Ладно, с Барановым всё довольно ясно, молодой человек не сильно умён и плохо образован, ждать от него здравого и логичного рассказа не следовало, но сержант Чемоданов для чего протирал свои галифе на рабочем месте?! Всё-таки перед нами не тупой валенок из райотдела – какой-никакой, а опер областного угро! Раз он попал в такое подразделение, значит, как-то проявил себя в деле. Трудно поверить в то, что Чемоданов не почувствовал завиральность услышанного рассказа, очевидно, он самоустранился от каких-либо суждений и вопросов, полностью предоставив инициативу Вершинину. Вот явится начальник поутру – начальник и рассудит. Что же произошло далее? А далее странности только нарастают. Ранним утром 26 июля на рабочем месте появился лейтенант Вершинин, явно вызванный полночным телефонным звонком сержанта Чемоданова. Помощник начальника уголовного розыска ознакомился с ночными откровениями Баранова и вызвал на допрос Василия Кузнецова. И первый же вопрос вкатил ему, что называется в лоб: «Признаёте себя виновным в убийстве 4-летней девочки Герды Грибановой вечером 12 июля в саду дома №19 по Первомайской улице?» – «Да, признаю», – отвечает Кузнецов. Вот так поворот, правда? Ещё 21 июля в день ареста Василий убедительно рассказывал о собственном алиби, а по прошествии пяти дней, вдруг – бац! – следует такое признание. Причём в материалах дела не видно никаких серьёзных подвижек за этот период. Не только улик новых не появилось, но даже вещи, изъятые при обысках по месту жительства Кузнецова и Грибанова, ещё не были отправлены на экспертизу в лабораторию судебной медицины! Тут самое время задуматься, а что, собственно, побуждало сознаваться в убийстве Баранова и Кузнецова? Что это за голос проснувшейся совести? Что это за такое дивное духовное преображение претерпели подозреваемые в мрачной камере №19 следственного изолятора? Православие считает, что все души человеческие открыты перед Богом и в душе даже самого закоренелого грешника может проснуться потребность покаяния. Но ведь коммунисты и комсомольцы в Бога не верили и христианские представления о мире и душе отвергали категорически. Так что же торкнуло двух незадачливых любителей голубей вдруг покаяться в ночь на 26 июля в содеянном преступлении? Подсказка есть, точнее намёк. Баранов и Кузнецов содержались в одной камере изолятора. Согласно чекистским заветам товарища Дмитриева-Плоткина. Правда, к тому моменту сам товарищ Дмитриев уже с месяц как был не «товарищ», а «гражданин подследственный» и бодро, без пауз рассказывал о своей вредительской деятельности компетентным товарищам из следственной части по особо важным делам Главного управления госбезопасности, но сей маленький штришок ни на что не влиял. Школа тюремной провокации, детально продуманная и отработанная на практике как самим Дмитриевым, так и его подчинёнными, пережила надолго своих создателей. Строго говоря, жива она и поныне. В отличие от той странной и даже абсурдной истории, что рассказал прежде Баранов, исповедь Кузнецова обросла деталями и нюансами. Так, Василий сообщил, что задумал обворовать жильцов дома №19 дней за пять до убийства – Баранов об этой детали почему-то сообщить забыл. Кроме того, Кузнецов рассказал о том, что перед совершением преступления крепко выпил с Барановым. Чтобы было ясно, о какой величине алкоголя идёт речь, следует уточнить – подельники выпили пол-литра водки и четверть литра вишнёвой наливки. Удивительно, но и об этой детали Баранов запамятовал. Время совершения убийства допрашиваемый отнёс к 22:30 и даже позже (напомним, что дедушка пропавшей девочки стал её искать уже в 21:20). Поскольку убийство Герды Грибановой являлось по своей сути половым преступлением, лейтенант милиции Вершинин не мог обойти стороной его специфические детали. Кузнецов отвечал невразумительно: «Я девочку подвёл к кустам черёмухи, в это время подошёл и Баранов. Я в это время зажал ей рот и нанёс ранение ножом в