«Я не знаю, что может произойти между нами. Я ищу человека по имени Джон Хаторн. Он моя судьба и отец моего ребенка». Фэйт присела на корточки; ее сердце бешено колотилось. Только что она узнала имя своего отца. Буквы казались ей острыми, как осколки стекла. Фэйт слышала, как мать зовет ее из сада, где она сажала розмарин и мяту, но не ответила и легла на солому. Пролистав карты в атласе, она нашла округ Эссекс. Навигаторы всегда намечают на карте маршрут заранее, так и Самуэль нарисовал его чернилами. Фэйт думала об этом развернутом перед ней листе бумаги, где было обозначено ее будущее, о том, что месть нашла себе убежище где-то рядом с ее сердцем, как птица в гнезде. Почва для мстительности была подготовлена с самого начала. В тот вечер Фэйт поужинала вместе с матерью треской, запеченной в сметане с весенним луком, а потом ушла к себе. Заперев дверь, она зажгла черную свечу. Оказалось, ее отец – судья, отправлявший на смерть женщин, что стояли перед ним с железными цепями на запястьях и связанными веревкой ногами. Если бы она порылась в памяти, то, наверное, припомнила его внешность – высокий мужчина, смотревший на нее так, словно хотел, чтобы она исчезла. Если отец тебя не любит, в душе образуется камень, твердый и такой острый, что способен пронзить кость. Внутри сгущалась тьма, и Фэйт была этому рада. Она вступила в возраст, когда невинность воспринимается как недостаток. Делай, что должен, или делай, что хочешь. Придерживайся правил или ломай их напополам. Фэйт не всегда будет тринадцать, но сейчас ей было именно столько. Она купила у сапожника красные башмаки, и те пришлись ей впору. Перед отъездом она написала записку матери и, сложив, оставила на тумбочке. Раньше Фэйт доводилось брать тайком деньги, и она хотела сообщить Марии, что на этот раз отправляется в путешествие за свой счет. Судья предстанет перед ней и будет держать ответ. Она уже знала, что признает его виновным и позаботится, чтобы он заплатил сполна за все, что совершил. * * * В тот день, когда Фэйт покидала Нью-Йорк, в воздухе кружился вихрь, а холодный туман вскоре сменился градом. С моря приближался неожиданный шторм, стремительно двигаясь к береговой линии. Все стало белым – и воздух, и море, и небо, но непогода и высокая волна не пугали Фэйт. Она еще дома посмотрела в черное зеркало и увидела там, что сама судьба назначила ей поездку в Салем. Проезд Фэйт оплатила деньгами, полученными от женщин, нуждавшихся в ее талантах, искавших избавления и возмездия, и мысленно поблагодарила их, стоя на причале, сама готовая к мести. Корабельный казначей решил было, что монеты Фэйт фальшивые. Как иначе могла девочка иметь такую сумму? Однако, потерев одну монетку своим платком, казначей обнаружил, что та засияла. – Ладно, иди, – сказал он, не сводя глаз с Кипера. – Но эта зверюга остается. Фэйт, конечно, не собиралась бросать Кипера: это верное создание, если бы понадобилось, ради нее было готово броситься в ледяную воду. Когда казначей отошел по своим делам, Фэйт достала фигурку, изготовленную из коры болиголова, поднесла к ней спичку и произнесла заклинание из «Книги ворона», наблюдая, как кора превращается в черную лужицу. Всякий раз, читая наизусть этот текст, Фэйт ощущала изменения внутри себя, словно кровь разогревалась, а кости становились острее. Ее волосы были такого темно-рыжего цвета, что в тени казались черными, словно та девочка, которой она когда-то была, и ребенок, украденный Мартой, волшебным образом превратились в одно существо. Она была создана из крови, сердца и души и практиковала кровавую магию. Теперь Фэйт уже не была чьей-то маленькой девочкой. Издали она казалась взрослой женщиной, привлекала мужчин и не походила на других девушек. Это проявлялось в том, как она встречала обращенные на нее взгляды мужчин, – открыто, без опаски, словно хотела понять, кто они на самом деле. Когда казначей вернулся, он больше не замечал Кипера и не проронил ни слова о волке. Зрение его затуманилось и так и не прояснилось до конца пути. Фэйт впервые использовала зловещую магию для собственных эгоистических целей и вечером, откусив кусок