– Приготовление ужина, – продолжил он, – здесь вступаете вы. Ваша программа выйдет в эфир в четыре тридцать, как раз в то время, когда зрители будут выходить из послеобеденной депрессии. Это сложное временнóе окно. Исследования показывают, что большинство домохозяек испытывают наибольший стресс именно в это время суток. За очень короткий промежуток времени им необходимо сделать многое: приготовить ужин, накрыть на стол, созвать детей – перечень длинный. Но они все еще испытывают усталость и подавленность. Вот почему именно этот временной промежуток – такой ответственный. Тот, кто обращается к ним в этот момент, должен заряжать их энергией. Вот почему я совершенно серьезно говорю, что ваша работа – развлекать. Вы должны вернуть этих людей к жизни, Элизабет. Вы должны их разбудить. – Но… – Помните, когда вы ворвались в мой офис?.. Была как раз вторая половина дня. И хоть я находился в послеобеденной депрессии, вы меня растормошили, и могу заверить вас, что статистически это почти невозможно: уж я-то знаю, я на дневном вещании собаку съел… Потому-то я и понял: если вам удалось заставить меня к вам прислушаться, то наверняка вы сможете заставить и других себя слушать. Я верю в вас, Элизабет Зотт, верю в вашу миссию – рациональное питание, но это не просто приготовление ужина. Поймите вот что: вы должны сделать так, чтобы это выглядело хотя бы немного весело. Если бы я хотел, чтобы вы усыпили зрителей, я бы поставил вас с вашими прихватками на половину третьего. Элизабет призадумалась. – Да, под таким углом я не рассматривала… – Это телевизионная наука, – сказал Уолтер. – О ней мало кто знает. Элизабет молча встала, взвешивая его слова. – Но я не веселушка, – возразила она после небольшой паузы. – Я ученый. – Ученые тоже бывают веселыми. – Назовите хотя бы одного. – Эйнштейн! – выпалил Уолтер. – Эйнштейна все обожают. Элизабет обдумала этот пример. – Да, от его теории относительности не оторваться. – Вот видите? Совершенно справедливо! – Однако его жене, которая тоже была физиком, никогда не отдавали должное за… – И снова в точку! Жены! А как разбудить этих эйнштейновских жен? Тут и пригодятся все проверенные временем телеспособы побудки: юмор, одежда, авторитет – и, конечно, еда. Допустим, решили вы устроить званый ужин: голову даю на отсечение – прийти захотят все. – Никогда не устраивала званых ужинов. – Быть такого не может, – сказал он. – Держу пари: вы с мистером Зоттом постоянно устраивали… – Мистера Зотта не существует в природе, Уолтер, – перебила его Элизабет. – Я одинокая женщина. А если совсем честно, то замужем никогда и не была. – Ох! – выдохнул Уолтер, заметно пораженный. – Ну-ну. Это уже интересно. А можно вас попросить… Только не поймите превратно: можно вас попросить никогда об этом не заикаться? В особенности Лебенсмалю, моему боссу? И вообще… никому? – Я любила отца Мадлен, – объяснила она, слегка наморщив лоб. – Дело в том, что я не могла выйти за него замуж. – У вас была интрижка, – сочувственно предположил Уолтер, понизив голос. – Он изменял жене. Верно? – Нет, – покачала она головой. – Мы любили друг друга безраздельно. На самом деле мы жили вместе на протяжении… – Это еще одна тема, которой нельзя касаться ни под каким видом, – перебил Уолтер. – Никогда. – …на протяжении двух лет. Мы были родственными душами. – Тоже красиво. – Уолтер прочистил горло. – Я считаю, ничего предосудительного тут нет. И все же распространяться на эту тему мы не будем. Никогда. Впрочем, я уверен, что вы с ним планировали впоследствии заключить брак. – Нет, не планировали, – спокойно возразила она. – Но если говорить по существу, он умер. – И ее лицо затуманилось отчаянием. Уолтер был потрясен таким преображением ее характера. От нее исходили особые флюиды авторитетности, которые – он знал – только выиграют перед камерой, но была в ней и необычайная хрупкость. Бедняжка. В порыве сочувствия он ее обнял. – Скорблю до глубины души, – сказал он, притягивая к себе Элизабет. – Я тоже. – Она уткнулась ему в плечо. – Я тоже. Уолтер содрогнулся. Какое одиночество! Он погладил ее по спине, как Аманду, выражая по мере сил не просто жалость, но понимание. Случалось ли в его жизни такое же чувство? Нет. Но теперь он хотя бы догадывался, как оно выглядит. – Извините, – сказала, отстраняясь, Элизабет и сама удивилась, до чего же ей было необходимо это его прикосновение. – Все нормально, – мягко сказал он. – Вы столько пережили. – В любом случае, – Элизабет выпрямилась, – напрасно я распустила язык. В свое время меня за это уволили. Уолтер содрогнулся – уже третий раз на дню. «За это» – то есть за что? Ее уволили за убийство сожителя? Или за рождение внебрачного ребенка? И первое, и второе было равновероятно, но он бы предпочел, чтобы дело ограничилось вторым толкованием. – Я его убила, – вопреки его надеждам глухо призналась Элизабет. – Настояла, чтобы он взял поводок, и он погиб. Шесть-Тридцать теперь не узнать. – Какой ужас. Уолтер заговорил