область, кажется, горла, точно не помню, потом я ещё нанёс ей несколько ударов в голову и стал раздевать». О цели раздевания жертвы ответил так: «На это не могу ответить. Будучи пьяным, я просто не отдавал себе отчёта». О возможности полового акта с маленькой девочкой Кузнецов высказался следующим образом: «У меня такой цели не было, может быть, её имел Баранов?». Так и хочется уточнить, кто же кого в этом кабинете допрашивал? Ссылки на то, что в момент совершения преступления Кузнецов был сильно пьян, во время допроса звучали неоднократно. Трудно отделаться от ощущения, что вся история с распитием водки и вишневой настойки введена в криминальный сюжет с единственной целью – оправдать выпивкой все нестыковки, несуразности и очевидные глупости в ответах подследственного. Как только ему задавали необычный вопрос, ответ на который явно выходил за рамки понимания Кузнецова, сразу следовала отговорка: не могу сказать, был пьян. Причём сильное опьянение не помешало Василию запомнить принципиально важные для следствия моменты, связанные с расчленением тела девочки; он точно запомнил, что отрезал руку, а вот ногу отрезал Баранов. Момент этот неслучаен – сотрудникам уголовного розыска важно было зафиксировать персональную вину каждого из подозреваемых, поскольку при вынесении приговора суд будет учитывать индивидуальную ответственность подсудимого за причинение тех или иных телесных повреждений. Суд будет делать на этом особые акценты, а потому на этапе следствия желательно однозначно определиться, дабы не устраивать ералаш в ходе процесса. Именно поэтому в вопросе о расчленении тела Кузнецов никак не мог сослаться на плохую память и сильное опьянение – такой ответ суд никак не устроил бы. В общем, бедолага наговорил то, что от него требовалось услышать Вершинину, а помначальника угро живенько оформил сказанное протоколом. Ибо написанное пером, как известно, не вырубишь топором. В конце допроса последовал очень интересный вопрос Вершинина о том, рассказывал ли Кузнецов кому-либо о совершённом убийстве? И допрашиваемый сообщил, что во время пребывания в камере при 4-м отделе милиции 23 и 24 июля он рассказывал о преступлении неким Викторову и Гизатуллину. Момент этот кажется странным и даже лишним, однако смысл как в самом этом вопросе, так и в зафиксированном ответе кроется немалый. Вершинин явно готовил подкрепление обвинению Кузнецова и Баранова, и ему требовался формальный повод для допроса упомянутых выше сокамерников Василия. Интуитивно кажется, что упомянутые Викторов и Гизатуллин отнюдь не рядовые сидельцы, а внутрикамерная агентура, призванная «подсказать» запутавшимся арестантам «правильную» линию поведения, а потом подтвердить факт сознания при формальном допросе. Это та самая массовка, что призвана добавить убедительности признательным показаниям. Скорее всего, Викторов и Гизатуллин были допрошены Вершининым в ближайшие часы после окончания допроса Кузнецова, но в силу причин, которые станут ясны чуть позже, протоколы этих допросов не были сохранены в деле. Итак, в 06:20 26 июля помощник начальника городского уголовного розыска прекратил допрос Василия Кузнецова и занялся иными важными делами. В тот же день лейтенант Вершинин направил в лабораторию судебно-медицинской экспертизы вещи, изъятые при обыске голубятни Василия Кузнецова и места его проживания (числом 6 единиц), а также вещи с подозрительными пятнами и потёками, обнаруженные при обыске квартиры Грибановых и чердака над нею (числом 13 единиц). Кроме этих вещей на экспертизу отправились 2 предмета, принадлежность которых оставалась органам следствия неизвестной: фанерный короб с бурыми потёками на дне и кусочек «кости с тонкими стенками», подобранный на чердаке. Перед экспертом были поставлены следующие вопросы (стилистика документа сохранена): «1. Содержат ли в себе имеющиеся на вещах и одежде пятна наличие крови или другое какое-либо красящее вещество. 