– Послушайте, – сказала она. – Я знаю черную магию и видела такое раньше. Ехать вслед за девочкой – не решение вопроса. – А я знаю людей в округе Эссекс. Достаточно вспомнить, что они сделали со мной. – Но это ее судьба, не ваша. Ей придется пройти сквозь ад и выйти с другой его стороны, чтобы выбраться из собственной тьмы. Мария покачала головой, сдерживая обжигающие слезы. – У вас есть только один способ ей помочь, – сказала Катрин. – Объединить первое и второе правила. Мария видела теперь, что Катрин старше, чем казалось, старее, чем следует быть смертному. Женщины в семье Дюран жили слишком долго и в конце жизни теряли всех, кого любили. Именно поэтому Катрин приехала в Нью-Йорк – начать жизнь заново. Она была благодарна Фэйт за то, что та прибегла к зелью № 10 и подарила ей новую жизнь с Финни, добрым и порядочным человеком. Теперь она хотела сделать ответную любезность: помочь Марии вызволить Фэйт из плена темной магии. – Если хотите вернуть дочь, спасите кого-нибудь. Это способ отвоевать ее жизнь. Ждите – и вам подвернется такой шанс. Только не пропустите его. * * * Целыми неделями Мария смотрела в окно, почти не смыкая глаз и едва прикасаясь к еде. И вот в одно солнечное утро на Мейден-лейн пришла Ханна Деккер – это и был тот знак, который, по словам Катрин, обязательно будет подан. Мария почувствовала печаль гостьи, ей нужно было помочь. Пришедшая была женой известного голландского священника. Когда Мария услышала, что ее зовут так же, как ее любимую приемную мать, то прониклась уверенностью, что эта женщина даст ключ к спасению ее дочери. Ты получишь втрое больше, чем отдашь. Спаси чью-нибудь дочь, и этим ты спасешь собственную. Ханна Деккер разыскала Марию Оуэнс, когда вконец отчаялась. Ее дочь мучили приступы лихорадки, с каждым днем усиливаясь, и матери оставалось только наблюдать, как бедное дитя все глубже погружается в немощь и боль. Добрый друг семьи доктор Йост Ван дер Берг, достопочтимый пресвитер голландской реформистской церкви и при этом врач, не нашел способа справиться с болезнью. Он давал девочке эликсир, приготовленный из толченых костей, собранных в склепах, чтобы убрать боль в костях, но без всякого эффекта. Ни одно средство не помогало. Ханна Деккер услышала имя Марии Оуэнс случайно: женщины говорили о ней украдкой, думая, что их не услышат. Ханна не верила в ведьм и никогда не сталкивалась с Непостижимым искусством, но ничего больше не оставалось, пришлось хвататься за соломинку, сколь нелепо бы это ни выглядело. Ханна была готова заплатить любую цену за лечение. – Когда ваша дочь поправится, тогда и решите, сколько это стоит, – сказала Мария, взяв плащ и черный мешок с травами. Мария была готова получить плату за лечение, но не золотом и серебром. «Спаси жизнь – выиграй жизнь». Она знала репутацию Йонаса Деккера, видного священника, уважаемого как голландской, так и британской общиной. Он жил в Бостоне, но гораздо уютнее чувствовал себя в Нью-Йорке, где люди мыслили более свободно. Зная, что девочка очень больна и прикована к постели, Мария сама зашла к Деккерам, что делала очень редко. Большой семейный особняк превратился в дом скорби с задернутыми алыми шторами, погашенными свечами и фонарями. Слуга провел Марию наверх, в тускло освещенный холл, и попросил подождать. Картины голландских художников рядами висели на обшитых деревянными панелями стенах, полы покрывали французские ковры ручной работы. Но богатство не служило защитой от горя; когда Мария вошла в спальню, она испытала сострадание к пациентке, бледной десятилетней девочке по имени Аннеке, которая корчилась от боли. Ее лихорадило, постельное белье промокло до нитки, нежное личико исказилось. Мать девочки не могла смотреть на нее без слез. Ей ставили бесполезные пиявки и банки, и доктор Ван дер Берг оказался в безвыходном положении, пытаясь поставить диагноз. Он был хорошо знаком с болезнями, встречавшимися в Голландии, Нью-Йорке и Колонии Массачусетского залива, но эту девочку поразило тропическое заболевание. Мария сразу же распознала костоломную лихорадку, болезнь, обычную в Вест-Индии. Деккеры ездили на Арубу[49] навестить родственников. Когда Мария расспросила Ханну поподробнее, та рассказала, что дети гуляли на морском берегу жаркими летними вечерами, когда тучи москитов закрывали небо. Мария выбрала несколько высушенных и свежих трав, которые должны были помочь девочке наверняка: засушенные синие фиалки – для настойки от язв во рту, корень липы и тысячелистник – от учащенного сердцебиения: сердце стучало так сильно, что девочка держалась руками за грудь, опасаясь, что оно вырвется наружу. К счастью, тава-тава была у Марии под рукой, она выращивала эту траву в горшках на подоконнике на случай рецидива болезни Самуэля Диаса, хотя и не слишком верила, что он когда-нибудь