Мария предполагала, что он должен уехать уже к концу недели. Вдали от нее он окажется в безопасности. «Королева Эстер» давно стояла в доке, деньги у матросов заканчивались, и очень скоро они будут готовы вновь выйти в море. Марии казалось, что она заметила в глазах Самуэля тоску по морскому простору, вольному ветру и прохладному соленому воздуху. Он явно скучал по прежней жизни, когда ему не нужно в назначенное время сидеть за обеденным столом здесь, в Нью-Йорке, где звезды в два раза бледнее, чем на море. Самуэля тянуло в гавань, к Вратам ада[36], где он подолгу смотрел на голубовато-серый Нью-Йорк, город, окруженный водой, которая звала его вдаль вопреки желанию остаться. Широкая Северная река, позднее названная Гудзоном, текла в двух направлениях: морская вода устремлялась к северу, пресная вода – в океан. Эта река никак не могла принять решение, и Самуэль чувствовал это. Он был рожден под знаком воды и сам часто находился в нерешительности: страстно желал покинуть город и одновременно хотел остаться. Марию позабавило, что Самуэль сделал из бумаги кораблик. Каких только развлечений не придумывают моряки, чтобы скоротать долгие часы в море! Мастерят подарки ко Дню святого Валентина из раковин, складывают лодки, журавлей, птичек и рыб из бумаги, рассказывают истории или погружаются в молчание. Когда Мария пустила бумажный кораблик в реку, тот перевернулся сначала на один бок, а потом на другой. Кораблик не уплыл с приливом или отливом, на юг или на север, а продолжал двигаться по кругу, пока Самуэль не вытащил его из воды. Он воспринял это как знак собственной нерешительности. Иногда поутру он упаковывал свою дорожную сумку, а порой не мог представить себе, что когда-нибудь покинет Нью-Йорк. * * * Как-то раз Мария заметила на Флай-маркет у фруктового прилавка, расположенного на отшибе от основных рядов, любопытную особу, которая покупала лимоны. Женщина в розовато-лиловом платье, явно сшитом во Франции, выглядела элегантно, ее светлые волосы были скреплены маленькими гребнями из почерневшего серебра. У ног ее вертелась маленькая белая собачонка, не отходившая ни на шаг. И, как показалось Марии, незнакомка носила обувь красного цвета. – Я не советовал бы вам смотреть на мисс Дюран слишком долго, – предупредил Марию торговец рыбой, взвешивая пикшу. – Это неразумно. – Почему же? На людях она появлялась в черной вуали на лице. В тот день, когда Мария отыщет свою дочь, она тотчас же сбросит вуаль, или сожжет ее на куче хвороста, или разорвет на мелкие кусочки. Теперь же вуаль производила желаемый эффект: люди сторонились и избегали ее – никому не хочется приближаться к чужой трагедии. Но находились и те, кто ее жалел, к их числу принадлежал и торговец рыбой – трудно было усомниться, что Мария в трауре. – Катрин Дюран – колдунья, – тихо проговорил торговец рыбой, покосившись на стоявшего неподалеку покупателя. – Пожалуй, ее даже можно назвать ведьмой. – В самом деле? Мария повернула голову, чтобы лучше видеть. Женщина, о которой они говорили, стояла, повернувшись к ним спиной. Ее маленькая собачка внимательно разглядывала Марию блестящими глазами, собираясь последовать за хозяйкой. – Я продал ей рыбу, которую она объявила несвежей, и в следующие два месяца никто вообще ничего у меня не купил, – продолжал мужчина. – Ни кусочка. Люди проходили мимо, словно я превратился в невидимку, а те, кто замечал, воротили нос, будто мой товар вонял. Пришлось доставить в ее дом бочонок мидий, после чего торговля сразу наладилась. Теперь я дарю ей мидии или моллюски первого числа каждого месяца, и никто из нас не внакладе. Мария подошла к прилавку торговца фруктами, но прежде, чем успела выбрать товар, торговец вручил ей сверток. – Сэр, – сказала Мария, удивленная его поспешностью, – я ведь еще сама не знаю, чего хочу. – Не