– Здравствуйте, – сказала Элизабет. – Меня зовут Элизабет Зотт, и это программа «Ужин в шесть». Секретарша оказалась права. В свете софитов происходящее выглядело совершенно иначе, не похоже на зернистую черно-белую телекартинку. – Сегодня – вечер стейка, – объявила Элизабет, – а это значит, что нам предстоит исследовать химический состав мяса и сосредоточиться на различиях между «связанной водой» и «свободной водой», поскольку – вероятно, это вас удивит, – она подняла с разделочного стола большой кусок говяжьей вырезки, – мясо примерно на семьдесят два процента состоит из воды. – Как салат-латук, – шепнула Гарриет. – Естественно, не как салат-латук, – сказала Элизабет, – в котором содержание воды гораздо выше: до девяноста шести процентов. В чем значение воды? Это самая распространенная молекула в нашем организме: мы на шестьдесят процентов состоим из воды. Если наш организм способен продержаться без пищи до трех недель, то без воды продержится не более трех суток. Максимум четырех. По залу пробежал скорбный ропот. – А потому, – продолжила Элизабет, – когда вы сочтете, что вам пора подзаправиться, в первую очередь вспомните о воде. Но сейчас речь пойдет о мясе. Взяв большой нож с узким лезвием, она продемонстрировала, как разделывать мясной оковалок, и одновременно завела разговор о содержании витаминов в стейке, подчеркивая не только пользу железа, цинка и витаминов группы В, но и решающее значение белка для растущего организма. Вслед за тем она объяснила, какой процент воды в мышечной ткани существует в виде свободных молекул, и закончила определением (которое явно считала эффектным) свободной и связанной воды. На протяжении ее объяснений аудитория в студии сидела затаив дыхание: никто не кашлял, не перешептывался, не закидывал ногу на ногу. Если и раздавался время от времени звук, то это было царапанье ручки по бумаге: зрители вели конспекты. – Время для заставки телеканала, – объявила Элизабет по сигналу оператора. – Оставайтесь, пожалуйста, с нами, хорошо? Положив нож на столешницу, она ушла со сцены и на миг остановилась за кулисой, чтобы гримерша приложила ей ко лбу спонж и пригладила несколько выбившихся из прически волосков. Мадлен обернулась и стала разглядывать публику. Все застыли в нервном ожидании возвращения Элизабет Зотт. Дочь даже немного ее приревновала. Она вдруг поняла, что вынуждена делить свою маму со множеством чужих людей. Ей это не понравилось. – Натрите стейк разрезанной пополам долькой свежего чеснока, – продолжила через несколько минут Элизабет, – а затем посыпьте кусок мяса с обеих сторон хлоридом натрия и пиперином. После этого, когда вы заметите, что сливочное масло вспенилось, – она указала на разогретую чугунную сковороду с длинной ручкой, – поместите стейк на сковородку. Не спешите: убедитесь, что масло вспенилось. Пена указывает на то, что из масла выпарилась содержащаяся в нем вода. Это принципиально важно. Теперь стейк будет готовиться в липидах, а не поглощать аш-два-о. Когда стейк зашипел, она достала из кармана передника некий конверт. – Пока жарится наш стейк, хочу обсудить с вами письмо Нанетты Харрисон из города Лонг-Бич. Нанетта пишет: «Уважаемая мисс Зотт, я вегетарианка. Не по религиозным соображениям, а просто потому, что считаю неэтичным питаться живыми существами. Мой муж говорит, что все это глупости и что организму необходимо мясо, но мне невыносимо думать, что какое-то животное из-за меня лишили жизни. Так рассуждал Иисус – и посмотрите, что с ним сталось. Искренне ваша, миссис Нанетта Харрисон, город Лонг-Бич, южная Калифорния». Нанетта, вы подняли интересный вопрос. Все, что мы едим, имеет определенные последствия для других живых организмов. Однако растения тоже относятся к живой природе, но мы об этом даже не задумываемся, когда измельчаем их ножом, пережевываем своими молярами, проталкиваем в пищевод и