– Кроме дисциплины, – продолжил архиепископ, игнорируя его мольбы, – приют также нуждается в средствах. Одной из ваших обязанностей станет обеспечение долгосрочного финансирования приюта. Если справитесь, то в будущем сможете рассчитывать на место получше. Но будущее почему-то не наступало. На горизонте уже маячил 1937 год, а епископу так и не удалось решить денежную проблему. Но хоть какие-то успехи у него были? Да, он сократил свой десятистраничный список ненавистных признаков этого места до пяти основных тезисов: настоятели – неучи, из еды – одни каши, повсюду плесень, безудержная педофилия и медленный, но неиссякаемый приток новичков, слишком оголтелых или оголодавших, чтобы влиться в нормальную семью. Такие никому не нужны, и епископ мог это понять: уж ему-то они точно не требовались. Заведение кое-как перебивалось за счет обычных католических практик, таких как продажа хереса и закладок для Библии, попрошайничество и лизоблюдство. Но по существу архиепископ оказался прав: приюту остро не хватало средств. Проблема упиралась в то, что зажиточных людей привлекали блага, которых у сиротского дома попросту не было. Кафедры. Стипендии. Мемориальные кладбища. Сколько ни старался епископ найти спонсоров, потенциальные благодетели с ходу определяли фатальные недостатки приюта. «Ищите стипендии», – кривились они. Но приют не относился к учебным заведениям, точно так же как тюрьма не относится к заведениям воспитательным: ни в первое, ни во второе никто не стремится вкладывать средства. Спонсировать кафедру? Та же проблема – в приюте не было факультетов. А уж кафедр – тем более. Мемориальные кладбища? Воспитанникам умирать было рановато, да и кто захочет увековечивать детей, которых все стремятся забыть? Так прошло четыре года, а епископ все прозябал в глуши с сиротским отрядом. Помочь делу не могли никакие молитвы. Чтобы скоротать время, священник иногда ранжировал воспитанников по степени их несносности, но даже это не имело смысла, ведь такие списки всегда возглавлял один и тот же мальчишка. Кальвин Эванс. – Снова звонил тот протестантский священник из Калифорнии – справлялся о Кальвине Эвансе, – обратилась секретарша к уже немолодому, поседевшему епископу, опуская ему на стол папку с документами. – Я сделала все, как вы сказали: заверила, что прошерстила все архивы, но этого имени не нашла. – Боже правый. Откуда такой взялся на нашу голову? – Епископ со вздохом отодвинул документы в сторону. – Протестанты. Не умеют вовремя остановиться! – Так кем же был этот Кальвин Эванс? – полюбопытствовала секретарша. – Настоятелем? – Нет, – ответил епископ, и в его голове всплыл образ мальчишки, из-за которого он застрял в Айове на несколько десятилетий. – Он был сущим проклятием. Когда секретарша ушла, священник покачал головой, припоминая, как часто Кальвин стоял в этом кабинете после очередного проступка: то он разбил окно, то украл книгу или поставил фингал священнику, который просто хотел его приласкать. В приют иногда наведывались благонамеренные супружеские пары, чтобы усыновить того или иного мальчишку, но никто даже не смотрел в сторону Кальвина. И у кого повернулся бы язык их порицать? Но как-то раз на пороге приюта откуда ни возьмись появился мистер Уилсон и сказал, что представляет Паркер-фонд, до отвращения богатую католическую организацию. Узнав, что в приюте находится представитель Паркер-фонда, епископ решил, что ему наконец-то улыбнулось счастье. У него затрепыхалось сердце при мысли о той сумме пожертвований, какую мог предложить этот Уилсон. Нужно было только выслушать благотворителя, а затем с достоинством раскрутить его на большее. – Добрый день, епископ, – сразу приступил к делу мистер Уилсон, будто на счету была каждая секунда. – Я разыскиваю мальчика лет десяти, предположительно рослого, блондинистого. Затем он пустился в объяснения: дескать, года четыре назад упомянутый ребенок потерял родню в результате серии несчастных случаев. Мистер Уилсон имел основания полагать, что сейчас отрок находится в приюте Всех Святых. У мальчика все же обнаружились родственники, которые, лишь недавно узнав о его существовании, пожелали его забрать. – Его зовут Кальвин Эванс, – закончил гость и взглянул на часы, будто бы опаздывая на следующую встречу. – Если здесь проживает похожий мальчик, то я хотел бы его