имеет значения. Она знает. – Он кивнул в ту сторону, куда исчезла мисс Дюран. Продавец, казалось, робел, но если ведьма предлагает тебе что-то сделать, лучше повиноваться. Внутри свертка Мария обнаружила десять ярко-красных яблок. Покупка уже была оплачена. – Она велела испечь пирог. – Неужто? – Мария невольно улыбнулась. Некоторые видели, кто она на самом деле. Очевидно, ей встретилась сестра по Непостижимому искусству. – Эта женщина сказала, что вы не пожалеете, если будете печь пирог каждую неделю и выставлять его на подоконник. Если это и была магия, то создавалась она из простого, повседневного материала. Придя домой, Мария нарезала яблоки и подготовила ингредиенты для пирога. Она раскатала тесто, добавила в него яблок, заметив, что белые дольки стали темно-красными. Возможно, фрукт был не так прост, как ей сперва показалось. Пока в кирпичной печи рядом с камином пекся пирог, Мария почувствовала, что ее надежды возрождаются, и отправила мысленное послание Фэйт, где бы она ни находилась: «Делай, что должна, пока мы вновь не будем вместе, но не доверяй ни одному сказанному ею слову. Верь только себе. Ты моя дочь, и только моя, не важно, вместе мы или в разлуке». Когда пирог был готов, Мария поставила его остыть на подоконник. И он стоял там, красный, как сердце, с подрумяненной коркой, прекрасно выпеченный. С тех пор она пекла пирог каждую неделю, и мякоть яблок всякий раз меняла цвет с белого на красный. Прохожие втягивали ноздрями ароматный запах и вспоминали о доме, многие мечтали вновь обрести своих любимых. Этого и хотела Мария. Единственное, чего она желала в этом мире, – выглянуть из окна и увидеть свою дорогую девочку, которая идет к дому по мощенной камнем дорожке и распахивает дверь. II. Когда вновь прибывшие попадали в округ Кингс, изначально именовавшийся первыми голландскими поселенцами Брекелен, они оказывались в краю болот и снежно-белых облаков, где горизонт бесконечно тянулся синими полосами, пока не встречался с морем. Эта низменность напоминала голландцам о доме, многие из них опускались на колени и рыдали, попав в дикое место, где в небе было полно уток и гусей, а в ручьях прыгала рыба. Грубые работяги, фермеры и рыбаки, построили первые деревни на земле, где раньше жили индейцы ленапе до того, как их поубивали и вытеснили отсюда сначала голландцы, а потом англичане, сменившие первоначальных завоевателей. В мире, начавшемся с убийства, всегда царила жестокость, как бы ни были красивы берега и море. В этом округе голландцы основали пять городков, а в шестом, Грейвсенде, селились те, кто хотел исчезнуть из своей предыдущей жизни. Грейвсенд построили в 1645 году на участке земли, первоначально принадлежавшем леди Деборе Муди и ее сыну сэру Генри, бежавшим от пуритан Колонии Массачусетского залива в надежде обрести религиозную свободу. Леди Муди посчастливилось заполучить от британской короны небольшой клин округа Кингс. Начав свою жизнь в Англии при королевском дворе, она счастливо закончила свои земные дни в Бруклине, где могла делать все, что хотела, и была похоронена на местном кладбище в конце Индейской тропы. Ее сын бесследно исчез. Некоторые утверждали, что его погребли рядом с матерью, другие клялись, что сэр Генри отбыл на неизведанные территории Запада и что он вообще предпочитал англичанам индейцев. Первоначальное поселение было уничтожено коренными жителями, охваченными воинственным пылом, которые потеряли более тысячи человек в результате голландской агрессии и еще сотни в сражениях с англичанами, хотя бились индейцы отчаянно. В конце концов они были повержены и почти исчезли. Когда Фэйт привезли в Грейвсенд, это было самое отдаленное поселение края, который назвали Равнина и его хулители, и его обожатели, жили там суровые души, не боявшиеся одиночества. За небольшую мзду