– Ацетилсалициловая кислота? – Аспирин, – прохрипел он. – У нас на Кей-си-ти-ви говорится «аспирин». Байеровский аспирин. Не желаешь узнать почему? Да потому, что «Байер» – один из наших спонсоров. Это люди, которые оплачивают наши счета. Дошло? Повтори. Аспирин! – Аспирин, – сказала она. – Я мигом. – Уолтер? Он вздрогнул: над ним неожиданно зазвучал голос Элизабет. – Господи, Элизабет! – воскликнул он. – Зачем так подкрадываться? – Я не подкрадывалась. Ты сидел с закрытыми глазами. – Я думал. – Об огнетушителях? Я тоже. Скажем, три штуки. По нормам достаточно двух, но три практически исключат всякую вероятность трагедии. На девяносто девять процентов, а то и выше. – О боже. – Внутренне содрогаясь, он вытер потные ладони о брюки. – Мне снятся кошмары? Почему я не могу проснуться? – Тебя тревожит оставшийся процент, – сказала Элизабет. – Напрасно. Эта ничтожная величина – из области Божьего промысла, вроде землетрясения, цунами и прочих явлений, которые при нынешнем уровне развития науки предсказать невозможно. – Она сделала паузу, чтобы затянуть брючный ремешок. – Уолтер, правда, интересно, что люди до сих пор используют это выражение, «Божий промысел»? Для большинства Бог ассоциируется с агнцами, любовью, младенцами в яслях – и в то же время это так называемое милостивое начало расшвыривает ни в чем не повинных людей направо и налево, что обычно служит признаком некомпетентного руководства, а то и маниакально-депрессивного психоза. В психиатрической клинике таким пациентам назначают лечение электрошоком. Я это не приветствую. Электрошоковая терапия пока недостаточно изучена. Но не странно ли, что Божий промысел и электрошок имеют так много общего? И в первом, и во втором случае мы наблюдаем насилие: жестокое… – Шестьдесят секунд, Зотт. – …неумолимое, варварское… – Элизабет, умоляю. – Короче, поставим три штуки. Каждая женщина должна овладеть навыками тушения пожара. Начнем с забрасывания песком, а если не поможет, то перейдем к пенным и азотным огнетушителям. – Сорок секунд, Зотт. – А что это за штаны? – сквозь сжатые зубы еле слышно процедил Уолтер. – В каком смысле? – Известно в каком. – Тебе нравятся брюки? Наверняка. Ты же постоянно их носишь, и я тебя хорошо понимаю. Это удобная одежда. Не беспокойся: я скажу, что это ты мне присоветовал. – Нет! Элизабет, ни за что не… – Вот ваш аспирин, мистер Пайн, – перебила его Роза, которая подошла сбоку. – Кстати, Зотт… дай-ка мне взглянуть на твое… так, хорошо… теперь поверни лицо в другую сторону… хорошо, прямо не верится. Ну, о’кей, готово. – Зотт, десять секунд, – сказал оператор. – Уолтер, тебе плохо? – А вы уже сделали генеалогическое древо? – зашептал он. – Восемь секунд, Зотт, – объявил оператор. – Ты бледен как полотно, Уолтер. – Задача… – еле выдавил он. – Раздача? Но мне казалось, ты запретил раздачу реквизита публике. Вернувшись на сцену, Элизабет обернулась к оператору со словами: – А вот и мы. – Не знаю, чем ты меня опоила, – напустился Уолтер на Розу, – но это зелье не помогает. – Должно пройти время. – Которого у меня нет, – отрезал Уолтер. – Дай сюда весь флакон. – Вы уже приняли максимальную дозу. – Да неужели? – взъелся он, выхватывая флакон у нее из рук. – Тогда объясни, почему здесь столько осталось? – Теперь выкладываем вашу версию Швеции, – говорила Элизабет, – в эту вот комбинацию молекул крахмала, белков и жиров, уже раскатанную… то есть на нижнюю корочку, химические связи в которой возникли благодаря молекуле воды, аш-два-о, так что было достигнуто идеальное сочетание стабильности и структуры. Элизабет помедлила, указывая припорошенными мукой руками на нижнюю корочку с выложенной на нее начинкой из овощей и курятины. – Стабильности и структуры, – повторила она, глядя в публику. – Химия неотделима от жизни… по определению химия и есть сама жизнь. Но, как и ваша жизнь, пирог требует прочной