увидеть. И по возможности сегодня же забрать с собой. Епископ уставился на Уилсона, сложив губы в разочарованную полуулыбку. За время, прошедшее между новостью о прибытии богатого гостя и их рукопожатием, он уже успел составить благодарственную речь. – Что-то не так? – удивился мистер Уилсон. – Не хотел бы вас торопить, но через два часа у меня самолет. И ни слова о деньгах. Епископ буквально чувствовал, как Чикаго ускользает из рук. Он присмотрелся к гостю. Рослый, надменный. Точь-в-точь Кальвин. – Наверное, целесообразно будет мне выйти во двор и побродить среди воспитанников. Скорее всего, я сам его узнаю. Епископ отвернулся к окну. Только сегодня утром он застукал Кальвина, когда тот мыл руки в крестильной купели. «Чем она святая, эта вода? – начал отбрехиваться мальчишка. – Она же налита из-под крана». Епископ и рад был бы сбыть Кальвина с рук, но это не решало главной проблемы – финансовой. Он неотрывно смотрел на десяток с лишним загромождавших двор просевших надгробий замученных здесь епископов. На каждом было высечено: «В память…» – Епископ? – Уилсон встал. И одной рукой уже подхватил саквояж. Епископ не ответил. Ему не нравился этот щеголь в шикарном костюме, да и сам факт его появления здесь без каких-либо договоренностей. Видит Бог, епископский сан заслуживает уважения, не так ли? Священник прокашлялся в попытке еще потянуть время, глядя на надгробия всех затравленных епископов прошлых лет. Он просто не мог позволить Паркер-фонду, сулившему огромные пожертвования, вот так взять и уйти. Епископ повернулся к мистеру Уилсону. – У меня скорбная весть, – начал он. – Кальвин Эванс умер. – Кстати, если этот зануда-проповедник и дальше будет названивать, скажите ему, что я умер, – продолжил инструктаж старый епископ, пока секретарша мыла его кофейную чашку. – Умер – и точка. Хотя нет, скажите ему, – он соединил кончики пальцев, – что вы узнали: мальчик по имени Кальвин Эванс воспитывался в другом приюте. Не знаю… где-нибудь в Покипси? Но к сожалению, приют сгорел дотла и никаких документов не осталось. – Хотите, чтобы я его обманула? – заволновалась девушка. – Никакого обмана не потребуется, – ответил епископ. – Так бывает. Здания часто сгорают дотла. При строительстве никто не следует нормативам. – Но… – Делайте, как вам сказано, – оборвал ее епископ. – Этот протестант крадет наше время, вот и все. Не забывайте: наша главная цель – сбор средств. Для наших ребятишек, живых и здоровых. Если будут предлагать спонсорскую помощь, тогда зовите. А пустые разговоры про Кальвина Эванса ни к чему не приведут. Уилсону показалось, что он ослышался. – Что… как вы сказали? – Кальвин недавно скончался от воспаления легких, – ничтоже сумняшеся выговорил епископ. – Это огромная потеря. Он был всеобщим любимцем. В своем выдуманном рассказе он не преминул отметить хорошие манеры мальчика, его успехи в изучении Библии, даже любимое блюдо – кукурузу. Чем больше подробностей слышал Уилсон, тем больше он цепенел. Воодушевившись произведенным впечатлением, епископ подошел к картотечному шкафу и достал какую-то фотокарточку. – Это изображение будет использовано при создании мемориального фонда, – сказал священник, указывая на черно-белый портрет Кальвина: на нем мальчик, подбоченясь, с разинутым ртом наклонился вперед, словно кого-то отчитывал. – Люблю эту карточку. Вот таким и был Кальвин. Он проследил, как мистер Уилсон молча разглядывал фотографию. Епископ ждал, что сейчас тот попросит каких-нибудь доказательств. Но нет, гость, казалось, был потрясен и по-настоящему скорбел. Вдруг священнику пришло в голову: а что, если мистер Уилсон и есть тот самый возникший из небытия родственник? По росту он и вправду напоминал мальчишку. Кем же доводится ему Кальвин – племянником? А вдруг… сыном? Боже милостивый. Если это так, то посетитель даже не догадывается, от каких забот его только что избавили. Епископ прокашлялся и выждал еще пару минут, чтобы скорбная весть возымела эффект. – Конечно, мы запланируем пожертвование в мемориальный фонд Кальвина, – срывающимся голосом выговорил Уилсон. – Паркер-фонд не преминет почтить память юноши. Он выдохнул, что, казалось, потребовало много сил, а затем наклонился и вытащил чековую книжку. – Конечно-конечно, – сочувственно произнес епископ, – Мемориальный фонд Кальвина Эванса. Особая дань памяти