2. Если кровь, то кому принадлежит; человеку или животным или птице. 3. Если кровь человека, то из какого органа». На то, что в конце вопросов не поставлены вопросительные знаки, внимания можно не обращать. Для того времени подобная грамматика в документах НКВД – это, скорее, норма, нежели ошибка. Милиционеры той эпохи не могли разобраться, как правильно написать имя «Герда»: в документах можно прочесть и «Гера», и «Герда», и «Герта», и даже «Гердта», в общем, работникам сильно невидимого фронта писательство давалось немалым напряжением умственных сил. Нельзя не отметить и того, что разного рода повторы, слова-паразиты и отсутствие знаков препинания превращают чтение рукописных документов той эпохи в своего рода разгадывание головоломок без всякой уверенности в том, что полученный ответ действительно окажется правильным. Начальник Отдела уголовного розыска Георгий Цыханский, получив сообщение своего помощника Вершинина о появлении признательных показаний Кузнецова и Баранова, поспешил сообщить в областную прокуратуру об успешном завершении расследования. Эту поспешность можно истолковать двояко: с одной стороны, она ясно указывает на полное доверие подчинённому со стороны начальника, который не стал лично встречаться с арестантами, дабы удостовериться в правдивости сделанных ими заявлений, а с другой, свидетельствует о полном удовлетворении полученным результатом всех тех сотрудников уголовного розыска, кто непосредственно вёл расследование, то есть Вершинина, Кузнецова, Крысина, Чемоданова и др. Никто из сыскарей ни в чём не сомневался – арестанты сознались, дело закончено, забудьте! Из областной прокуратуры в «Городок чекистов» во второй половине дня 26 июля примчались заместитель облпрокурора по спецделам Миролюбов и старший помощник облпрокурора Мокроусов. В кабинете начальника ОУР они допросили Василия Кузнецова в присутствии Цыханского, который, кстати, лично вёл протокол этого допроса. Допрашиваемый сразу же признался в совершении убийства и пожелал дать показания о возникновении умысла совершить это преступление. В ходе последующего рассказа Василий обстоятельно воспроизвёл события 12 июля, наполнив их многими деталями, о которых не упоминал прежде. Он странным образом изменил количество выпитого с Барановым в тот день спиртного, теперь по его словам они «купили в гастрономе вина: 3/4 литра водки, из них 1/2 литра вишневой настойки». И точно назвал уплаченную за выпивку сумму – 9 рублей 75 копеек. Похвальное улучшение памяти! Кузнецов заявил, что решил обокрасть квартиру, так как считал её богатой. Правда, на вопрос о том, какая мебель находится в комнатах Грибановых, ответить не смог, признался, что не знает этого. Но уточнил, что жильцы квартиры хорошо одевались, поэтому, мол-де, и квартира должна была быть богатой. Что-то в его рассказе, по-видимому, вызвало настороженность прокурорских работников, поскольку в некоторых местах официального документа ощущается ироничный подтекст. Например, Кузнецову задали вопрос о том, откуда он узнал, что девочка живёт в квартире, которую он планировал обворовать? На что Василий без затей ответил: «Видел несколько раз в окне». Тут же последовал логичный вопрос про мебель: «Как же вы, видя девочку, не видели мебель?» Хороший вопрос из тех, что не в бровь, а в глаз. Несуразные ответы следовали и далее: «Какие волосы у девочки?» – «Не заметил». – «В чём была одета девочка?» – «В день убийства не заметил, так как был пьяный». И такой ответ даёт человек, утверждающий, что он раздевал жертву донага! Смысл некоторых пассажей уловить невозможно, поскольку они противоречат друг другу. Вот дословное воспроизведение рассказа Кузнецова о ножах, которые убийцы носили с собою: «У Баранова были два ножа, один его, другой мой, и он их носил часто с собою.., один охотничий, другой вроде финки. Оба ножа принадлежали Баранову». Понимай как хочешь. Спросить бы у товарища Цыхановский, задумывался ли он сам над тем, что