основы. В семье такой основой служит каждая из вас. Это огромная ответственность и самая недооцененная миссия на свете, но на ней все держится. Несколько женщин в студии горячо закивали. – Теперь на минуту прервемся, чтобы вы полюбовались результатами своего эксперимента, – продолжала Элизабет. – Вы использовали изящество химических связей для создания корочки, которая и вберет в себя, и усилит вкус всех ингредиентов. Дополнительно проанализируйте начинку и задайтесь вопросом: чего недостает Швеции? Лимонной кислоты? Возможно. Хлорида натрия? Вероятно. Отрегулируйте. Когда вкус вас удовлетворит, накройте все это, как одеялом, верхней корочкой и защипните края – создайте уплотнение. Затем сделайте на поверхности несколько коротких надрезов – создайте воздуховод. Он нужен, чтобы дать молекуле воды пространство для преобразования в пар и выхода наружу. Иначе ваша кулебяка превратится в Везувий. Чтобы спасти местных жителей от неминуемой гибели, всегда делайте насечки. Взяв нож, Элизабет сделала три коротких надреза сверху. – Ну вот, – сказала она. – Теперь отправьте свое произведение в духовой шкаф, нагретый до двухсот градусов. Выпекайте примерно сорок пять минут. – Элизабет сверилась с настенными часами. – Похоже, у нас осталось немного времени, – сказала она. – Думаю, я смогу ответить на вопрос из зала. Она покосилась на оператора: тот провел указательным пальцем по шее, как будто перерезал себе горло. – НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ, – беззвучно прокричал он. – Прошу вас, – обратилась Элизабет к зрительнице из первого ряда: у той на залитой лаком прическе поблескивали очки, а отечные ноги стягивал компрессионный трикотаж. – Меня зовут миссис Джордж Филлис, я приехала из Кернвилла, – нервно заговорила женщина, поднимаясь с места, – мне тридцать восемь лет. Просто хотела сказать, что очень полюбила вашу программу. Мне… мне даже самой не верится, как много я здесь узнала… Ясное дело, талантами я не блещу, – она порозовела от смущения, – так мой муж говорит, и все же на той неделе, когда вы сказали, что осмос представляет собой перенос растворителя через полупроницаемую мембрану из менее концентрированного раствора в более концентрированный, я вдруг подумала, что… ну… – Продолжайте. – Это… не являются ли отеки у меня на ногах побочным результатом недостаточной влагопроводности тканей, осложненной флуктуациями коэффициента осмотического отражения у белков кровяной плазмы. Как вы считаете? – Очень обстоятельный диагноз, миссис Филлис, – отозвалась Элизабет. – В какой области медицины вы работаете? – Ой, – запнулась зрительница, – да какой из меня доктор? Я просто домохозяйка. – Просто домохозяек не бывает, – сказала Элизабет. – Чем еще вы занимаетесь? – Да ничем. Есть пара увлечений. Люблю читать медицинские журналы. – Интересно. Что еще? – Зашивать люблю. – Одежду? – Части тела. – Ушивать раны? – Ну да. У меня пятеро мальчишек. Вечно что-нибудь себе раздирают. – А у вас в их возрасте была мечта стать… – Любящей женой и матерью. – Нет, серьезно. – Кардиохирургом, – вырвалось у женщины. В студии наступило вязкое молчание: озвученная нелепая мечта повисла, как неотжатая простыня на веревке в безветренный день. Кардиохирург? На миг почудилось, будто весь мир замер в ожидании неминуемых раскатов хохота. Но потом из аудитории неожиданно донесся один-единственный хлопок, за которым тут же последовал другой… потом еще один… и еще с десяток, а потом около двух десятков – и вскоре вся студия уже аплодировала стоя; кто-то выкрикнул: – Доктор Филлис, кардиохирург! – и аплодисменты переросли в бурю оваций. – Нет, что вы! – Женщина старалась перекричать этот шум. – Я пошутила. По-хорошему, я даже этого не умею. Да и поздно уже. – Учиться никогда не поздно, – настаивала Элизабет. – Говорю же, не смогу я. Не получится. – Почему? – Потому что тяжело очень.