— Не просто убивать. Эти трупы — это ведь явно послание. — Послание? И о чем же? — Вот это я и пытаюсь понять. — Вместо того, чтобы просто работать. Работать надо, Вершина, а не в умствованиях расслабляться. Азбука ведь! Где свидетели? — Опрашиваем, Петр Ильич. Собачников, бегунов, окрестных жителей… Пока ничего. — Не может быть, чтобы этого придурка никто не видел! Труп — не кошелек, в карман не спрячешь. — Пока ничего, Петр Ильич, — повторила она. — Значит, надо с другой стороны зайти! Мне что, всему тебя учить? Надо опросить ведущих психиатров, наверняка этот тип на учете состоит. Вот пусть специалисты и скажут, чей это почерк. А ты умствуешь. Послание, видите ли! В посланиях больного рассудка разбираться — дело психиатров, когда он в наших руках окажется, а твое дело — выловить этого ненормального. А не в бирюльки играть. Вон посмотри, какой у Савельева выход, поучись, как надо над делами работать! А ты все какой-то высший смысл ищешь. Вот и славно, устало подумала Арина, раз про Савонаролу вспомнил, значит, орать будет еще минуты две, не больше. * * * Киреев, вольготно развалясь в ее кресле, жонглировал крошечным пестрым мячиком. В следующую секунду Арина поняла, что это не мячик, а потерянный два часа назад кубик Рубика. — Ты где его взял? Это мое! — Ну не мое же, — фыркнул опер, восставая из кресла. — Ключи давай! — К-какие ключи? — Кольцо, на котором эта штука у тебя висела. Почему-то она послушалась. Отдала, правда, не всю связку, только колечко, с которого сиротливо свисала петелька от кубика. Киреев насадил кубик на шпенек, снял, буркнул «тут когда-то резьба была, а теперь только на клей», выудил из очередного кармана яркий тюбик, сосредоточенно нахмурился и через минуту положил кубик — уже с петелькой — на стол: — В принципе, минут пятнадцати достаточно, но я бы посоветовал для полной гарантии его до завтра к ключам не цеплять. — Где ты его нашел? — Чего его искать? Посветил фонариком по углам и увидел. — Фонарик — обычный элемент снаряжения опера? — довольно язвительно осведомилась Арина и сама на себя рассердилась. — Ну да, не подумала. А клей? Тоже из серии «будь готов — всегда готов»? Киреев засмеялся: — Однажды подметкой за гвоздь зацепился, пришлось с раззявленным башмаком часа два бегать. Мало, что неудобно, так на улице минус пятнадцать было, повезло еще, что ничего не отморозил. Ты чего морщишься? Чайник тебя что, не только словами лупцевал? — Спину потянула, когда кубик искала, — она повела плечами — от лопатки к шее постреливало. — Ладно, пройдет, пустяки. Хмыкнув, он обогнул стол, встал за спиной, принялся разминать ей плечи и затылок. Это было так приятно, что Арина сказала почти ехидно: — Ты у нас, смотрю, и швец, и жнец, и на дуде игрец? — Я опер, Вершина, — довольно равнодушно ответил он. Его здоровенные, футбольный мяч поместится, ладони Киреева были при том на изумление изящными: узкие, с длинными «музыкальными» пальцами. Очень нежными. — Спасибо, Ир, — благодарно кивнув, Арина, прерывая колдовство, отстранилась. Он выбрался из-за ее спины, плюхнулся на «свидетельский» стул напротив. — Сильно взгрели? — Да как обычно… — Я тебя ожидаючи проглядел статеечку, — он помахал газетой. — Материал, — автоматически поправила Арина. — Журналисты говорят не «статья», а «материал». — Да и леший с ними. Главное, что там пусто. А то я было испугался, начал прикидывать, какая из контор течет, ваша или наша. Но, похоже, до журналюг никакие подробности еще не дошли. — Угу. То-то блогеры наперебой изгаляются: тут тебе и каннибализм, и некрофилия, и вампиризм, и черт знает что еще. — И Ганнибала Лектера через слово поминают. А кто пообразованнее — парфюмера, про которого тот мужик написал с непроизносимой фамилией. — Зюскинд. — Точно. Идиоты, короче. Вот им будет разочарование, когда широкой публике станет известно, что убийца не насилует своих жертв, кожу с них не снимает, кровь не сцеживает, даже не душит. — Как по мне, лучше бы душил. Это быстрее, чем умирать от обезвоживания. — Тоже верно. А еще милосерднее — выстрел в голову. Ну так чего? И тут до Арины наконец дошло, что Киреев явился сегодня вовсе не ради глупой газетки или починки ее, Арининого, брелока. Она вскочила было, но кресло поехало, стукнуло ее под коленки, и Арина плюхнулась назад: — Что? Что узнал? Но вредный опер, демонстративно развалясь на свидетельском стуле, ухмылялся: — А сплясать за новости? — Иди ты! — Злая ты, Вершина! Нет бы развлечь опера, который в погоне за информацией ноженьки сносил по… — По самые гланды! Говори уже! — Итак. Первая девушка… — Господи! Опознали наконец?! — Я не господи, но ход твоих мыслей мне нравится. Слушать будешь? — Молчу. — Первая девушка, в смысле которую первой нашли, это у нас Фанни Ланге. — Француженка, что ли? — Молчит она! Вполне русская девушка. Из Прибалтики приехала. Работала в цветочном салоне «Флоренция», который принадлежит ее какой-то там тетке. Нет, в полицию обратилась не тетка, а подружка девушкина, тоже цветочница. — Опрашивал? — Решил, что ты сама захочешь. Ах да, ни по месту жительства, ни по месту расположения цветочного салона притяжения к месту выкладки тела нет. — Почему-то меня это не удивляет… — Меня почему-то тоже. Слушай дальше. Вторая у нас была Доменика Смирнова. — Доменика? Слушай, может, он на диковинных именах зациклен? — Поймаем — спросишь. Доменика Смирнова трудилась в банке менеджером по работе с клиентами. Мать с новым мужем живет в Финляндии, заявление подали коллеги. — Опрашивал? — Ответ аналогичный. — Давай прямо завтра с утра по свидетелям поедем? — С утра так с утра, как скажете, мэм. — Притяжения к месту тоже нет?