– А воспитывать пятерых мальчишек легко? Кончиками пальцев зрительница стерла со лба мелкие капли пота. – И куда мне податься, в мои-то годы? – Прежде всего – в городскую библиотеку, – ответила Элизабет. – Потом на сестринские курсы, затем на медицинский факультет и в ординатуру. До женщины вдруг дошло, что Элизабет говорит с ней всерьез. – Вы и взаправду думаете, что я смогу? – У нее дрогнул голос. – Каков молекулярный вес хлорида бария? – Двести восемь целых и двадцать три сотых. – Вы прекрасно справитесь. – А мой муж… – Он просто счастливец. Между прочим, миссис Филлис, сегодня День подарков, – сказала Элизабет, – это изобретение нашего продюсера. В знак поддержки вашей будущей решимости вы сегодня заберете домой этот пирог со сложной начинкой. Подойдите, пожалуйста, сюда и заберите свой приз. Под гром аплодисментов приосанившаяся миссис Филлис получила завернутый в фольгу пирог. – Наше время подошло к концу, – объявила Элизабет, – так что прощаемся, но ненадолго: завтра нас с вами ждет увлекательный мир кухонных возгораний. Потом она взглянула прямо в объектив камеры, словно ворожея – в волшебный шар, и встретила изумленные физиономии пятерых детей миссис Джордж Филлис, растянувшихся на полу перед телевизором у себя дома, в Кернвилле: вытаращив глаза и раскрыв рты, они словно впервые видели свою мать. – Дети, накрывайте на стол, – скомандовала Элизабет. – Маме нужно немного побыть одной. Глава 30 Девяносто девять процентов – Мэд, – начала издалека Элизабет неделю спустя, – сегодня мне на работу звонила миссис Мадфорд. Жаловалась на какое-то неуместное семейное фото. Мадлен внезапно заинтересовалась ссадиной на коленке. – А к этому фотоснимку было прикреплено генеалогическое древо, – мягко продолжала она, – на котором ты отразила свое прямое происхождение от… – она запнулась и сверилась с каким-то перечнем, – Нефертити, Соджорнер Трут и Амелии Эрхарт[25]. Это тебе знакомо? Ее дочь невинно подняла глазки: – Да как-то не очень. – На этом древе растет желудь с пометкой: «Фея-крестная»[26]. – Хм… – А внизу кто-то приписал: «Люди – животные». И подчеркнул тремя линиями. Дальше говорится: «Внутри люди генетически одинаковы на девяносто девять процентов». Мадлен уставилась в потолок. – На девяносто девять процентов? – переспросила Элизабет. – А что такого? – спросила Мадлен. – Это неточно. – Но… – В науке важна точность. – Но… – Фактически сходство может достигать девяноста девяти и девяти десятых процента. Девяносто девять запятая девять. – Тут она умолкла и заключила дочку в объятия. – Это моя вина, солнышко. За исключением числа пи, мы с тобой еще не касались десятичных дробей. – Извиняюсь за вторжение. – Гарриет открыла своим ключом дверь черного хода. – Тут телефонные звонки перечислены. Забыла оставить у аппарата. Бросив перед Элизабет листок с именами, она собралась уходить. – Гарриет… – окликнула ее Элизабет, просматривая список. – А это еще кто – преподобный из Первой пресвитерианской? У Мадлен зашевелился пушок на руках. – Он вроде какой-то церковный бизнес продвигает. Мадлен спрашивал. Наверно, списки обзвона перепутал. Но я-то в первую очередь хотела тебе вот это показать. – Она постучала пальцем по списку. – «Лос-Анджелес таймс». – Оттуда мне и рабочий телефон обрывали, – сказала Элизабет. – Интервью просят. – Интервью! – Ты опять в газету попадешь? – забеспокоилась Мадлен. Это издание дважды пропечатало их семью: вначале – когда умер ее отец, а потом – когда отцовское надгробье разбила шальная пуля. Не слишком почетные достижения. – Нет, Мэд, – сказала Элизабет. – Человек, который хочет взять у меня интервью, очень