заносит в протокол? Очень интересный вопрос был задан арестованному относительно того, кто снимал обувь с Герды Грибановой. Как отмечалось выше, убийца устроил из тела и вещей жертвы нечто такое, что мы сейчас назвали бы подобием художественной инсталляции, то есть он разместил тело и мелкие предметы неким упорядоченным образом. Ботиночки, снятые с ног убитой девочки, он поставил рядом друг с другом слева от трупа. И вот Василия Кузнецова начинают об этом расспрашивать: «Вопрос: Кто раздевал девочку? Ответ: Я раздевал. Раздевал для того, чтобы лучше было резать. Вопрос: А кто снимал ботинки с ребёнка? Ответ: Я лично не снимал, а снимал ли Баранов, не помню». Строго говоря, на этом месте допрос можно было прекращать, поскольку невиновность Кузнецова стала просто-таки неприлично очевидной. Обратите внимание, что ещё во время утреннего допроса Василий не мог объяснить цель раздевания жертвы, ибо понятно, что с точки зрения обычного убийцы это занятие представляется бессмысленным, поскольку одежда не мешает колоть и резать человека. Но минули полсуток и Кузнецов к этому вопросу подготовился и объяснил цель раздевания, даже не дожидаясь наводящего вопроса, мол, чтобы резать было лучше (почему лучше? чем именно лучше?). Но вот из уст прокурора последовал новый вопрос, который не был задан на утреннем допросе – про обувь жертвы и.., что же? А ничего, вопрос вызвал у допрашиваемого растерянность и непонимание скрытого подтекста, он почувствовал в вопросе подвох и, не зная правильного ответа, уклонился от разъяснений, дать которые в ту минуту попросту не мог. Тем не менее работников прокуратуры результаты допроса в целом устроили. Теперь Кузнецова и Баранова можно было передавать из Управления НКВД в облпрокуратуру для подготовки обвинительного заключения и последующего суда. На следующий день, 27 июля 1938 г., помощник начальника уголовного розыска Вершинин вызвал на допрос 15-летнего Виктора Гребеньщикова, молодого человека из компании обвиняемых. Витя проживал в коммуналке в доме №51 по улице Луначарского, школу оставил после 4 класса, на момент допроса получал почётную профессию сапожника в мастерской «Красный обувщик». Отца Витя не знал, рос с матерью в крайней нужде, в общем, был таким же оторвой, что и томившиеся на нарах дружки. Но поскольку он был младше своих товарищей, то Вершинину имело смысл с ним поговорить, поскольку Витя с перепугу мог брякнуть нечто такое, что пригодилось бы в последующем для доказательства их вины. Гребеньщиков бесхитростно пересказал последовательность событий 12 июля, поведал о походе на Шарташский рынок в компании Кузнецова, Баранова, Мерзлякова и Молчанова, покупке там Кузнецовым 5 голубей за 10 рублей и возвращении обратно на голубятню. Виктор, по его словам, отправился домой лишь в 21 час или даже в 21:30, к тому моменту Василий Кузнецов и Сергей Баранов остались возле голубятни вдвоём. Рассказ будущего сапожника до известной степени противоречил признаниям обвиняемых, и поначалу даже трудно понять, с какой целью Вершинин вызвал на допрос этого свидетеля. Однако затем Гребеньщиков стал рассказывать о краже, которую он совершил вместе с Василием Кузнецовым и их другом Александром Шаньгиным минувшей зимой, и это сразу же добавило повествованию динамики. Правда, кража была так себе, пустяковая, воры утащили из голубятни, расположенной во дворе дома, в котором жил их друг Молчанов, 5 пар голубей, но, как говорится, лиха беда начало. Лейтенант Вершинин предложил Гребеньщикову припомнить ещё что-нибудь. И допрашиваемый припомнил! Виктор рассказал об известном ему случае ограбления, совершённого Василием Кузнецовым совместно с неким Николаем – фамилии его допрашиваемый не знал, но адрес проживания указать мог. Жертвой явился неизвестный пьяный мужчина, у которого Василий и Николай отняли «карманные блестящие часы». Впоследствии Кузнецов обменял их на 5 голубей своему товарищу Евгению Попову. История