся автобус и посмотреть, куда он нас привезет? Может, там мы познакомимся с кем-нибудь. А может, автобус попадет в аварию. А вот стукнет нам в голову – мы ни с того ни с сего купим лотерейный билетик и выиграем несколько миллионов! Или что-нибудь случится, но не сразу. Пройдет несколько месяцев, и произойдет нечто, причем именно из-за того, что сегодня мы свернули направо. Причина, по которой мы находимся здесь и сейчас, определяется выбором, который мы делаем на каждом шагу. И порой от такого незначительного выбора зависят жизнь и смерть. – Но ты-то сказал, что, будь у тебя выбор, – ты много чего изменил бы. – Ясное дело! Вот только не знаю, правильно ли это. Если бы я вернулся и сделал иной выбор, то не исключено, что я много лет назад уже умер бы, а значит, такой выбор особо умным не назовешь. – Если бы у меня был выбор, я бы отмотал время назад и не стал бы бить… учителя. – Да, сейчас ты так думаешь. – Я всегда буду так думать. – Возможно. Дед поднес к губам бутылку и допил последние капли. Когда он вернул ее на стол, на дне оставалось лишь немного пены. – Но вообще, учителям лучше быть готовыми к тумакам, – сказал дед. – Но я же мог… его убить. – Знаешь, люди более стойкие, чем на первый взгляд кажется. Как-то раз один каратист заехал мне по горлу, и я уж думал, точно кони двину. Но уже к вечеру и думать забыл. Подумаешь, маленькая дырочка в черепе – главное, чтобы мозги на месте остались. Если дед таким образом меня утешал, то выходило у него не очень. Его просто не было там той ночью, и он не видел, как смотрят на меня Юаким и все остальные. В их глазах был страх. Они могли и не говорить, что я чокнутый. И что они до смерти меня боятся. Я и так понимал – нашей дружбе конец. Лишь Юаким спросил, как я, но так тихо, что я едва расслышал вопрос. Избушка находилась в самой чаще леса, и Эдвальд бесконечно долго искал полянку, где мог бы приземлиться вертолет скорой помощи. Я держался в стороне, но не отходил далеко, чтобы полицейским не пришлось за мной бегать. Учитель наверняка умрет – я почти не сомневался. Я даже представлял себе похороны: весь класс, кроме меня, печально провожает беднягу в последний путь. И зачем ему вздумалось надевать капюшон, когда приспичило выбежать по малой нужде? Разве нормальные люди так делают? Ведь на улице было тепло! Учитель дышал, и нас заверили, что с ним все будет в порядке, но я не сомневался: он в любой момент может испустить дух! Я был в этом так же уверен, как и в том, что никто никогда больше не скажет обо мне ни единого доброго слова. Ну, может, кроме дедушки, но он, наверное, не считается. – Теперь тебя, скорее всего, переведут на домашнее обучение, – сказал дедушка. – То есть это ты будешь меня учить? – Ну, я надеялся, может, нам пришлют такую симпатичную учительницу в короткой юбке и на каблуках. – Что, правда?.. Дед захохотал так, что стены чуть не рухнули. – Придется тебе смириться со мной. А уроки по физкультуре и семейным отношениям будем тебе на дисках показывать. Ничего смешного в этом нет, хоть дед и смеялся как подорванный. У большинства родителей моя выходка на несколько месяцев отбила бы охоту смеяться, а деду одного дня хватило, чтобы в себя прийти. Мне бы порадоваться, потому что от излишней серьезности только хуже бывает. К тому же дед на меня не ругался, пускай я это и заслужил. Возможно, его брань мне даже на пользу пошла бы. Улыбаться-то я все равно разучился. Голова моя стала тяжелее всего остального тела. Дед отправился в туалет, а я уставился в стенку, совершенно потерянный. Дверь дед не прикрыл, поэтому я прекрасно слышал и бульканье, и его «о-ох». Мочевой пузырь у деда огромный, прямо как бассейн. Из коридора послышался звонок. – Откроешь? – крикнул дед из туалета. Полиция – сразу решил я. Или служба опеки. Или жена учителя – заявилась с ножом меня убивать. Я открыл дверь и отшатнулся. – Мама? – ахнул я. Глава 33 – Мне обо всем сообщили. – Мама провела рукой по волосам. Папа всегда считал, что стрижется она чересчур коротко. Мы сидели за столом на кухне, и я разглядывал пятна от свечек на столешнице. Дед предложил маме пива, но она попросила воды. И поинтересовалась, нет ли у деда сейчас каких-нибудь срочных дел. Тот ответил, что нет, однако тут над столом повисло такое тягостное молчание, что дела все-таки нашлись, хоть и не особо срочные, и дед вышел из кухни. – Ты как себя чувствуешь? – спросила мама. Вообще мамам свойственно задавать этот вопрос, но от своей не ожидал. – Чувствую… Как-то чувствую. Бывало и лучше. Мне очень жаль, что так вышло. Что все так вышло. – Кажется, будто оно никогда не кончится, да? Я промолчал. А мама вдруг накрыла своей рукой мою. Произошло это так неожиданно, что я едва не отдернулся. – Тебе нелегко пришлось. Нам всем нелегко, и все мы по-разному справляемся с трудностями. Но мне надо тебе кое-что рассказать. Понимаешь, я… Я кое-что узнала о папе, – медленно проговорила она. – О папе? – Да. Судя по всему, он не все нам рассказывал. Я подозревала, что он недоплачивает налоги. В его отрасли это дело обычное. Но налогами не ограничивалось. Мама сильнее стиснула мне руку. – По вечерам он часто уходил куда-то. Потом говорил, что просидел всю ночь на работе, и я верила. Но… На самом деле он не на работу уходил.