старейшинам деревни Марта Чейз получила в пользование заброшенный дом, заросший сорняками и ползучими растениями. Она хотела жить в месте, которое трудно найти на географической карте. Чем дальше от городских толп Манхэттена, тем лучше: все предыдущие годы Нью-Йорк был охвачен эпидемией желтой лихорадки, убившей десять процентов населения. В Грейвсенде было очень холодно в разгар зимы, когда камыш и тростник покрывал лед, и очень жарко летом. Дом Марты стоял в отдалении от деревни. Весь день в небе кружили крачки и чайки, тишина стояла такая, что временами не было слышно ни звука. Местность изобиловала рыбой, много ее водилось в ручьях; к тому же при доме был сад, хотя песчаная почва представляла немалые трудности для обработки. Спрятаться в этой пустынной местности было легко: здесь мало кто задавал вопросы о девочке, чьи волосы были перекрашены в черный как смоль цвет краской из размятой фитолакки американской и отвара коры черного орехового дерева. Тихий задумчивый ребенок не был похож на бледную, нервную женщину, которая требовала от Фэйт, чтобы та называла ее матерью. Когда Фэйт говорила, что у нее уже есть мать, Марта Чейз невозмутимо заявляла, что Мария не желала ее воспитывать и отдала Марте, иначе девочку забрали бы в работный дом. По ночам Фэйт плакала, глядя в ночное небо; она пыталась увидеть на нем знак, показывающий, что мама по-прежнему думает о ней, во сне и наяву она искала подтверждения материнской любви. * * * Ко времени их приезда в Бруклине проживало две тысячи душ, и, хотя от Манхэттена его отделяла лишь река, казалось, между этими землями простирается целый мир. Когда они покидали Массачусетс, Марта сказала Фэйт, что ее преследуют злые люди и им надо бежать, иначе дьявол захватит их в плен. Марта убеждала девочку, что мать одобрила бы их переезд в Нью-Йорк. Мария отдала единственного ребенка на ее попечение: разве это не доказательство, что она сделала именно то, чего хотела? У Фэйт теперь был другой цвет волос, но она оставалась собой, и время от времени проявлялись ее естественные склонности. Когда она закрывала глаза и пела песню на языке, которого Марта никогда не слышала, начинал литься зеленоватый дождик. Стоило ей свистнуть, и воробьи тут же садились к ней на ладонь. Фэйт умела предсказывать бурю и ясную погоду, зажигать свечу своим дыханием, находить питьевую воду по запаху. Однажды Марта услышала, как девочка беседует с матерью и просит Марию ее разыскать. Марта слышала, что есть способы обуздать магию. Например, ведьмы питают отвращение к железу, которое отнимает у них дар видения и уменьшает могущество. После того как Фэйт сорвала цветок и тот зацвел в ее руке явно не по сезону – девочка стояла в снегу, – Марта позвала кузнеца, который изготовил железные браслеты на детские руки. Это вылилось в немалую сумму, но, по убеждению Марты, себя оправдало: в добродетельном, благочестивом доме нельзя допустить богохульства ни в каком виде. – Теперь я всегда смогу тебя найти, – сказала Марта, чтобы успокоить Фэйт, но на самом деле ей надо было знать наверняка, что девочка не сбежит. После того как на запястьях Фэйт сомкнулись браслеты, она почувствовала внутри тупое бессилие. Девочка поняла, что не сможет больше призывать к себе птиц и видеть будущее. Ей больше не удастся заставлять облака двигаться или просить у неба дождя. Когда девочка погружала руки в воду, рыбы уплывали от нее. Она превратилась в пленницу, без таланта, без надежды. Свободна она бывала лишь ночью: видела сны, в которых мама плакала, стоя у цветущего дерева. Так Фэйт узнала, что ее мать все еще жива. Значит, о ней не забыли. * * * Сначала они все время переезжали с места на место: жили в нижнем Манхэттене, затем на ферме в поселении Берген, штат Нью-Джерси, где их донимали москиты и творившиеся беззакония. Дверь