перевариваем в желудке, заполненном соляной кислотой. Короче говоря, аплодирую вам, Нанетта. Прежде чем сесть за стол, вы мыслите. Но заметьте: чтобы поддержать собственную жизнь, вы неизбежно губите другие формы жизни. И эту проблему нам не обойти. Что же касается Иисуса, тут я комментировать не берусь. Она отвернулась, вилкой извлекла стейк из сковороды, роняя кроваво-красные соки, и посмотрела прямо в камеру: – А теперь слово нашему спонсору. Гарриет и Мадлен переглянулись широко раскрытыми глазами. – Иногда удивляюсь: почему эта программа так популярна? – зашептала Гарриет. – Прошу прощения, дамы. – Это вернулась секретарша. – Мистер Пайн спрашивает: можно вас на пару слов? – Это прозвучало как вопрос, но явно было указанием. – Пройдемте со мной? Она долго вела их по коридору, пока они не оказались перед кабинетом Уолтера Пайна: тот расхаживал туда-сюда. Вдоль стены стояли четыре телевизора, и все четыре показывали «Ужин в шесть». – Привет, Мадлен, – сказал он. – Рад тебя видеть, но в то же время удивлен. Разве ты не должна быть в школе? Мэд склонила голову набок: – Здравствуйте, мистер Пайн. – Она указала пальцем на Гарриет. – Это Гарриет. И задумка ее. Она подделала записку. Гарриет пригвоздила ее взглядом. – Уолтер Пайн. – Он взял Гарриет за руку. – Наконец-то. Приятно познакомиться, Гарриет Слоун. Я не ошибся? Много слышал о вас, причем только хорошее. Однако, – он понизил голос, – не знаю, что вы, голубушки, себе думаете. Если она только прознает, что вы здесь… – Понятное дело, – сказала Гарриет. – Справедливости ради: мы просились в последний ряд. – Аманда тоже хотела приехать, – заговорила Мэд, – но Гарриет не пожелала отягощать свою вину. Подделка документа – это уже серьезное преступление, а если еще и похищение ребенка… – Как вы предусмотрительны, миссис Слоун, – перебил Пайн. – Впрочем, хочу, чтобы вы обе знали: если бы это зависело только от меня, вы всегда были бы здесь самыми желанными гостьями. Однако от меня мало что зависит. А твоя мама, – он повернулся к Мадлен, – всего лишь старается тебя защитить. – От радиоактивности? Он замялся. – Ты большая умница, Мадлен, поэтому могу прямо сказать: мама старается защитить тебя от публичности. Уверен, что ты поймешь. – Нет, не понимаю. – Это значит, что она оберегает твое личное пространство. Оберегает тебя от чужих высказываний и мыслей, которые вечно преследуют тех, кто на виду. Тех, кто знаменит. – А моя мама очень знаменита? – С тех пор как шоу стали ретранслировать в других штатах, – ответил Уолтер, потирая лоб, – ее известность несколько возросла. Теперь твою маму смотрят даже в Чикаго, Бостоне и Денвере. – Измельчим розмарин, – приглушенно говорила Элизабет на заднем плане, – используя самый острый нож, какой только есть у вас в доме. Это сведет к минимуму повреждение веточек и позволит избежать утечки электролита. – А чем плохо быть знаменитой? – спросила Мадлен. – Я бы не сказал, что это плохо, – ответил Уолтер. – Просто слава влечет за собой некоторые сюрпризы, причем далеко не всегда приятные. Порой людям хочется думать, что они водят личное знакомство с известным человеком вроде твоей мамы. От этого они воображают себя важными персонами. Но ради этого им приходится сочинять про твою маму всякие небылицы, в том числе и гнусные. А твоя мама старается сделать так, чтобы о тебе не выдумывали ничего лишнего. – Разве о моей маме ходят какие-то истории? – встревожилась Мадлен. Ее ввели в заблуждение софиты: в их свете ее мама выглядела непобедимой. Такая картина создавалась на публику: женщина, которая требует к себе уважения и получает его от посторонних, хотя у нее, как у всех, полно проблем. Мэд подумала: а ведь это похоже на то, как она сама притворяется полуграмотной. Человек выбирает для себя такую манеру поведения, которая облегчает ему жизнь. – Ты не беспокойся. – Уолтер положил руку на ее