Едва психиатр вышел за дверь, как Марино тут же понес: — Что за мешок с дерьмом? — Марино, — сказала я устало. — Не похоже, чтобы это заведение было переполнено детьми. Могу поспорить, что семидесяти пяти процентам пациентов здесь перевалило за шестьдесят. Ты же понимаешь, что молодые люди должны задерживаться в памяти, верно? Он чертовски хорошо знает, кто такой Френки, и, возможно, даже мог бы нам сказать размер ботинок негодяя. — Возможно. — Что значит «возможно»? Я тебе говорю, что парень попусту тянет кота за хвост. — И он будет продолжать это делать до тех пор, пока ты, Марино, грубишь ему. — Вот дерьмо! — Он встал, подошел к окну позади стола доктора Мастерсона и, раздвинув занавески, уставился в окно, за которым было уже позднее утро. — Я ненавижу, когда кто-то мне врет. Клянусь Богом, если он меня доведет, я засажу его задницу. Чертовы психолекари! Их пациентом может быть Джек Потрошитель, и им до лампочки. Они будут продолжать тебе врать, укладывать зверя в постель и кормить его с ложечки куриным бульоном, как будто он — сама Америка. — Он помолчал, а затем пробормотал, ни к селу, ни к городу: — По крайней мере, снег прекратился. Дождавшись, пока Марино снова сел, я сказала: — Думаю, угрохать ему обвинением в соучастии в убийстве было чересчур. — Но это заставало его быть внимательнее, не так ли? — Дай ему шанс сохранить лицо, Марино. Он курил, угрюмо уставившись в занавешенное окно. — Я думаю, теперь он уже понял, что помочь нам — в его же интересах. — Да, но не в моих интересах сидеть здесь и играть с ним в кошки-мышки. Даже сейчас, когда мы сидим и болтаем, псах Френки разгуливает на свободе и вынашивает свои сумасшедшие мысли, которые тикают, как чертова бомба, готовая вот-вот рвануть. Я вспомнила свой тихий дом в тихом районе, медальон Кери Харпера, висящий на ручке моей двери, и шепчущий голос на моем автоответчике: «У тебя действительно светлые волосы, или ты обесцвечиваешь их?..» Как странно. Я ломала голову над этим странным вопросом. Почему это имеет для него значение? — Если Френки — наш убийца, — тихо сказала я, глубоко вздохнув, — то я не могу себе представить, какая может быть связь между Спарацино и этими убийствами. — Посмотрим, — пробормотал Марино, зажигая сигарету и мрачно глядя на закрытую дверь. — Что ты имеешь в виду? — Я никогда не перестаю удивляться тому, как одно обстоятельство оказывается связанным с другим, — ответил он загадочно. — О чем ты? Какое обстоятельство, Марино? Он взглянул на часы и выругался: — Куда, черт побери, он пропал? Отправился обедать? — Надеюсь, он ищет историю болезни Френки. — Да. И я надеюсь. — Что это за обстоятельства, которые оказываются связанными с другими? — снова спросила я. — Не мог бы ты выражаться более конкретно? — Давай посмотрим на все это с такой точки зрения, — предложил Марино. — У меня есть совершенно отчетливое ощущение, что если бы не эта проклятая книга, которую писала Берил, все трое были бы сейчас живы. И Хант, скорее всего, тоже все еще здравствовал бы. — Я в этом не уверена. — Ну конечно, нет. Ты всегда так чертовски объективна. Это мое мнение, о'кей? — Он посмотрел на меня и потер усталые глаза. Его лицо раскраснелось. — У меня такое ощущение, договорились? И оно подсказывает мне, что между убийцей и Берил изначально существовало связующее звено: Спарацино и книга. А затем одно обстоятельство привело к другому. Дальше псих убивает Харпера. Потом мисс Харпер проглатывает достаточно таблеток, чтобы свалить лошадь, так что ей не надо больше слоняться в одиночестве по ее громадному жилищу, в то время как рак сжирает ее заживо. И Хант вешается на балке в своих дурацких трусах. Перед моим мысленным взором проплыло оранжевое волокно со странным сечением в виде трехлистника клевера, вслед за ним рукопись Берил, Спарацино, Джеб Прайс, голливудский сынок сенатора Патина, миссис Мактигю и Марк. Они были конечностями и связками одного тела, которое я не могла собрать воедино. Каким-то необъяснимым образом люди и события, не имеющие отношения друг к другу, как по волшебству замыкались на Френки. Марино был прав. Одно обстоятельство всегда оказывается связанным с другим. Убийство никогда не возникает на пустом месте. Впрочем, это касается вообще всего дурного. — У тебя есть какая-нибудь теория насчет того, в чем именно заключается эта связь? — спросила я у Марино. — Нет, черт побери, ни одной, — ответил он, зевая, как раз в тот момент, когда доктор Мастерсон вошел в кабинет и прикрыл за собой дверь. Я с удовлетворением заметила, что в руках у него была стопка папок. — Ну, — сдержанно сказал он, не глядя на нас, — я не нашел никого с именем Френки, видимо, это было его прозвище. Поэтому я подобрал тех, кто подходит по времени лечения, возрасту и расе. Здесь у меня истории болезни шести белых мужчин, исключая Эла Ханта, которые были пациентами в Валхолле в течение того временного