хлеба, который захватила на ужин, почувствовала кровь и обнаружила, что сломала зуб. Кровавая магия требовала свою плату. Фэйт ощутила озноб и спросила себя, не слишком ли далеко она зашла. То, что ты посылаешь, возвращается к тебе в тройном размере. То, что даешь миру, получаешь назад. Кровь порождает кровь. Фэйт прижалась к Киперу, чтобы сохранить тепло. Несколько матросов оглядели ее с ног до головы, сочтя путешествовавшую одну тринадцатилетнюю девочку законной добычей. Кипер предупредительно глухо зарычал, но это было не единственной причиной, заставившей матросов держаться подальше. Их отпугнули и серебристые глаза Фэйт, холодные, как монеты, и то, что она, казавшаяся рыжеволосой девочкой, вдруг внезапно превращалась в черноволосую женщину, с которой лучше не связываться. * * * Корабль прибыл утром, когда Салем лежал перед ними, освещенный холодным весенним солнцем. Гавань почти замерзла, хотя свежие листья, появившиеся на деревьях, мерцали зеленым цветом. Чтобы корабль мог пришвартоваться, матросам в гребных шлюпках пришлось рубить пленку синего льда. Погода была отвратительная, и пассажиры шептались, что это предвестие всяческих несчастий. Вот и Фэйт уколола палец, наткнувшись на щепку, капля крови, упав на палубу, закипела, а в холодном воздухе повис красный туман. Она плохо помнила прибытие в Салем в детстве, только езду в повозке по тряской дороге и густой лес, деревья с черными листьями, которыми была усеяна тропинка, ведшая к внушительному дому с узорами в виде ромбов. Работа в доках остановилась из-за шторма, и в наступившей тишине красные башмаки Фэйт звонко цокали по льду. Она зашла в таверну, где сидели матросы с хриплыми голосами, попавшие в западню на суше, ожидавшие, когда растает лед и корабли смогут выйти в море. Когда Фэйт заняла столик, никто ее не беспокоил, словно девочка, путешествующая без сопровождения взрослых, никого не удивляла. Посетители таверны вели себя вполне разумно, оставив ее в покое, ведь у ног Фэйт лежал защитник, чьи глаза холодно мерцали. Никто из мужчин, сидевших в таверне, раньше не видел собаку, которая бы так выглядела. Девчонка и ее зверь казались единым созданием, которое соединилось каким-то противоестественным образом, – она в черном капюшоне, он покрытый длинным черным мехом. Подать еду приказали юной служанке, поскольку официант средних лет уже понял, что эта рыжеволосая девчонка таит в себе какую-то угрозу. Фэйт заказала две миски тушеного мяса, одну для себя, другую для Кипера, и кружку кипятка для собственной заварки. Чай был дорог и порой недоступен, поэтому Фэйт взяла с собой Бодрящий чай. Она положила на стол потускневшую серебряную монету. Фэйт видела, что обслуживавшая ее девушка голодна и обучена не болтать лишнего, что она подвергается регулярным унижениям. С другого конца зала за ними лениво наблюдал хозяин заведения. Он спокойно кивнул гостье. – Это он? – спросила Фэйт девушку. Служанка быстро оглянулась и еще быстрее повернулась назад. – Я не понимаю, о чем вы спрашиваете. Он ни при чем. – Если ты скажешь, что это он, я тебе поверю. – Фэйт по собственному опыту знала, что бывают ситуации, когда не остается ничего, кроме лжи. – Я хочу найти человека по имени Джон Хаторн. – Увидев, как изменилось лицо служанки, Фэйт положила на стол еще одну монетку. Девушка смахнула монетку в ладонь, прежде чем кто-то успел ее заметить. – Вам лучше держаться подальше от судьи, – пробормотала она. Девушка сообщила по секрету, что ее кузине предъявлено обвинение и она ожидает суда. Вина кузины состояла лишь в том, что она прогулялась с молодым человеком, помолвленным с другой. Вскоре ее обвинили в колдовстве. – Многие даже не осмеливаются произнести вслух его имя. – Разве я похожа на девушку, которая боится мужчин? – Голос Фэйт звучал спокойно, но решительно. – И тебе не нужно их бояться. – Она порылась в сумке и вручила служанке фигурку, сшитую из красной ткани с черной ниткой. – Сожги это, и мужчина, который тебя обижает, исчезнет. – Он умрет? Эта мысль потрясла кроткую служанку, хотя и желание избавиться от обидчика тоже никуда не исчезло. Она знала, что за