тощее плечико. – Если и существует человек, который может за себя постоять, так это твоя мама. Мало кто осмелится задевать Элизабет Зотт. А она хочет быть уверенной, чтобы и до тебя никто не докапывался. Понимаешь? К вам это тоже относится, миссис Слоун. – Он посмотрел Гарриет прямо в лицо. – Вы проводите с Элизабет больше времени, чем кто-либо другой; уверен, что ваши подруги жаждут услышать от вас всю ее подноготную. – Подруг у меня – раз-два и обчелся, – сказала Гарриет. – Да сколько ни есть: я ж головой думаю. – Разумная вы женщина, – сказал Уолтер. – У меня тоже друзей мало. На самом-то деле, подумал он, друг у него только один: Элизабет Зотт. Он никогда ей этого не говорил, но что правда, то правда. А ведь многие твердят, будто дружбы между мужчиной и женщиной не бывает. Но это ошибочное мнение. Они с Элизабет могут говорить обо всем, о самом сокровенном: о смерти, о сексе, о детях. Ко всему прочему каждый готов прикрыть другому спину, как водится у друзей, и даже вместе посмеяться, как водится у друзей. Правда, надо признать, что Элизабет не слишком смешлива. А с ростом популярности ее передачи и вовсе стала замыкаться в себе. – Знаешь что, – сказал Уолтер, – пора нам уносить ноги. Если твоя мама нас застукает, жариться нам всем в желудочном соке. – А как вы думаете, почему моя мама так популярна? – спросила Мадлен, все еще не желая ни с кем делиться своей матерью. – Она говорит то, что думает, вот почему, – ответил Уолтер. – Это большая редкость. А также потому, что она очень-очень вкусно готовит. Ну и еще потому, что все вдруг кинулись изучать химию. Как ни странно. – А разве говорить то, что думаешь, – большая редкость? – От этого последствия бывают, – сказала Гарриет. – Причем весьма значительные, – согласился Уолтер. Из углового телевизора Элизабет говорила: – Похоже, сегодня у нас осталось время, и можно ответить на вопрос из студии. Да, пожалуйста, вот вы, в лавандовом платье. Со своего места поднялась сияющая женщина: – Всем привет, меня зовут Эдна Флэттистайн, живу в городе Чайна-Лейк. Я только хотела сказать, что обожаю эту передачу, а больше всего мне понравилось, как вы сказали, что приготовленные блюда нужно вкушать с благодарностью. Вот мне и захотелось узнать, какая у вас любимая молитва, ну, о чем вы каждый раз молитесь перед едой, чтобы поблагодарить Господа нашего Спасителя за Его дары! Очень хочется услышать! Спасибо! Элизабет приложила ладонь козырьком, словно хотела получше рассмотреть Эдну. – Привет, Эдна, – сказала она, – и спасибо за ваш вопрос. Мой ответ: ни о чем; у меня нет любимой молитвы. Если честно, я вообще не молюсь. Застыв в кабинете, Уолтер и Гарриет побледнели. – Прошу тебя, – зашептал Уолтер. – Не произноси таких слов. – Потому что я атеистка, – попросту сказала Элизабет. – Вожжа под хвост попала, – пробормотала Гарриет. – Иными словами, я не верю в Бога, – добавила Элизабет под ропот зала. – Погодите. Разве это такая уж большая редкость? – простонала Мадлен. – Разве не верить в Бога – такая огромная редкость? – Но я благодарна тем, кто делает возможным приготовление пищи, – продолжала Элизабет. – Фермерам, сборщикам урожая, водителям, грузчикам. Но более всего я благодарна вам, Эдна. Потому что вы готовите пищу для своей семьи. Благодаря вам процветает молодое поколение. Благодаря вам живут другие. – Она выдержала паузу и, сверившись с часами, посмотрела в камеру. – Это все, о чем мы успели сегодня поговорить. Надеюсь, вы присоединитесь ко мне завтра: мы будем исследовать увлекательный мир температур и их влияния на вкус блюд. Потом она едва заметно склонила голову набок, словно прикидывая, зашла слишком далеко или недоговорила. – Дети, накрывайте на стол, – сказала она, добавив голосу решимости. – Маме нужно немного побыть одной. И в тот же миг у Уолтера в кабинете зазвонил телефон, который тем вечером больше не умолкал.