эта чрезвычайно заинтересовала Вершинина, и впоследствии она получила продолжение, о чём в своём месте ещё будет сказано. Пока же самое время упомянуть о весьма необычном сюжетном зигзаге, которому сложно дать однозначное объяснение. Василий Молчанов, тот самый мелкий пакостник, что в компании с другими мальчишками в июне 1938 г. приставал к 5-летним девочкам и в итоге попал под милицейский «колпак», в последней декаде июля несколько раз вызывался в областное управление милиции. Строго говоря, вызывался не он один, в милицию ходили с объяснениями все участники малолетней компании вместе с родителями, но в данном случае нам интересен только Молчанов. Во время одного из визитов в безрадостное здание на проспекте Ленина Василий столкнулся в коридоре… с Сергеем Барановым. Хотя последнему шёл двадцатый год, а Молчанову ещё не исполнилось и тринадцати, они были хорошо знакомы через старшего брата Васьки. Собственно, как было написано выше, именно через братьев Молчановых уголовный розыск и вышел на компанию Баранова и Кузнецова буквально на второй день с начала расследования убийства. Старые знакомые не только столкнулись в коридоре, но даже получили возможность немного поговорить. Баранов попросил Ваську сходить к его матери и передать просьбу со следующей «дачкой» послать ему побольше хлеба. Просьба для тюремного сидельца вполне понятная, но.., кроме этого Баранов попросил отыскать и выбросить некий нож, который якобы лежал в его сундуке. Напомним, что Сергея Баранова задержали с большим ножом с чёрной ручкой, который, как следовало из его признания, использовался при убийстве Герды Грибановой. Стало быть, при встрече с Василием Молчановым он просил уничтожить какой-то другой нож. Продолжение истории ещё занимательнее. Васька отправился к дому №98 по улице Луначарского, где проживал с матерью Баранов, и по пути встретил своего дружка Петра Царёва, который был старше Василия на год. И вот двое мальчишек – 12-и и 13-и лет – явились к Екатерине Барановой, вдове в возрасте 56 лет, и рассказали ей о просьбе сына. Мол, хлеба больше надо в передачку вложить и ножик отыскать в сундуке. Женщина показала сундук сына, мальчишки принялись в нём копаться и вскоре извлекли на свет Божий кинжал с упором, кончик лезвия которого… оказался отломан! Неожиданно, правда? Или наоборот, очень даже ожидаемо – это смотря как оценивать. Интрига на этом не закончилась. Мальчишки вышли с ножом во двор и принялись его ломать. Зачем нож надо было ломать – понять решительно невозможно, до пруда в саду Уралпрофсовета всего 200 м, а до городского пруда – 600 м, для дворовых мальчишек, проводящих весь день на улице, это не расстояние. Нож, заброшенный в водоём, уйдет в ил, и через неделю никакие водолазы его не отыщут. Но – нет! – мальчишки принялись ломать нож, и в этом деле им стала помогать сестра Баранова. В результате лезвие они сломали-таки камнем, найденным во дворе, и обломки ножа через изгородь забросили на соседний участок. Избавились от ножа, если это, конечно, можно так назвать. И вот проходит несколько дней и вдруг – экая неожиданность! – Пётр Царёв, старший товарищ Васьки Молчанова, оказывается на допросе в Отделе уголовного розыска. Его допрашивает лейтенант Вершинин, и Петруша, перепуганный и растерянный, рассказывает про то, как повстречал на улице Молчанова, а тот позвал его к матери Сергея Баранова, как они отыскали нож и стали его ломать.., ну и так далее. Что должен был предпринять товарищ Вершинин, услыхав историю об уничтожении ценнейшей улики? Для него, как сотрудника уголовного розыска, знакомого с теорией и практикой следственной и оперативной работы, всё случившееся имело однозначную юридическую квалификацию – это пособничество в совершении преступления. Как известно, пособничество может осуществляться в разных формах, одна из которых – уничтожение улик либо содействие их уничтожению. В качестве первоочередной меры в этом случае напрашивается