особому мальчику. – В скором времени я свяжусь с вами, епископ, для оформления условий наших регулярных взносов, – с видимым усилием сказал Уилсон, – а пока примите, пожалуйста, этот чек от имени Паркер-фонда. Мы ценим ваше служение. Епископ еле удержался, чтобы сразу же не ознакомиться с суммой, но как только за Уилсоном затворилась дверь, он сразу расправил лежащий на столе листок. Приятная сумма на мелкие расходы. И это только начало: удачная была идея создать мемориальный фонд в честь ныне здравствующего лица. Откинувшись на спинку кресла, священнослужитель сцепил пальцы на груди. Если кто еще не уверовал в Бога, нужны ли дополнительные аргументы? Приют Всех Святых – место, которое буквально вопиет: на Бога надейся, а сам не плошай. Оставив Мадлен в парке, Уэйкли вернулся к себе в офис и нехотя взялся за телефонную трубку. Единственной причиной бесконечных звонков в приют Всех Святых было его желание доказать Мэд, что она не права. Лгут далеко не все. Но по иронии судьбы первым делом ему самому пришлось опуститься до лжи. – Добрый день, – изображая британский акцент, сказал Уэйкли, когда услышал знакомый голос секретарши. – Хотелось бы переговорить с кем-нибудь из вашего отдела пожертвований. Я настроен внести серьезную сумму. – Ах! – донесся до него радостный возглас секретарши. – Тогда позвольте соединить вас напрямую с нашим епископом. – Я правильно понимаю, что вы хотите внести пожертвование? – переспросил несколько мгновений спустя старый епископ. – Все так, – соврал Уэйкли. – Помощь детям – мое, так сказать, кредо, – продолжил он, воображая помрачневшее личико Мэд. – Особенно сиротам. «Но был ли Кальвин Эванс сиротой?» – задумался Уэйкли. Когда они переписывались, Кальвин подчеркнул, что у него на самом деле жив один из родителей. НЕНАВИЖУ СВОЕГО ОТЦА. НАДЕЮСЬ, ЕГО НЕТ В ЖИВЫХ. Уэйкли хорошо помнил эти крупные печатные буквы. – Ближе к делу: я ищу место, где воспитывался Кальвин Эванс. – Кальвин Эванс? Сожалею, но это имя мне незнакомо. Уэйкли замолчал. Он почуял ложь. Ежедневно сталкиваясь с лжецами, он распознавал их безошибочно. Но мыслимо ли представить, чтобы два священнослужителя одновременно врали друг другу? – Что ж, грустно слышать, – осторожно продолжил Уэйкли. – Потому что мое пожертвование предназначено именно для приюта, воспитавшего Кальвина Эванса. Я понимаю, вы тоже трудитесь не покладая рук, но вам ли не знать, какими подчас бывают спонсоры. Негибкими. На другом конце провода епископ сжал пальцами виски. Да, спонсоров он изучил досконально. Паркер-фонд превратил его жизнь в сущий ад: сначала приют засыпали естественнонаучными книгами, потом загрузили этой глупой греблей, а затем раздули скандал, когда прознали, что своими пожертвованиями чтят память того, кто, как бы это сказать, еще даже не умер. А как всплыла эта история? Да вот как: старый добрый Кальвин умудрился воскреснуть из не-очень-мертвых и появился на обложке какого-то безвестного журнала «Кемистри тудей». Не прошло и пяти секунд, как епископу позвонила некая Эйвери Паркер и начала угрожать едва ли не сотней различных судебных исков. И кто же такая Эйвери Паркер? Да та самая, чье имя носит Паркер-фонд. Прежде епископу ни разу не доводилось с ней общаться: все переговоры велись через Уилсона, который, как теперь нетрудно было догадаться, выступал ее уполномоченным представителем и адвокатом. Но теперь, оглядываясь назад, епископ припоминал, что на всех документах, связанных с пожертвованиями, вот уже пятнадцать лет рядом с подписью Уилсона всегда стоял еще один небрежный росчерк. – Вы лгали Паркер-фонду? – кричала она в телефон. – Чтобы только выманить деньги, сочиняли, будто Кальвин Эванс умер от воспаления легких в возрасте десяти лет? А у него в голове крутилось: эх, дамочка, знали бы вы, какая дыра эта Айова. – Миссис Паркер, – заговорил он вкрадчивым тоном, – я понимаю, вы сейчас очень расстроены. Но могу поклясться: наш Эванс точно мертв. Юноша на обложке – просто его полный тезка, вот и все. Это же очень распространенная фамилия. – Нет, – упиралась она. – Это Кальвин. Я сразу его узнала. – Значит, вы раньше с ним встречались? Миссис Паркер заколебалась: – Можно сказать… нет. – Понимаю, – заметил он, ясно давая понять, как смехотворно это звучит. Не прошло и пяти секунд, как она заблокировала выплату пожертвований.