далек от науки – он пишет для женской колонки. Уже сказал мне, что беседовать о химии ему неинтересно – только о кухне. Явно не понимает, что одно неотделимо от другого. А кроме того, подозреваю, он будет выспрашивать насчет нашей семьи, но тут ему ничего не светит. – А почему? – спросила Мадлен. – Разве у нас семья какая-то не такая? Под столом поднял голову Шесть-Тридцать. Он терпеть не мог, когда Мадлен начинала подозревать, будто у них семья с какими-то изъянами. Что же до Нефертити и прочих, это не просто девчачьи фантазии: в одном важном смысле тут ошибки не было: все люди и впрямь произошли от одного предка. Как не стыдно учительнице этого не знать? Это же каждая собака знает, и он в том числе. Кстати, если кому интересно, он недавно выучил новое слово: «дневник». Так называется место, куда человек записывает всякие гадости про своих родных и знакомых, а сам молит Бога, чтобы это не попалось им на глаза. Включая «дневник», он усвоил шестьсот сорок восемь слов. – Утром увидимся, – попрощалась Гарриет и хлопнула дверью. – Разве у нас семья какая-то не такая? – повторила Мадлен. – Обычная, – резко бросила Элизабет. – Шесть-Тридцать, помоги мне с вытяжкой. Хочу попробовать мыть посуду с помощью паров углеводородов. – Расскажи мне про папу. – Солнышко, я тебе уже все рассказала. – Ее лицо вдруг осветилось теплотой. – Это был блистательный, честный, любящий человек. Прекрасный гребец и талантливый химик. Высокий, сероглазый, как ты, и очень большерукий. Родители его погибли в трагической железнодорожной аварии, а тетя врезалась в дерево. Его определили в воспитательный дом для мальчиков, где… Она помолчала, заново прокручивая в голове все стадии эксперимента с мытьем посуды; кромка ее синего с белым клетчатого платья покачивалась у щиколоток. – Сделай одолжение, Мэд, надень вот эту кислородную маску. А ты, Шесть-Тридцать, подойди ко мне: тебе самому с защитными очками не справиться. Вот так. – Она у всех троих проверила ремешки. – Ну вот, потом твой папа поступил в Кембриджский университет, где… – Воспитательный дом, – неразборчиво пробубнила Мадлен сквозь маску. – Мы с тобой об этом не раз говорили, зайка. Про тот приют я почти ничего не знаю. Папа не любил его вспоминать. Это было личное. – Личное? Или шекретное? – уточнила Мадлен из-под маски. – Личное, – твердо ответила ей мать. – Порой с человеком случаются неприятности. Это факт жизни. А про тот приют папа не рассказывал – подозреваю, что рассуждал он так: зачем копаться в прошлом, если этим ничего не изменишь? Папа рос без семьи, без родителей, которые могли бы его поддержать, без защиты, без любви, на которые вправе рассчитывать любой ребенок. Но он выстоял. Зачастую лучший способ победить беду, – продолжала Элизабет, нащупывая карандаш, – это перевернуть ее вверх тормашками, чтобы с ней совладать, превратить ее в свою силу. С бедами надо бороться. Мадлен растревожил ее тон: Элизабет заговорила по-военному. – А с тобой, мама, приключались беды? – попыталась спросить Мадлен. – Кроме папиной смерти? Но посудомоечный эксперимент был в полном разгаре, и вопросы ее заглушил кокон маски и телефонный звонок. – Да, Уолтер, – в следующий миг ответила Элизабет. – Надеюсь, я не помешал?.. – Нет-нет, – сказала она, хотя из телефонной трубки до него наверняка доносилось странное жужжанье. – Чем могу быть полезна? – Вообще-то, у меня две темы. Первая – это родословное древо. Тут сам черт ногу сломит… – Вот-вот, – согласилась она. – Нас прямо заколодило. – Нас тоже, – уныло сказал он. – Она, кажется, догадалась, что я развесил по веткам полностью вымышленные имена. Ты тоже так поступила?