всегда была закрыта на засов, чтобы злодеи из Массачусетса не похитили ребенка. О ком шла речь, Фэйт не имела ни малейшего представления: в ее памяти осталась лишь любящая мать, мужчина, рассказывавший истории, когда она была совсем крошкой, и верная черная собака, всегда шедшая за ней по пятам. Тем не менее Марта постоянно внушала ей, что для собственной безопасности им необходимо скрываться от людей. Марта называла себя Олив Портер, а Фэйт после каждого переезда получала новое имя, хотя известно, что смена имени сулит человеку несчастье. Ее называли Темперанс, Чэрити, Пейшенс, Фэнкфул и Верити[37]. Оставаясь одна, Фэйт выписывала эти имена черными чернилами, а потом зачеркивала их толстыми, покрытыми кляксами линиями, словно пытаясь таким образом вымарать свои фальшивые личины. И вот наконец они добрались до округа Кингс, где в голубом воздухе витал привкус соли, а морские птицы бросали моллюсков в дорожную грязь, чтобы ловчее расколоть их и устроить пир. Это была последняя остановка, место, где им предстояло жить. Как и всегда, Фэйт должна была называть женщину, ее опекавшую, матерью – это слово буквально застревало в ее глотке. Фэйт была уверена: ей надо только дождаться – и настоящая мать отыщет ее. Однажды ярким утром она откроет глаза и увидит Марию Оуэнс. * * * Когда они обосновались в Грейвсенде, краю морских птиц и изгнанников, Фэйт исполнилось девять лет. Посторонние туда попадали редко, а большинство местных обитателей имели веские причины жить в городке, приткнувшемся на краю земли. Здесь селились мужья, бросившие жен, женщины, исторгнутые из общества, грабители, уставшие бегать от законной кары. – Здесь мы будем в безопасности, – говорила Марта. В чем состояла опасность, Фэйт никак не могла понять. Теперь ее звали Камфорт[38]. Она ненавидела это имя, но мало кто называл ее так. Тишина была полная, можно было жить неделями, никого не видя, бродил ли ты по грязным дорогам или шел через суглинистые поля. Если не считать перемены погоды, каждый день был таким же, как прошедший и предстоящий. В последнюю пятницу каждого месяца жители городка с нетерпением ждали бродячего торговца: появление этого представителя внешнего мира вызывало жгучий интерес. К нему шли за болтами, гвоздями и тканями, горшками и кастрюлями – ни один торговец не отваживался завести в таком отдаленном месте постоянную лавку. Фэйт Оуэнс глядела на море из комнаты на чердаке, где умер от лихорадки предыдущий жилец: в этой низменной местности роились полчища москитов, которые летними ночами целыми облаками проплывали мимо, гонимые ветром. Один из трех рожденных здесь детей не доживал и до года, несколько местных женщин всегда носили траур. Со временем у Фэйт накопилось все больше вопросов, но они оставались без ответа, поскольку девочка не осмеливалась их задавать. Если Мария жива, почему за ней не приезжает? Где верная собака-волк, никогда не покидавшая ее по доброй воле? Почему она должна скрывать подлинный цвет волос? С того дня, когда полицейские явились в их дом в округе Эссекс, жизнь Фэйт оказалась разорвана надвое: до, когда она жила с матерью, и после – все долгое время с момента, как Марта взяла ее на борт корабля, отправлявшегося в Нью-Йорк, и до нынешней жизни в Бруклине. Фэйт часто ходила в конец Индейской тропы, что вела мимо кладбища. Она приносила морские ракушки, чтобы украсить могилу леди Муди. Девочка считала эту англичанку, проложившую людям дорогу в такой глуши, родной душой. В самую короткую ночь года Фэйт с наступлением темноты выскользнула из дома. Сквозь плотные облака пробивались лишь клочки серебристого света. С собой девочка взяла белую свечку в память об основательнице городка. Мария всегда учила дочь не прятать внутреннюю сущность, но сейчас Фэйт приходилось скрывать собственное «я» даже от себя самой. Девочка