– Рентгеновский снимок души, – сказала Эльф. – Это ты об отце? – Ну, не совсем… мм, типа того… Да. – А название придумал? – Наверное, «Тлеющие угли». «Не слишком удачное», – подумала Эльф, глядя на строфы. – Тебе не нравится? Предложи что-нибудь получше. Эльф еще раз прочла строки: – А если… «Пурпурное пламя»? Дин погрузился в размышления. Мимо проехал тягач с полуприцепом. – Может быть. – У тебя там даже пятистопный каталектический ямб. – Ой, честное слово, я его лечу специальной мазью, только еще неделю нельзя заниматься сексом, пока все симптомы не пройдут. Эльф постучала по странице: – «О лучшей жизни даже не мечтай…» Видишь, безударный и ударный слоги чередуются: та-ДУМ-та-ДУМ-та-ДУМ-та-ДУМ-та-ДУМ. Та-ДУМ – это стопа. Если в стопе первый слог безударный, а второй – ударный, то стихотворный размер называют ямб. В строке пять стоп, поэтому ямб пятистопный. А когда чередуются первый, ударный, и безударный слоги – ДУМ-та-ДУМ-та-ДУМ-та, – это хорей. – Так вот, значит, чему учат в школах для богатеньких… – Дин сунул в рот фруктовый леденец и предложил коробочку Эльф. Она взяла леденец. Лимонный. – В самых-пресамых лучших школах, вот как в той, где учился Джаспер, стихотворные размеры изучают на примерах греческой и латинской поэзии. Не только на английском. – А в самых-пресамых худших школах, вот как в моей, учат курить, прогуливать, изворачиваться и тырить мелочь. – Самые востребованные навыки трудовых ресурсов Великобритании. – Эльф перечитала стихи; рот заполнился лимонной слюной. – Тут нет ни припева, ни проигрыша… – Я пока еще не понял, нужны ли они. Если у рентгеновского снимка души появится прилипчивый припевчик, то что станет с рентгеновским снимком души? – «Поплачь об этом утренней звезде…» Очень проникновенная строка. Печальная. – «Утренняя звезда» – это водка, которую глушил Гарри Моффат. Дин никогда не принимал участия в обсуждении отцов, но на этот раз Эльф почувствовала, что обычно запертая дверь чуть приоткрылась. – А если он с тобой свяжется… ну, скажем, если мы запишем эту песню… что ты будешь делать? Дин долго не отвечал. – В Грейвзенде я его время от времени видел, – сказал он наконец. – То в парикмахерской, то на рынке или на вокзале. Обычно я его просто игнорировал, это не так уж и трудно. С той самой ночи костров… – он кивнул на блокнот, – мы с ним не разговаривали. Ни разу. – Даже на свадьбе Рэя и Ширли? – Рэй все так устроил, что Гарри Моффат пришел в загс, а я – на банкет. Короче, «и с мест они не сойдут…». Так оно к лучшему. Эльф снова посмотрела на стихи. – Да, это не оливковая ветвь примирения, но эти строчки говорят: «Ты есть, и я все еще о тебе думаю». Если бы ты действительно о нем не думал, то не писал бы таких стихов. Дин стряхнул пепел за окно. «Кажется, он расстроился». – Извини, если я что-то не так сказала. – Нет-нет, все так. Понимаешь, мне просто завидно. Вот если ты хочешь что-то сказать, то прямо так и говоришь. Как у тебя получается? Это потому, что у тебя хорошее образование? Или все девчонки такие? – Знаешь, посторонним всегда легко рассуждать об отношениях в чужой семье, – объяснила Эльф, обмахиваясь. – Но все-таки почему ты именно сейчас сочинил песню об отце? Дин поморщился: – Потому что внутри что-то говорит: «Теперь моя очередь» – и не отпускает до тех пор, пока с этим не разберешься. А у тебя разве не так? «Надо же, а я-то думала, что знаю Дина…» – Вроде того… Наверное, это все очень неоднозначно… Я Гарри Моффата имею в виду. – Неоднозначно – не то слово. Вот встречаешь его в первый раз и думаешь: «Прекрасный человек, душа компании!» Потом узнаешь поближе и начинаешь понимать, что вроде бы все хорошо, но есть какая-то червоточинка. И только самые близкие и родные знают, почему у него нет настоящих друзей. Он пьет не чтобы захмелеть. Он пьет, чтобы выглядеть нормально. А то, что он считает нормальным поведением, на самом деле ужасно. Мимо проехал мусоровоз. Два мусорщика с голыми торсами стояли на подножке; один – вылитый Экшн-мен, другой – типичный игрок в