допрос Екатерины Барановой и Василия Молчанова с последующим выдвижением формального обвинения. Либо не выдвижением – это смотря какой результат дадут допросы. Однако Вершинин поступил несколько иначе. Он организовал силами милиции поиск частей сломанного ножа на территории дворов и огородов, относящихся к домам №96 и №98 по улице Луначарского. На протяжении двух дней – 26 и 27 июля – милиционеры, руководствуясь рассказами Петра Царева и Василия Молчанова, осматривали надворные постройки, растущие во дворах кусты и разбитые грядки, надеясь отыскать лезвие со сломанным кончиком или рукоять с упором. Сильно старались, но ничего не нашли. Кстати, интересный момент – поиски начались за сутки до того, как Царёв дал официальные показания о своём содействии уничтожению ножа, но не станем сейчас придираться к датам, будем считать, что Вершинин просто подзадержался с оформлением допроса Петруши. Бывает. Екатерина Михайловна Баранова была приглашена на допрос лишь 29 июля, в пятницу. Если Вершинин действительно узнал о попытке уничтожения ножа ещё 26 июля, то есть тремя сутками ранее, то непонятно, почему он так затянул с допросом. Очень странное промедление, принимая во внимание, что речь идёт о попытке уничтожения важнейшей для расследования улики – том самом ноже, которым, по всей видимости, наносились удары в голову Герде Грибановой, и кончик которого остался в черепе жертвы! Если уголовный розыск получит в своё распоряжение этот нож – всё, розыск закончен, отломанный кончик совмещается с лезвием, и эта железная улика намертво связывает с убийством девочки обладателя ножа. Ничего больше не надо, никаких экспертиз, никаких очных ставок, никаких доказательств – любой судья вынесет смертный приговор без колебаний. Ну, или как минимум 10 лет заключения, если следовать статье 136 УК РСФРС буквально. Тоже много, не сомневайтесь, 10 лет советских лагерей – это страшно, это хуже Освенцима и Заксенхаузена. Лейтенант Вершинин поговорил с гражданкой Барановой на удивление мягко и корректно: ощущение, что разговаривал не с преступницей, а с невинной жертвой. Екатерина Михайловна полностью подтвердила рассказ Петра Царева о появлении в её квартире двух малознакомых мальчишек, о переданной ей на словах просьбе сына, о поисках ножа в сундуке, стоявшем в сенях. На вопрос лейтенанта, зачем она это разрешила, женщина просто ответила: «Не знаю, прямо растерялась». Замечательный ответ, принимая во внимание, что речь идёт не об убежавшем молоке, а о подсудном, вообще-то, деле. После всей этой полнейшей чепухи Вершинин неожиданно задаёт вопрос, никак не связанный с поисками и уничтожением ножа: «Ночевал ли сын в ночь с 12 на 13?» На это Екатерина Баранова ответила лаконично: «Этого я не помню». После этого допрос был окончен. И никто гражданку Баранову не отправил на нары за противодействие правосудию. Если кто-то подумал, что после этого лейтенант Вершинин вызвал на допрос Василия Молчанова и устроил маленькому мерзавцу за его проделки строгий нагоняй, то сразу внесём ясность – помощник начальника уголовного розыска ничего такого делать не стал. Он допросил Василия лишь 11 августа, то есть спустя две недели после описанных событий! Трудно отделаться от ощущения, что товарищ Вершинин, деятельно приступивший к поиску ножа, вдруг потерял к этой важнейшей улике всякий интерес. Но почему? Да потому, что вся эта история с ножом – от начала до конца – есть не что иное, как милицейская провокация, спланированная и реализованная самим же Вершининым. И лейтенант лучше кого-либо другого знал, что никакого ножа с отломанным кончиком лезвия никогда не существовало. Точнее говоря, этим ножом никогда не владел Сергей Баранов и нож этот никогда не хранился в его сундуке в сенях. Всё это было подстроено Вершининым и им же самим запротоколировано. Итак, присмотримся к истории с таинственным ножом внимательнее и попытаемся понять то, что скрыто за обтекаемыми формулировками официальных документов. 