уже успела понять, что живет во лжи. За прошедшие годы она постепенно завоевала доверие приемной матери: всегда хорошо себя вела, делала все, что ей говорили, никогда не жаловалась. Фэйт не дерзила и, когда они ходили в город купить что-то у торговца, никогда не разговаривала с незнакомцами. Марта Чейз сама сказала Фэйт, что она просто идеальный ребенок. Однако ее совершенство означало и умение заглянуть в ожесточенную душу Марты и понять, насколько та лжива. Когда Фэйт исполнилось одиннадцать, Марта разрешила ей называться Джейн, простым именем, которое нравилось девочке гораздо больше, чем Камфорт. Когда ее так называли, она чувствовала себя одеялом или старой собачонкой. Через некоторое время Фэйт было разрешено бродить по берегу моря и даже ходить в город в последнюю пятницу месяца, когда туда приезжал фургон с товарами. На украденные у Марты пенни Фэйт купила ручное зеркальце у торговца-разносчика, приветливого английского парня по имени Джек Финни, человека скромного, имевшего в этом мире немного привязанностей и носившего потрепанную синюю тужурку и башмаки, что были ему велики. Фэйт попросила у Джека немного черной краски, которой покрыла стекло зеркальца, а когда краска высохла, заглянула в зеркало и увидела свою мать в черном платье, рыдающую в ночи. Собака Фэйт стояла у ворот. Девочка услышала, как мать сказала ей: «Делай, что должна, пока мы вновь не будем вместе, но не доверяй ни одному сказанному ею слову. Верь только себе. Ты моя дочь, и только моя, не важно, вместе мы или в разлуке». Насколько это было возможно, Фэйт делала, что хотела: покупала у торговца старые, покрытые пятнами тома и, когда шла по дорожкам со свертками, часто читала на ходу книгу, которую прятала от Марты Чейз. Эта женщина полагала, что учиться читать следует лишь для того, чтобы знать Священное Писание, остальное чтение – работа дьявола, волнующая воображение недостоверными историями и идеями, которые могут подтолкнуть читателя к бунту. Склонность к независимости и пытливый ум ведут к беде. Марта считала, что женщина, которая посвящает свое время чтению, ничуть не лучше ведьмы. Марта Чейз верила в зло, которое преследует людей ежедневно, повсюду, на дороге и в поле, искушая их выйти из-под крыла божьей милости. Марта надеялась, что, покинув Массачусетс, они бежали от колдовства, этого страшного греха, ведь именно в этой колонии рождались и воспитывались ведьмы. Ее бы потрясло, узнай она, что Фэйт вылезает ночью через окно, чтобы посетить кладбище. Мало того, девочка где-то достала котел, чтобы варить черное мыло, которое прославило ее мать. Она купила или стащила ингредиенты, которые запомнила, наблюдая материнские занятия Непостижимым искусством. Имбирь, лимон, соль, кора вяза, арония, вишневые косточки, белые и черные свечи, черная ткань, красная нить, синие бусы, перья, дикая белладонна, опасная и возбуждающая душу, яркие желто-зеленые папоротники – молния никогда не бьет туда, где они растут. Фэйт меняла приготовленное ею мыло на книги и лекарственные травы. Финни говорил ей, что каждая женщина, купившая кусок ароматного черного мыла, возвращалась, чтобы взять еще. По субботам Фэйт сидела с Мартой, читая женевскую Библию[39], Священное Писание, определившее пуританские верования. Перед чтением девочка мыла лицо и руки, чтобы не испачкать страницы. По мнению Марты, Бруклин был землей неверующих, где правом собственности обладали представители всех конфессий и сект, за исключением квакеров. Здесь жили голландские протестанты-реформисты, попадались и католики, и даже, как говорили люди, несколько еврейских семей из Амстердама. По сравнению с Колонией Массачусетского залива, это было свободное и дикое место, и приходилось все время проявлять бдительность, чтобы не сбиться с пути. С черными крашеными волосами и