каждой попыткой освободиться следует наказание. – Он просто исчезнет. – Девушка все еще казалась взволнованной, поэтому Фэйт добавила: – На Род-Айленд или в Коннектикут, во всяком случае, не в ад, а лишь достаточно далеко, чтобы тебе не надоедать. Фэйт и Киперу подали две доверху наполненные миски с тушеным мясом. Служанке удалось разузнать адрес дома судьи на Вашингтон-стрит, южнее здания суда. Пройдя через город по скользким улицам, Фэйт утомилась и тяжело дышала. Крыши домов в сумерках выглядели синевато-серыми. Вскоре она увидела вязы: их листья распускались, а черная кора была скользкой и влажной от тающего льда. Потеплело, и ледяная буря почти забылась. Теперь, вернувшись, Фэйт вспомнила ряды цветущих флоксов, мальчика, которому она помахала рукой, и ужас на лице его матери. Приближаясь к двери, Фэйт почувствовала, как часто бьется ее сердце, так же, как в тот день, когда они с матерью убегали от маленького мальчика в саду и женщины, которая его звала. Кипер припустил в сторону леса, где он мог оставаться незамеченным, поскольку хорошо понимал, что в этом доме ему не обрадуются. А вот Фэйт оказалась именно той девушкой, которую искала Руфь Гарднер Хаторн. Они нанимали служанку, помогавшую со стиркой, и еще одну, готовившую еду по субботам, но все же работа по дому оставалась несделанной. Поэтому когда Руфь открыла дверь и обнаружила за ней миловидную девушку, она возблагодарила Бога за его мудрость и удачу, которую он принес в этот день. Девушка сообщила, что она сирота и умеет готовить обеды, печь пироги, делать уборку в доме, не питает отвращения к белильной извести и готова стирать простыни в большом котле, поставленном на огонь над вырытой во дворе ямой. Забота о шести детях вконец измотала Руфь. Эту бесприютную девушку, как видно, послало им само небо. – Должно быть, ты замерзла, – сказала Руфь, впуская гостью в дом. – Снег в апреле означает, что лето будет жарким. Руфь была женщиной добросердечной, чтобы понять это, магия не требовалась, достаточно было взглянуть в ее спокойные голубые глаза. Когда ее выдали замуж, даже не спросив согласия, она была на год старше, чем сейчас Фэйт. Родителей Руфь потеряла: их сослали на Род-Айленд, поскольку они были квакерами и считались врагами пуританской колонии. Жизненный опыт заставлял ее быть великодушной к девушкам, не имевшим за душой ничего, кроме своих скромных способностей. Она сама когда-то мечтала, что кто-то придет и спасет ее, позволив оставаться девочкой немного подольше, и тогда у нее, возможно, появится выбор, за кого выходить замуж. Теперь она уже не вспоминала, как в молодости стояла, вцепившись в прутья ворот, размышляя, что случится, если она выйдет на Вашингтон-стрит и будет идти через всю колонию и штат Коннектикут, так далеко, как сумеет. Однако теперь у Руфи были дети, а то, что муж уделял ей мало внимания, вполне ее устраивало. Он считал, что она все та же глупая девчонка, которая плакала, когда он ложился с ней в постель, и проливала слезы, когда ей в таком нежном возрасте пришлось вести хозяйство. Он полагал, что она вообще ничего не знает, но она многое поняла за годы их совместной жизни. Руфь видела грязь на башмаках мужа, когда он уходил куда-то на всю ночь, а потом возвращался, помнила черноволосую женщину, которая стучала в их дверь. Она стала еще больше сострадать неимущим, потому что, как бы ни был хорош их дом, как бы много ни стояло фарфора и серебра в ее буфете, ей иногда хотелось поменяться с ними местами. – Надеюсь, тебе будет хорошо у нас, – сказала Руфь нанятой девушке, назвавшейся Джейн. Фэйт использовала последнее имя, которое носила в Бруклине, когда была не сама собой, а примерной девочкой. Руфь же решила, что сирота нуждается в хорошем обеде и месте, где можно приклонить голову. – Конечно, – заверила девушка. Она вновь превратилась в послушную девочку, которая никогда не пререкается. Когда Фэйт играла эту роль, у нее была особая улыбка и невинное, застенчивое выражение лица. – Тебе самой судьбой предназначено быть здесь. Руфь с радостью провела Фэйт по дому, перечисляя ее обязанности. Снег почти прекратился, в