24 июля судмедэксперт Сизова при пальпировании крышки черепа Герды Грибановой находит обломанный кончик лезвия ножа, застрявший в кости, но достать его в тот день не может. На следующий день с использованием инструментов ей удаётся извлечь улику, о чём она сообщает в уголовный розыск либо вечером того же дня, либо утром следующего. В это самое время Сергей Баранов делает заявление, в котором сообщает о виновности в убийстве Сергея Кузнецова, уточняя, что орудием убийства явился нож, который Баранов отдавал своему другу 10 июля, а потом забрал обратно 16 числа, нож этот был изъят у Баранова при аресте. Ранним утром 26 числа, ещё ничего не зная об обнаруженном в черепе кончике ножа, Вершинин допрашивает Кузнецова и получает подтверждение слов Баранова. Правда, в тот момент Кузнецов заявляет, будто убийство он совершал вместе с Барановым, но этот пустяк в тот момент представляется несущественным, с ним можно будет разобраться в ходе последующих допросов, так сказать, отрихтовать всякого рода нестыковки и подогнать рассказы подельников «под общий знаменатель». Вершинин заканчивает допрос Василия Кузнецова в 6 часов 20 минут утра с чувством глубокого удовлетворения, считая, что дело раскрыто и о достигнутом успехе можно докладывать начальнику ОУР. В то время он ещё ничего не знает об открытии судмедэксперта Сизовой – экая незадача! На радостях товарищ Вершинин докладывает начальнику уголовного розыска товарищу Цыханскому о раскрытии зверского убийства малолетней Герды Грибановой, поясняя, что убийцы сознались, их заявления закреплены протоколами и, в общем, налицо очередная победа защитников соцзаконности. Георгий Исаевич Цыханский, руководствуясь неписанным правилом советского чиновника «кто первый доложил – тот и герой», рапортует об успехе своего отдела руководству управления и областному прокурору. Возможно даже, доклад пошёл и в обком, как ни крути, а расследование было «резонансным», как сказали бы сейчас. В кабинете начальника уголовного розыска появляются ответственные работники прокуратуры, которые лично допрашивают Василия Кузнецова и убеждаются в факте добровольного признания им своей вины. Вуаля! Героям успешного расследования можно пить шампанское или водку в зависимости от личных пристрастий и протыкать дырки в петлицах для новых «кубов»! И только после всех этих победных реляций вылезает телефонограмма судмедэксперта Сизовой, из которой становится ясно, что нож убийцы должен иметь отломанный кончик. Более того, линии сколов лезвия ножа и кончика должны совпадать при совмещении, то есть при приложении кончика тот должен точно соответствовать первоначальному контуру лезвия. А значит, нож, найденный у Баранова, на роль орудия убийства не годится – он не повреждён. Более того, любой другой нож тоже не будет годиться, ибо при совмещении отломанный кончик и его лезвие должны образовывать единое целое. А ножа-то такого нет! И откуда его брать – непонятно! Это настоящий удар ниже пояса! Доблестные советские сыскари Вершинин и Цыханский уже прокукарекали в высокие инстанции о раскрытии скандального убийства, и вдруг их фальсификация становится очевидной в считанные часы после триумфа! В точности по русской пословице: лапти сплели и концы схоронили, да они всё равно вылезли. Самое неприятное заключалось в том, что Вершинин «подставил» своего начальника Цыханского – подобного в этой среде не прощали никогда. Что в этой ситуации остаётся делать помощнику начальника угро? Самоубийство – это выход честного человека, а людям этой формации такого рода мысли не приходили по определению. Вершинину, если только он хотел и далее работать там, где работал, надлежало изобрести второй нож, то есть второе орудие убийства. Глагол «изобрести» в данном случае надо понимать буквально, то есть в значении «выдумать», причём проделать это так, чтобы никто никогда этот нож к материалам расследования не приобщил, но