в сером платье большого размера, которое приемная мать заставляла ее носить постоянно вместе с тяжелыми черными башмаками (она сбрасывала их всякий раз, когда ходила в город, предпочитая идти босиком), Фэйт выглядела неестественно. Люди считали ее страннейшим созданием. Несомненно, она была воспитанной девочкой с волосами цвета воронова крыла, белесыми бровями и носом, упертым в книгу. Когда Фэйт не читала, она разговаривала сама с собой, повторяя вслух рецепты, чтобы твердо их запомнить. Чай верности – благодеяние для влюбленных; Чай для путешествующих – тонизирующее средство для хорошего здоровья в пути; Укрепляющий чай дает хорошее настроение и поддержку даже на задворках округа Кингс; Чай, проясняющий сознание, приготовленный из полыни, розмарина и аниса, помогает пьяному заглянуть за границы того, что находится здесь и сейчас; особенно любимый Фэйт Бодрящий чай, обеспечивающий твердость духа и отвагу, приготовленный из ванили, смородины и тимьяна. Всякий раз, произнося вслух рецепт, Фэйт ощущала душевное волнение, словно отпирала дверь к своему истинному «я». Когда она это делала, железные браслеты жгли и давили ей руки, но она уже научилась не обращать на них внимание, как собака не замечает ошейник, а лошадь – поводья. Однажды днем, когда Фэйт шла через город домой, посетив торговца и сжимая в руке драгоценную новую книгу сонетов Шекспира, она услышала рыдание. Какая-то женщина, стоявшая рядом с маленьким домиком с покосившейся крышей, пожаловалась, что ее сын умирает от мучительного кашля. В тот же миг Фэйт вспомнила средство от этой болезни. Ее забрали у матери всего в шесть лет, но она всегда обращала внимание, когда та прибегала к Непостижимому искусству. Девочка побежала назад к торговцу, попросила у него семена айвы и мед, а потом разогрела полученную смесь на плите в его фургоне. – И что из этого получится? – спросил он. Джек Финни, пообщавшись какое-то время с этой странной девчонкой, привязался к Фэйт, находя в ней несомненное очарование. В своих разъездах он всегда выискивал книги, которые могли бы ей понравиться. Финни, уроженец Корнуолла, приехал в Америку без всяких средств и имущества, после того как его жена и ребенок умерли от оспы. Джек хотел уехать из Англии как можно дальше, но теперь на обширной равнине Бруклина чувствовал себя потерянным, и ему было приятно поговорить с кем-то по душам. Он понимал, что эта девочка – такой же чужак, как и он, одиночка по натуре или по прихоти судьбы. Хотя Фэйт было всего одиннадцать, из которых уже почти три года она жила на краю земли, она походила на ребенка меньше, чем любой ее сверстник. Девочка говорила уверенно, без тщеславия и зацикленности на себе, свойственной детям. Когда думала, закусывала губу и щурила глаза, а теперь внимательно следила за варевом на плите. – Это лекарство, – объяснила Фэйт. – Если ты дашь мне стеклянную банку, расскажу тебе его секрет. И она стала учить Джека, как вылечить кашель. Хотел бы он знать это средство, когда его собственный ребенок страдал от похожей болезни! Увы, Финни, убитому горем, пришлось наблюдать, как задыхалась его дочь перед смертью, не в силах сделать ни глотка воздуха. Для приготовленной смеси Финни дал Фэйт склянку с пробкой. – Где ты всему этому научилась? – спросил он. Фэйт пожала плечами. Она помнила какие-то обрывки, иногда целые заклинания, но правда заключалась в том, что она родилась с этим знанием. Вернувшись к дому, где она видела плачущую женщину, Фэйт постучала в дверь и объяснила матери, потерявшей всякую надежду, что чайная ложка лекарства, принимаемого два раза в день, избавит ее сына от кашля. Женщина с подозрением отнеслась к совету девочки, но, когда та ушла, проверила снадобье на себе. Не ощутив никаких неприятных последствий, она дала дозу мальчику. В ту же ночь кашель