вернется. После отъезда от него не было ни одного письма. Болезнь девочки Деккеров оказалась гораздо более запущенной, чем когда-то у Самуэля. У нее началось внутреннее кровотечение, даже слезы, когда она плакала, были красными. На руках и ногах расцвели пурпурные синяки, она кричала от боли, стоило кому-нибудь прикоснуться к ней. Она не могла открыть глаза, даже если ее просили – настолько она ослабла. Мария решила оставаться рядом с пациенткой, пока не наступит хоть какое-нибудь улучшение. Она прошла по коридору на кухню, пристроенную к дому, мимо комнаты, заполненной книгами. Войдя внутрь, она остановилась у письменного стола. Священник работал над письмом, развернутым перед ним. «Слишком многое приписывается дьяволу, ведьмам и колдовству». Священник был хорошо знаком с семейством Матерс, сыгравшим важную роль в процессах о колдовстве. Деккер полагал, что для благочестивых разумных людей их воззрения просто смешны. Мария думала о написанном священником, пропитывая чистые тряпки холодной водой с уксусом, чтобы облегчить лихорадку, терзавшую девочку. Затем она попросила кухарку сварить бульон из рыбных костей, а сама вскипятила воду для чая тава-тава, чтобы напоить им пациентку и приготовить Бодрящий чай для себя. Судьба не случайно привела ее сюда, и ей хотелось быть сильной, чтобы выдержать то, что предстояло. Она сражалась с тьмой, которая возникала там, где меньше всего ее ожидаешь, в этом случае – в сердце юной девчонки, ее дочери. Хотя жена священника не верила в магию, она ничего не сказала, ни когда Мария насыпала полоску соли на подоконник снаружи и повесила медный колокольчик над дверью, ни когда надевала на ребенка чистую синюю ночную рубашку. Мария натерла ноющие кости Аннеке маслом, настоянном на розмарине, а потом стала вливать в нее чай тава-тава, просовывая ложечку между пересохших губ девочки. Бедный ребенок говорил в лихорадке сам с собой, просил избавить от страданий, потеряв всякую волю к жизни. Ханна сидела на стуле у кровати и тихо плакала. Мария прошептала, что нужно показать девочке: они верят в ее выздоровление. А потом снова занялась больным ребенком. – Мы избавим тебя от страданий, и ты будешь жить, пока не станешь старухой с седыми волосами, – успокаивала Мария девочку. «Но она никогда не будет ребенком снова, пережив такую муку, – подумала Мария. – Зато станет сострадать другим, не пройдет мимо чужой боли, не сделав всего возможного, чтобы помочь». Мария вполголоса напевала песню Ханны Оуэнс, которую та в детстве пела ей на ночь, а она сама – Фэйт на борту «Королевы Эстер» и в лесах округа Эссекс. Аннеке просила петь колыбельную снова и снова, и Мария охотно соглашалась, поскольку песня напоминала ей о доме. Река широка, и не перебраться, Ведь крыльев нет у меня. Дайте лодку для нас с любимой, И мы станем грести, ты и я. Когда устриц на кленах увижу, И вода напоит допьяна, Когда снег и мороз согреют, Любимая будет верна. Священник, услышав эту мелодию, остановился в дверях спальни, взволнованный старой народной песней, и стал наблюдать, как незнакомка ухаживает за его дочерью. Это была песня, которую пел лукавый народ, люди, которых он совсем не уважал. Он смотрел, как Мария мыла спутанные волосы ребенка в тазу теплой водой с черным мылом, имевшим отчетливый сладковатый запах. Роза и розмарин, шалфей и лаванда. У Марии был красивый чистый голос, и Аннеке, которая до этого металась и ворочалась в судорогах, наконец лежала тихо и внимательно слушала. Ее состояние улучшалось быстро, словно по волшебству, если бы оно действительно существовало, но священник не верил в магию – только в невежество людей, которые доверяли колдовству. Мария так и не покинула Аннеке: она оставалась у ее постели и принялась обшивать ночные рубашки девочки по краю синей ниткой. Священник вывел жену в коридор. – Мы ничего не знаем о женщине, которую ты привела. Кто может поручиться, что она не отравит нашу дочь своими снадобьями? Ханна Деккер опустилась на колени, умоляя мужа позволить Марии продолжить лечение Аннеке. Когда священник увидел жену в подобном смятении, у него не осталось иного выбора, как согласиться. Когда позже Йонас Деккер вернулся в спальню дочери, он обнаружил, что Мария зажигает белую свечу, на которой она вырезала название болезни, имя ребенка и дату. Священник был обеспокоен и потребовал, чтобы ему дали попробовать чай, которым Мария поила его дочь. Горечь напитка ему не понравилась. – Это не ухудшит ее состояния? – спросил он. – Я знаю, как лечить костоломную лихорадку. Или вы будете мне доверять, и я сделаю все от меня зависящее, или ваша дочь умрет. Священник сел рядом с Марией, глядя, как мерцает свеча. У него был только один ребенок, и Мария знала, что это такое, – словно ты носишь сердце в своей руке. – Вы можете заточить