– Нет, – ответила Элизабет. – Мэд ошиблась в расчетах. Уолтер в недоумении замолчал. – На завтра меня вызывает Мадфорд, – продолжала она. – Между прочим, ты, вероятно, еще не знаешь, но на будущий учебный год обеих наших девочек опять зачислили в ее класс. Она будет учить первоклашек. «Учить» – в ироническом смысле. Я уже подала жалобу. – Господи, – вздохнул он. – А вторая тема, Уолтер? – Вторая тема – Фил. Он… мм… он недоволен. – Я тоже, – сказала Элизабет. – Как вообще он пролез на пост исполнительного директора? Ни дальновидности, ни организаторских способностей, ни воспитания. А как обращается с женщинами? Позор. – Да уж, – протянул Уолтер, а сам вспомнил, как пару недель назад, при обсуждении кулинарной программы Элизабет, Лебенсмаль буквально плюнул ему в лицо. – Согласен: характер у него еще тот. – Это не характер, Уолтер. Это деградация. Я собираюсь подать на него жалобу в совет директоров. Уолтер покачал головой. Опять она за свое – жалобы строчить. – Элизабет, Фил сам – в совете директоров. – Ну, кто-то же должен поднять вопрос о его поведении. – Смею предположить… – со вздохом начал Уолтер, – смею предположить, тебе уже известно, что мир кишит такими Филами. Самое разумное – научиться с ними ладить. Извлекать для себя пользу из этой паршивой ситуации. Может, тебе взять именно такой курс? Она попыталась сообразить, какая может быть польза от Фила Лебенсмаля. Но так ничего и не придумала. – Послушай, есть идея, – продолжал он. – Фил обхаживает нового потенциального спонсора – производителя супов. И хочет, чтобы ты использовала эти супы в своей программе – допустим, при тушении овощей. Сделай это, чтобы потрафить крупному спонсору, и нам наверняка дадут послабление. – Производитель супов? Но я работаю только со свежими продуктами. – Неужели так трудно хоть раз пойти мне навстречу? – взмолился он. – Всего-то – одна жестянка супа! Подумай о других – о тех, кто делает твою программу. У нас у всех семьи, Элизабет; нам нельзя терять работу. На ее конце провода воцарилось молчание, как будто она взвешивала следующую фразу. – Мне бы хотелось встретиться с Филом лицом к лицу, – выговорила Элизабет. – Провентилировать ситуацию. – Нет! – с нажимом ответил Уолтер. – Категорически нет. Ни под каким видом. Она резко выдохнула: – Ладно. Сегодня понедельник. Приноси эту банку супа в четверг. Я посмотрю, что можно сделать. Однако неделя неуклонно становилась все хуже и хуже. На следующий день – во вторник, – благодаря Мадфорд и ее откровениям вся школа гудела насчет генеалогического древа. Мадлен, подумать только, незаконнорожденная; Аманда живет без матери; у Томми Диксона отец – алкоголик. Сами дети не особенно переживали по этому поводу, но Мадфорд, жадно блестя недобрыми глазами, пожирала все сведения не хуже голодного вируса, а потом скармливала мамашам, которые, словно глазурью, обмазывали ими всю школу. В среду кто-то украдкой сунул под дверь Элизабет лист бумаги с указанием ставки каждого сотрудника канала KCTV. Элизабет в изумлении смотрела на эти цифры. Ей платят втрое меньше, чем спортивному комментатору. Притом что парню не требуется никакая квалификация: он ежедневно появляется в эфире на три минуты, чтобы только огласить результаты матчей. И что еще хуже, на KCTV существует практика так называемого распределения прибылей. Причем относится это лишь к сотрудникам мужского пола. Но ужаснулась Элизабет другому: внешнему виду Гарриет, которая пришла в четверг утром. Элизабет еле успела вложить в ланч-бокс Мадлен записку со словами: «Материю нельзя ни создать, ни уничтожить, но можно преобразовать. Так вот, не садись рядом с Томми Диксоном», когда Гарриет присела напротив нее за стол и в это пасмурное утро осталась в солнцезащитных очках. – Гарриет? – встревожилась Элизабет. С притворной небрежностью Гарриет объяснила, что мистер Слоун вчера вечером был не в духе. Да и то сказать: она выбросила несколько его мужских журналов; «Доджерсы» продули; а еще его возмутило, что Элизабет поддержала ту женщину, которая надумала стать кардиохирургом. Поэтому он метнул в жену пустой пивной бутылкой, и Гарриет повалилась на спину, как мишень на стрельбище. – Я звоню в полицию, – сказала Элизабет, потянувшись к телефону. – Нет. – Гарриет накрыла ее руку своей ладонью. – Полиция как приедет, так и уедет, а я не собираюсь доставлять ему такое удовольствие. К тому же я огрела его сумкой. – Тогда я сама к нему наведаюсь, – заявила Элизабет. – Пусть понимает, что такие выходки ему даром не пройдут. – Она вскочила из-за стола. – И бейсбольную биту с собой прихвачу. – Ну уж нет. Если ты его поколотишь, полиция займется не им, а тобой. Элизабет призадумалась. И то правда. Стиснув зубы, она ощутила прилив хорошо знакомой ярости: ей вспомнился многолетней давности опыт общения с полицией. «Значит, официального извинения не будет?» Подняв руку, она нащупала на затылке свой карандаш. – Я способна за себя постоять, Элизабет. Не боюсь я его, он мне просто противен. Согласись, разница есть. Элизабет хорошо знала это чувство. Наклонившись, она обвила руками Гарриет. Несмотря на тесную дружбу, они почти никогда