прекратился, и вскоре он уже гулял на улице, такой же здоровый, как другие дети. Женщины Грейвсенда заметили исцеление мальчика. Фэйт была еще ребенком, но к ней стали обращаться за помощью. Наверное, она была слишком юна для настоящей ведьмы, но у нее проявился подлинный талант к Непостижимому искусству. Страждущие знали, где ее искать, – у ворот кладбища в пятницу вечером, в традиционное время любовных заклинаний, гадания на зеркале, приготовления укрепляющих средств и зелья для примирений. Фэйт предлагала клиентам касторовое масло с молоком и сахаром, тонизирующее средство для детей, которое ее мать открыла для себя в Бостоне, а также летний чабер от колик, и широко использовала рецепт Чая от лихорадки, приготовленного из корицы, восковницы, имбиря, тимьяна и майорана, чтобы остановить лихорадку. Независимо от погоды Фэйт вылезала из окна, как только Марта Чейз ложилась в постель, потому что не любила разочаровывать клиентов; некоторые часами ждали ее появления, добираясь даже из таких отдаленных городов, как Бушвик и Флэтлендс. Недавно Фэйт купила у Джека Финни черную книгу, которую использовала как журнал. Торговец добавил к покупке маленькую бутылочку чернил и перо, и девочка записала все, что сумела припомнить из ночных визитов женщин к ее матери, – как положить конец зубной боли, бессоннице и высыпаниям на коже, как прогнать дурные сны и сожаления, как загладить вину, как обрести счастье. Клиенты платили Фэйт за услуги тем, что могли дать: мешком яблок, вилками и ложками, монетками, пирогами, а однажды ей вручили пару толстых черных чулок. Плата не имела для нее значения. Самое главное – она вновь почувствовала свое истинное «я», несмотря на то что железные браслеты мешали пользоваться ее талантами в полной мере. Фэйт приходилось доверять тому, что говорили клиенты, потому что она не имела возможности читать у них линии на руке, правой и левой: первая открывала данное тебе изначально будущее, а вторая позволяла увидеть будущее, которое ты создал для себя сам. К этому времени Фэйт Оуэнс выросла в неуклюжую, высокую девочку. Железные наручники впивались в ее плоть. Она гадала, сумеет ли, если освободится от них, унестись далеко отсюда и разыскать мать. Она знала карту неба, могла начертить карту мира, севера и юга. Когда-то она знала человека по имени Козлик, который показывал ей звезды и умел по ним гадать. Девочка подумывала о побеге, но не знала названия места, куда ей надо вернуться, помнила только бездонное озеро поблизости, водяного змея, который ел хлеб из ее рук, и дикую черную собаку, найденную ею в лесу, которая не отходила от нее ни на шаг. Большинство женщин, приходивших к Фэйт, были неграмотны, и то, что она не только умеет читать и писать, но и декламирует фрагменты на латыни и греческом, которые выучила самостоятельно, обитательниц Грейвсенда изумляло. Оказалось, что у Фэйт необыкновенная память и она способна запомнить магические формулы Агриппы и Соломона, записанные в гримуаре Марии. Стало понятно, что магия – ее вторая натура. В Нью-Йорке магия не была под запретом, нужные книги продавались на улицах, правда, они были спрятаны под черными обложками, но по высокой цене доступны тем, кто готов был заплатить. Можно было найти экземпляры «Большого ключа царя Соломона» – заклинания, заклятия и заговоры, написанные от руки и объясняющие мудрость этого правителя древности. «Мистический алфавит», «Мистическая печать Соломона», «Магические фигуры Соломона», «Малый ключ», гримуар, написанный Корнелиусом Агриппой, где объяснялись самые тайные загадки человечества и природы, – можно было найти все, если знать, где искать. Финни сумел разыскать некоторые, но названные им цены были слишком высоки. Фэйт пришлось полагаться на свою память и фрагменты записей в черной тетради. «Я со Всем, и Всё во мне».