дартс. – А почему твоя мама от него не ушла? – спросила Эльф. Дин скривился: – Так ведь позору не оберешься. Если женщина с детьми бросает мужа, значит она сама виновата. Ну, так многие считают. А еще мама тревожилась за меня с Рэем. Боялась, что в одиночку не сумеет нас обеспечить, что мы будем ходить в обносках, перебиваться с хлеба на воду, что она не сможет вывозить нас на отдых. Вдобавок при разводе только главный добытчик в семье может позволить себе хорошего адвоката. Ну а потом все время теплится какая-то извращенная надежда, что этого больше не повторится, что все случилось в последний раз, что муж подобреет… – Это не извращенная надежда, а извращенная логика, – сказала Эльф. – Согласен. – Дин вышвырнул окурок в окно. – И очень распространенная. – А твой отец так и живет в доме, где ты вырос? – Жил… А год назад попал в аварию, по своей вине. И что ты думаешь? Сам он отделался парой царапин, а вторую машину, «мини», смяло в лепешку. Ее водитель теперь в инвалидном кресле, а его дочь потеряла глаз. – Боже мой, какой ужас, – ахнула Эльф. – Угу. Оно рано или поздно должно было случиться. Ну, он сел за руль пьяным, поэтому страховая компания отказала в выплате компенсации и дом пришлось продать. Сейчас у него муниципальная квартира. Его уволили с цементного завода, он был вынужден обратиться за пособием. Забавно получилось, конечно. Он ведь потому и запрещал мне заниматься музыкой, чтобы я его не позорил. Мол, все музыканты – нищеброды и бездельники, сидят на пособии. А потом его приятели-алкаши перестали выставлять ему выпивку, из пабов его просто выгоняли… тут я и подумал: «Если бы это был не Гарри Моффат, то было бы жалко человека… Но это же Гарри Моффат. Он сам всю эту муть заварил, вот пусть сам и расхлебывает…» – А он хоть куда-нибудь обращался за помощью? – Рэй говорит, что он начал посещать собрания Общества анонимных алкоголиков. Не знаю, что из этого получится. Мне трудно представить Гарри Моффата без его «Утренней звезды». Вернулся Левон, сел в машину и утер лицо носовым платочком в горошек. – Обалдеть. Помнится, когда я проталкивал в чарты Бастера Годвина, все решалось с помощью коробки конфет и пары комплиментов. А теперь собственного сына-первенца им подавай. – Левон вытащил из бардачка конверт, вложил в него пять фунтовых купюр. – Вот, откровенная взятка. – А может, лучше отдать деньги мне? – спросил Дин. – И вообще, не проще ли нам самим скупить все экземпляры нашего сингла? – Увы, горькая правда заключается в том, что пока о «Темной комнате» никто не знает, поэтому наш сингл никому не интересен. За две недели мы должны его раскрутить. А значит, будем делать все, что потребуется. В данном случае я должен дать взятку болвану-директору магазина грампластинок в Слау, чтобы он подправил цифры продаж в нужную сторону. Более того… – Он повернулся к Эльф. – Ты пойдешь со мной и будешь строить ему глазки. А ты, Дин, будешь кадрить продавщиц на подвядшие розы. Готовы? Что ж, снова ринемся, друзья… – Питер Поуп, – представился директор магазина «Аллегро», шлепая пухлыми рыбьими губами и поглаживая руку Эльф. – К вашим услугам. На стереопроигрывателе крутилась пластинка. Энгельберт Хампердинк пел «There Goes My Everything»[51]. – Добро пожаловать в мою штаб-квартиру, так сказать. Эльф высвободила руку: – У вас великолепный магазин. – А еще у нас филиалы в Мейденхеде и Стейнсе. По субботам торговля идет очень бойко. Верно, девушки? – Совершенно верно, мистер Поуп, – хором отозвались две продавщицы, обе ровесницы Эльф, только с ногами подлиннее и с фигурами постройнее. – Ммммм-р-р, – промурлыкал Питер Поуп. – У нас шесть кабинок для прослушивания. Шесть. А у наших конкурентов, рядом с вокзалом, всего три. – В Слау и его окрестностях «Аллегро» – единственный музыкальный магазин с достойной репутацией, – заявил Левон. – Не желаете ли закурить, мистер Поуп? Мистер Поуп взял предложенную пачку и спрятал ее в карман. – У нас очень широкий ассортимент – от Эллингтона до Элвиса, от Элвиса до Элгара. Верно, девушки?