еще тише: и хотя он не понял, при чем тут поводок и половина седьмого, общий смысл был ясен. Она сделала некий выбор, и развязка оказалась трагической. А ведь он сам допустил схожую ошибку. Неверный выбор каждого из них обоих сказался на детях, которые теперь страдали из-за родительских просчетов. – Я вам очень сочувствую, – произнес он. – Я вам тоже, – сказала она, стараясь держать себя в руках. – В связи с вашим разводом. – Ну, об этом даже говорить не стоит, – отмахнулся он, смущаясь оттого, что его неудачу на личном фронте сравнили с ее ситуацией. – Мое положение коренным образом отличалось от вашего. Оно не имело ничего общего с любовью. В строгом смысле слова Аманда, как показал анализ ДНК, даже не мой ребенок, – выпалил он, хотя и не планировал таких откровений. Бывшая жена давно отрицала факт его отцовства, но Уолтер всегда считал, что это говорилось только в пику ему. Допустим, у них с Амандой мало внешнего сходства, но многие дети не похожи на своих родителей. Обнимая Аманду, он всегда чувствовал, что это его родное дитя, ощущал их глубокое, неразрывное биологическое единение. Но ему не давала покоя настырная жестокость его бывшей, и, когда тесты на отцовство стали доступны всем желающим, он сдал анализ крови. И через пять дней узнал правду. Он и Аманда – чужие. Изучая полученный ответ, он ожидал, что почувствует себя обманутым, раздавленным – или как там положено себя чувствовать в таких случаях, – но испытывал только недоумение. Результаты теста не играли никакой роли. Аманда приходится ему дочерью, он ее отец. И любит эту девочку всем сердцем. К чему преувеличивать значение биологии? – Я никогда не планировал стать отцом, – признался он. – И вот полюбуйтесь: перед вами – истовый родитель. Загадочная штука – жизнь, правда? Кто-то старается, планирует, а в конце концов только разуверяется. Элизабет кивнула. Она всегда планировала наперед. И разуверилась. – Как бы то ни было, – продолжал он, – я считаю, с программой «Ужин в шесть» у нас кое-что получится. Но у телевидения есть некоторые законы, которые вы… с которыми вам надо будет, так сказать, примириться. Насчет гардероба: я поручу нашему портному расставить все швы. Но услуга за услугу: вас я попрошу отработать улыбку. Она нахмурилась. – Джек Лаланн улыбается во время отжиманий, – напомнил Уолтер. – Так что тяжелые упражнения выглядят у него как сплошное удовольствие. Изучите его стиль: Джек – мастер своего дела. При упоминании Джека Элизабет напряглась. Оставшись одна, она не включала программу Джека Лаланна, отчасти потому, что винила его – да, пускай несправедливо, но тем не менее – в гибели Кальвина. Но при воспоминании о том, как Кальвин входил в кухню после программы Джека, ее захлестнула неожиданная теплота. – Ну вот видите, – сказал Уолтер, – почти что улыбнулись. – Разве? – удивилась она. – Это непроизвольно. – И хорошо. Произвольно, непроизвольно. Да хоть как. У меня улыбки всегда вымученные. Даже в начальной школе «Вуди», куда я сейчас направляюсь. Миссис Мадфорд вызывает. – И меня, – удивленно заметила Элизабет. – Только на завтра. Вас тоже из-за списка литературы для внеклассного чтения? – Для внеклассного чтения? – переспросил он. – Наши дети ходят в подготовительный класс, считай – в детский сад, Элизабет; они не умеют читать. Короче, нет, под прицелом не Аманда, а я. Вызываю подозрение как отец-одиночка. – С какой стати? Он удивился еще больше: – А сами-то вы как думаете? – Фу ты. – Она внезапно прозрела. – Мадфорд вас за извращенца, что ли, держит? – Ну, я бы прямо так не сказал, но по большому счету – да. Как будто у меня на груди бейджик: «Привет! Я педофил – готов посидеть с вашим малышом». – Могу предположить, что я тоже была под подозрением, – сказала Элизабет. – Мы с Кальвином занимались сексом практически каждый день, что было вполне нормально для людей нашего возраста и физического состояния, но поскольку мы не оформляли брак… – Ага. – Уолтер побледнел. – Ну да… – Можно подумать, оформление брака влияет как-то на сексуальность… – Ну да… – Бывало, – невозмутимо продолжала она, – я просыпалась среди ночи, сгорая от желания… уверена, что и с вами такое случается… но Кальвин находился в фазе быстрого сна, и я его не тревожила. Но как-то раз проговорилась, так его чуть удар не хватил. «Это не дело, Элизабет, – сказал он, – непременно меня буди. В фазе, не в фазе… Даже не раздумывай». Потом я ознакомилась с литературой по тестостерону и лишь тогда стала лучше понимать природу сознательного и бессознательного… – Кстати, о сознательном, – перебил ее Уолтер, который уже побагровел. – Хочу напомнить, чтобы вы парковались на северной стоянке. – На северной стоянке. – Элизабет подбоченилась. – То есть слева от въезда? – Именно так. – Ну ладно. Неприятно, конечно, – продолжала она, – что Мадфорд видит в вас не любящего отца, а невесть что. Наверняка она не читала «Отчеты Кинси»[19]. – «Отчеты Кин…»? – Ей бы не мешало просветиться, чтобы понимать: мы…