не обнимались. – Я ради тебя на все пойду, – выговорила Элизабет, притягивая ее к себе. – Ты и сама это знаешь, правда ведь? Гарриет удивилась; когда она подняла голову, Элизабет заметила блеснувшие в глазах у старшей подруги слезы. – И я так же. Ну ладно. – Гарриет отстранилась. – Все образуется, – сказала она, утирая лицо. – Надо это забыть. Но Элизабет была не из тех, кто забывает. Не успела она вырулить с дорожки на улицу, как у нее уже созрел план. – Привет, зрители, – говорила Элизабет через три часа. – С возвращением в студию. Вам хорошо видно? – Она поднесла к телекамере суповую банку. – Это дает экономию по времени. Уолтер, сидя в режиссерском кресле, даже задохнулся от благодарности. Она использовала этот суп! – А все потому, что здесь полно химикатов. – (Банка со стуком упала в ближайшую урну.) – Кормите этой едой своих близких – и вскоре они вас освободят: у вас просто не останется едоков. Оператор в растерянности повернулся к Уолтеру. Тот посмотрел на часы, как будто забыл, что у него назначена важная встреча, а потом встал и, выйдя из студии, устремился прямиком на парковку, где сел в свой автомобиль и поехал домой. – К счастью, вашим близким не обязательно долго мучиться, – продолжала Элизабет, подходя к стенду, на котором красовались рисованные грибы, – для начала хорошо подойдут грибы. Я лично выбрала бы Amanita phalloides, – она постукала пальцем по соответствующему изображению, – более известные как бледные поганки. Яд этих грибов устойчив к высоким температурам, что делает их прекрасным ингредиентом для внешне безобидных запеканок и рагу, а с виду они очень похожи на своих неядовитых собратьев – соломенные грибы. Поэтому, если кто-нибудь скончается и будет назначено расследование, вы всегда сможете включить глупышку-домохозяйку, которая не разбирается в грибах. Сидя за своим гигантским столом в заставленном телевизорами рабочем кабинете, Фил Лебенсмаль вперился в ближайший экран. Что она сейчас сказала? – Чем еще хороши грибы: из них можно сделать столько всего разного, – продолжала Элизабет. – Если не хотите готовить грибное рагу, почему бы не взяться за фаршированные грибы? Ими удобно поделиться с соседом, который беспрестанно мучит жену. Он и так уже одной ногой в могиле. Так поможем ему и вторую поставить туда же. При этих словах кто-то из публики неожиданно хохотнул и зааплодировал. Между тем камера зафиксировала несколько пар рук, аккуратно записывающих термин «Amanita phalloides». – Разумеется, я пошутила насчет отравления близких, – сказала Элизабет. – Уверена, что ваши мужья и дети – чудесные люди, которые не забывают подчеркнуть, как они ценят вашу нелегкую работу по дому. А если вы работаете вне дома, что маловероятно, то, надеюсь, ваше справедливое начальство следит, чтобы вам платили не меньше, чем вашим коллегам-мужчинам. Это заявление тоже было встречено смехом и аплодисментами, которые сопровождали Элизабет, пока она возвращалась к разделочному столу. – Сегодня у нас вечер брокколи с грибами, – объявила она, поднимая над головой корзину соломенных (надо думать) грибов. – Итак, приступим. Не будет преувеличением сказать, что в тот вечер никто в Калифорнии не притронулся к ужину. – Зотт! – окликнула ее перед уходом стилистка Роза. – Лебенсмаль тебя вызывает на девятнадцать часов. – На девятнадцать? – ужаснулась Элизабет. – Сразу ясно: бездетный человек. Кстати, ты Уолтера не видела? Сдается мне, он на меня зол. – Он рано уехал, – сказала Роза. – Слушай, не ходила бы ты к Лебенсмалю одна. Давай я с тобой. – Да я справлюсь, Роза. – Может, хотя бы Уолтеру сперва позвонить. Он нас никогда поодиночке к боссу не отпускает. – Я знаю, – ответила Элизабет. – За меня не беспокойся. – (Роза сверилась с настенными часами и помедлила.) – Иди-иди. Ничего со мной не случится. – А ты все ж таки Уолтеру позвони, – настаивала Роза. – Чтоб в курсе был. – Она отвернулась и стала собирать свои рабочие принадлежности. – Между прочим, я сегодня прям балдела. Отличная шутка получилась! Глядя на нее снизу вверх, Элизабет вздернула брови: – Шутка? Без нескольких минут семь, набросав план завтрашнего выпуска, Элизабет повесила на плечо свою объемистую сумку и зашагала опустевшими коридорами телестудии в кабинет Лебенсмаля. Она дважды постучалась, после чего отворила дверь и вошла. – Вызывали, Фил? В клубах застарелого табачного дыма Лебенсмаль сидел за необъятным столом, загроможденным стопками бумаг и остатками еды; четыре гигантских телевизора с включенным на полную мощность звуком показывали записи недавних программ. Один экран демонстрировал какую-то мыльную оперу, второй – Джека Лаланна, следующий – детскую телепередачу, а последний, четвертый – «Ужин в шесть». Элизабет никогда не просматривала записи своих программ и никогда не слышала звука своего голоса через динамики. Впечатление было жуткое. – Не прошло и года, – раздраженно бросил Лебенсмаль и загасил сигарету о декоративную хрустальную вазу. Он указал на кресло, где надлежало сидеть Элизабет, а потом ринулся к порогу и захлопнул дверь; щелкнула кнопка блокировки замка. – Мне передали – в семь, – сказала она.