интервала, который вас интересует. Все они в возрасте от тринадцати до двадцати четырех лет. — Почему бы вам просто не дать их нам просмотреть, пока вы будете сидеть и курить свою трубку? — Марино был настроен менее воинственно, но не намного. — Я бы предпочел только рассказать их истории по причинам конфиденциальности, лейтенант. Если к кому-то из них у вас возникнет острый интерес, мы изучим его историю болезни подробнее. Так будет достаточно корректно? — Да, вполне, — сказала я прежде, чем Марино успел что-либо возразить. — Первый случай, — начал доктор Мастерсон, открывая верхнюю папку. — Девятнадцать лет, из Хайлэнд-Парк, Иллинойс, принят в декабре 1978 года с анамнезом: злоупотребление наркотиками, а конкретнее — героином. — Он перевернул страницу. — Рост — пять футов восемь дюймов, вес — сто семьдесят фунтов, глаза — карие, шатен. Его лечение продолжалось три месяца. — Эл Хант попал к вам лишь в апреле, — напомнила я, — они находились здесь в разное время. — Да, наверное, вы правы. Это мое упущение. Значит, мы можем его вычеркнуть. — Он отложил папку в сторону. Я глянула на Марино предупреждающим взглядом. Я видела, что он готов взорваться, его лицо стало красным, как у Деда Мороза. Открыв вторую папку, доктор Мастерсон продолжил: — Следующий — четырнадцатилетний юноша, блондин с голубыми глазами, пять футов три дюйма, сто пятнадцать фунтов. Принят в феврале 1979 года, выписан шесть месяцев спустя. В его анамнезе — утрата чувства реальности и фрагментарный бред. Ему был поставлен диагноз: шизофреник неорганизованного или гебефренического типа. — Вы не могли бы объяснить, что, черт побери, это означает? — спросил Марино. — Это означает бессвязную причудливую манеру поведения, полную социальную отстраненность и другие странности поведения. Например... — Доктор Мастерсон помолчал, просматривая страницу. — Он мог отправиться утром на автобусную остановку, но так и не появиться в школе. А однажды его нашли сидящим под деревом и рисующим странные, бессмысленные рисунки в блокноте. — Да, А теперь он знаменитый художник, живущий в Нью-Йорке, — пробормотал Марино с сардонической усмешкой, — его зовут Френк, Франклин, или его имя начинается на Ф? — Нет. Ничего похожего. — Итак, кто же следующий? — Следующий — двадцатидвухлетний мужчина из Делавера. Рыжие волосы, серые глаза, э... пять футов десять дюймов, сто пятьдесят фунтов. Принят в марте 1979 года, выписан в июне. У него был диагносцирован органический галлюцинаторный синдром. Провоцирующим фактором являлась темпоральная лобная эпилепсия и в анамнезе — злоупотребление гашишем. Течение заболевания осложнялось дисфорическим настроением и попыткой кастрировать себя, как реакцией на галлюцинацию. — Что значит дисфорическое? — спросил Марино. — Беспокойнее, нетерпеливое, подавленное. — Это было до того, как он пытался сделаться сопрано, или после? Доктор Мастерсон начал проявлять признаки раздражения, и на самом деле я его понимала. — Следующий, — скомандовал Марино, как сержант на плацу. — Четвертый случай — восемнадцатилетний юноша, волосы — черные, глаза — карие, пять футов девять дюймов, сто сорок два фунта. Его приняли в мае 1979 года, диагноз — шизофреник параноидального типа. В анамнезе, — он перелистнул страницу и протянул руку за трубкой, — рассеянный гнев и беспокойство, с сомнениями по поводу тождественности пола и явным страхом, что его примут за гомосексуалиста. Начало этого психоза, очевидно, было связано с тем, что в мужском туалете к нему подошел гомосексуалист. — Задержитесь на этом случае. — Если бы Марино не остановил доктора Мастерсона, это сделала бы я. — Нам нужно поговорить именно о нем. Сколько времени он пробыл в Валхолле? Доктор Мастерсон раскуривал свою трубку, заглядывая тем временем в записи, после чего ответил: — Десять недель. — Которые как раз попали на время пребывания здесь Ханта, — подытожил Марино. — Совершенно верно. — Значит, кто-то подошел к нему в мужском туалете, я у него поехала крыша? Что с ним случилось? В чем заключался его психоз? — спросил Марино. Доктор Мастерсон переворачивал страницы. Затем он поднял очки на лоб и ответил: — Проявление мании величия. Он верил, что Бог руководит его поступками. — Какими поступками? — Марино подался вперед на стуле. — Здесь не содержится никаких подробностей, за исключением того, что он довольно причудливо выражался. — И он был параноидальным шизофреником? — уточнил Марино. — Да. — Вы не могли бы описать симптомы этой формы шизофрении? — С классической точки зрения, — начал доктор Мастерсон, — существует набор характерных признаков, в который входит и бред величия, или галлюцинации с величественным содержанием. Тут может присутствовать и навязчивая ревность, и экстремизм в межличностных отношениях, и уверенность в бесспорности собственных представлений, а в некоторых случаях — стремление к насилию. — Откуда он сам? — спросила я.