воздухе кружились лишь редкие мягкие хлопья. Пригревало апрельское солнце, и подо льдом мир был уже зеленым. День обещал быть чудесным. Руфь показала Фэйт койку в кладовке, где та могла спать, и крючок, чтобы повесить мокрую накидку, и, если неуместные красные башмаки девочки и вызвали у нее какие-то сомнения, было уже поздно: предложение о работе оставалось в силе. Фэйт крепко, как родную мать, обняла Руфь и аккуратно повесила накидку на крючок. II. Женщина, которая теряет ребенка второй раз, уже знакома со своим горем, и все же новая потеря ранит так же сильно, как первая. Ее словно обвивает змея – руки и ноги, сердце и душу. Если ребенок исчезает снова, нет магии, достаточно сильной, чтобы его вернуть. При естественном ходе вещей дети уезжают, но не убегают тайно, и их отъезд не оставляет горечи. Мария знала, что Фэйт сбежала, еще до того, как открыла дверь в комнату дочери. Во сне она видела темный лес, где не пели птицы, «Книгу ворона» в дупле дерева. «Я знаю больше, чем ты думаешь», – сказала во сне Фэйт. Мария слышала ее голос, но самой девочки нигде не было видно. Охваченная паникой, Мария проснулась; конечно же, окно в комнате Фэйт было открыто, а на мокрой траве остались ее следы. На тумбочке у кровати лежала записка, написанная красными чернилами на черной бумаге. «Не преследуй меня. Тебе следовало сказать, кто мой отец. Если попытаешься остановить меня, я никогда тебя не прощу. Это моя жизнь». Мария немедленно отправилась на ферму в Бауэри, к Финни, который, похоже, знал Фэйт лучше, чем кто-либо. Белая собачка Катрин зарывала в грязи кость, Финни работал в саду, но, увидев Марию, тут же отложил лопату в сторону. – Почему она убежала? – хотела знать Мария. – Да еще в Массачусетс. Финни рассказал ей о видении Фэйт в Бруклине, в котором ей следовало пересечь ад, чтобы вернуться домой. Они предполагали, что она видела Врата ада, но, возможно, это видение имело совсем другой смысл, и ее судьба – вернуться в Салем. – Она удивительно смышленая девочка, – сказал Финни. – Наверное, у нее есть причины поехать туда. Но Мария с ним не согласилась. – Это опасное место, и как бы умна ни была Фэйт, она всего лишь ребенок. – Если вы отправитесь следом, я готов ехать с вами хоть сегодня. Финни предложил обратиться за советом к Катрин, и Мария согласилась, хотя и ощущала себя униженной из-за того, что в таком личном деле пришлось прибегнуть к помощи другой женщины. Марию теперь порой восхищали клиентки, приходившие для лечения: они открывали ей самые свои интимные мысли и поступки, а ее саму просто убивала необходимость делать это. – Дочь не вызывала у вас беспокойства? – спросила Катрин. – Не больше, чем у всякой другой матери. Удивительно, что самые любимые люди часто не понятны нам до конца. – Она ушла во тьму, – сказала Катрин. Увидев недоумение на лице Марии, она объяснила: – Вы не хотели ни о чем знать, и Фэйт легко вас одурачила. Она практиковала зловещую магию. – Нет, это невозможно. – Мария взглянула на Финни, отводившего глаза. – Это правда? – Она добрая девочка, – заявил Финни, – в этом нет никаких сомнений, но она провела пять лет под замком. Это любого сведет с ума. – Вы потеряли ее еще до отъезда в Массачусетс. – Катрин держала на коленях собачонку, не обращая внимания на то, что та вся перемазалась в грязи. – Посмотрим, удастся ли ее вернуть. Катрин наполнила стеклянную чашу холодной чистой водой, поместила туда две веточки ежевики, чтобы помочь вызвать дух нужного человека, и стебель чертополоха для защиты. Вода стала черной, и в ней стало лучше видно. На одной стороне чаши было будущее по состоянию на момент гадания, на другой – каким оно могло быть. С одного края виднелся огонь, с другого – волны, которые выплескивались из чаши на стол. Катрин повернулась к Финни. – Если девочка видела во сне ад, как туда попасть? – По воде, – сказал Финни. Женщины обменялись взглядами. Обе понимали, что это подразумевало утопление для доказательства колдовства. Мария встала, поблагодарив хозяйку и собираясь уйти. Финни она сказала, что сопровождать ее не надо, – она сумеет разыскать дочь сама. Катрин задержала ее.