меня в тюрьму, если я вас подведу, – сказала она. – Пусть тогда меня повесят. Он издал тихий нервный смешок. – Я не хотел бы этого делать. Предпочитаю, чтобы моя дочь осталась жива. – Тогда договорились. Я тоже этого желаю. * * * Мария несла по коридору миску с холодной водой и уксусом. В тот день в дом пришел близкий друг священника доктор Йост Ван дер Берг. Это был высокий мужчина, обладавший большим влиянием, регулярно посещавший первых лиц Нью-Йорка и Массачусетса и высоко всеми чтимый. Мария нечаянно услышала разговор доктора с Деккером о судебных процессах в Салеме. Они оба скептически относились к допущению, что человек может заключить договор с дьяволом и по его воле нести смерть и разрушение. Доктор считал, что у правосудия могут возникнуть вопросы скорее к обвинителям, чем обвиняемым. Было совершенно очевидно, что и он, и Деккер считают охоту на ведьм полнейшим безумием. Ни тот, ни другой не верили, что обвиняемая способна ударить или укусить жертву, когда ее в то же время видели за многие мили от места происшествия. Безумие думать, что подобное возможно. Йонас Деккер утверждал даже, что обвинители – больные, умалишенные. Такое мнение разделяли не только они. Многие люди, близкие к властям Массачусетса, начали понимать, что эти судебные процессы – своего рода истерия, хотя мало кто желал вдаваться в подробности ужасов, происходивших до недавнего времени. Инкрис Матер, президент Гарвардского университета, опубликовал труд «Случай совести», где привел аргументы против использования зрительных свидетельств в процессах ведьм, что прямо противоречило работе его сына Коттона Матера «Чудеса невидимого мира», в которой утверждалось, что зрительные свидетельства весьма ценны для суда. Матер-старший при этом писал: «Пусть лучше десять подозреваемых, что они ведьмы, избегут приговора, чем одна невинная будет осуждена». Но взгляды одного человека, находившегося у власти, остались неизменными: это был главный обвинитель на процессах о колдовстве – назначенный в 1692 году Джон Хаторн. Когда-то он был способен нырнуть в воду полностью одетым или стоять во дворе при луне и срывать яблоки с дерева. Когда Мария спросила Джона, почему тот ее бросил, он ответил, не вдаваясь в объяснения: «Люди меняются». Возможно, он считал это истиной, но кем ты был, тем остаешься навсегда. Людей может изменить несчастье или обстоятельства, как это случилось с Фэйт, но каждый несет свою душу, неизменную и вечную – свет, сердце, дыхание. * * * Доктор Ван дер Берг проскользнул мимо Марии, едва взглянув на нее. В этот момент единственной его заботой была пациентка, к которой он пришел с визитом. Он осмотрел девочку, затем прошел в кабинет, пригласив Марию следовать за ним, и закрыл дверь, чтобы поговорить с ней с глазу на глаз. На лбу доктора появились морщины, он выглядел озадаченно не из-за состояния пациентки – оно явно улучшилось, но скорее по причине отсутствия собственного четкого суждения. – Полагаю, вы считаете меня глупцом. – Он смотрел на Марию уже с интересом. – Вовсе нет. Я сталкивалась с этим заболеванием на Кюрасао, поэтому без труда его распознала. Невозможно узнать то, чего не видел. Доктор был благодарен ей за проявленный такт, хотя и полагал, что в этом случае вел себя как невежественный осел. Он был известен высокомерием, уверен в своих обширных знаниях, но сейчас смирил гордыню и спросил, какой метод лечения применила Мария, и она рассказала ему о целебных средствах, которые носили практический характер. В их числе были: влажные салфетки, пропитанные уксусом из яблочного сидра, базиликовый чай с имбирем, бульон из рыбьих костей, – достаточно простые вещи, но самое важное лечебное средство – чай тава-тава, который она готова предоставить, если к доктору обратятся другие пациенты с этой болезнью. – Поскольку она заболела на Арубе, когда жила у кузенов, то, скорее всего, заразилась от них. Инфекция передается через дыхание, – сделал вывод доктор. – Нет, через укус насекомых. Это не похоже на оспу. Больной не может вас заразить. – Как вас зовут? – спросил доктор, которому она все больше нравилась. – Мария Оуэнс. – А меня… Она прервала его: – Я знаю, кто вы, сэр. – Все в Нью-Йорке знали и уважали его: он дружил и с власть имущими, и с бедняками. Доктор налил два бокала портвейна из стеклянного графина. – Поздравляю вас, – сказал он. Доктор считал людей недалекими существами, но только не эту женщину. – Должен сказать, что я крайне заинтригован, каковы будут ваши дальнейшие действия. Мария взглянула на руку доктора. Пока он говорил, его судьба менялась; она никогда не видела, чтобы это происходило настолько быстро. Затем она посмотрела на собственную ладонь – там происходило то же самое: узор полностью повторял рисунок линий руки доктора. Их встреча полностью изменила будущее.