чтобы при этом нашлись свидетели, утверждавшие, что этот нож когда-то существовал и они его даже видели. Дескать, зуб даю, точно был такой нож, но почему-то сплыл. В меру ума, сообразительности, агентурных возможностей и дефицита времени Вершинин принялся эту задачу решать. Возможно, ему помогли какие-то случайные обстоятельства, о которых мы никогда не узнаем, но это сейчас абсолютно неважно. Разумеется, никакой случайной встречи Сергея Баранова с Васькой Молчановым в коридоре Управления НКВД быть не могло и уж тем более между ними не могло быть какого-либо разговора. Советские органы внутренних дел были к тому времени достаточно компетентны для того, чтобы исключить такого рода «проколы». Например, в ленинградском «Большом доме» Управления НКВД на Литейном проспекте, 4 в коридорах были поставлены специальные шкафы – самые обычные, плательные – в которые заводились арестанты при встрече с идущим навстречу конвоем. Существовал определённый порядок расхождения идущих навстречу конвоев – дорогу уступал тот, который двигался от лифтов, то есть направлялся на допрос. Разумеется, несовершеннолетний Молчанов физически не мог попасть на этаж, занятый Отделом уголовного розыска, поскольку для посетителей свободное передвижение по зданию управления было невозможно, каждый посетитель получал специальный пропуск на конкретный этаж в конкретный кабинет. То есть возможность каких-либо случайных встреч и разговоров исключалась в принципе. Все ссылки на случайную встречу и разговор Баранова и Молчанова в коридоре Управления НКВД есть не что иное, как враньё от первого слова до последнего. Но, думается, разговор между Сергеем и его младшим товарищем Василием всё же состоялся, только был он отнюдь не случайным. Общая схема событий 26 июля представляется примерно такой. Вершинин, понимая, что с появлением телефонограммы судмедэкспрета Сизовой угодил в капкан, в кратчайшее время устроил встречу Сергея Баранова и Василия Молчанова. Вполне возможно, что встреча эта состоялась у него в кабинете. С ними он уточнил детали легенды о «случайном разговоре» в коридоре управления, и Баранов согласился с предложенным сценарием, поскольку верил, будто обвинять в убийстве будут одного Кузнецова. Он оговаривал своего товарища и пребывал в искренней уверенности, что его никто ни в чём не обвинит. Несовершеннолетний Молчанов тоже безоговорочно согласился с предложением помощника начальника уголовного розыска, поскольку запугать его Вершинину было совсем несложно. Не забываем, что Молчанов – это тот самый мелкий пакостник, что вместе с дружками запирал 5-летних девочек в сарае и срывал в них трусики. То есть это подросток, уже скомпрометированный в глазах правоохранительных органов, ему уже корячится дом-интернат для «трудных» подростков и дебилов. В общем, этот малец полностью управляемый. После обсуждения «легенды» Васька отправился к матери Баранова выполнять поручение, которое более-менее складно выполнил. Во всяком случае, пока Екатерина Михайловна Баранова сообразила, что какой-то незнакомый малец копается в её сундуке, тот уже успел обнаружить некий нож с якобы отломанным кончиком лезвия. Конечно, в этой связи представляется интересным вопрос о том, откуда в сундуке Баранова появился нож, которого там не было? Ответов может быть несколько, а для подобной ситуации несколько вариантов действий – это уже избыточная роскошь. Во-первых, нож мог принести с собою и потом «обнаружить в сундуке» сам Василий Молчанов. Фокус очень незатейливый и легко реализуемый на практике. А во-вторых, нож мог быть заблаговременно подброшен, скажем, за час или полчаса, вершининскими операми. Если принять во внимание, что сундук, в котором был найден таинственный нож, находился в сенях, то есть в прихожей, то технически организовать подкладывание ножа большой проблемы не составляло. Подошли два «электрика их ЖЭКа», попросили ответственного квартиросъемщика показать розетки в комнатах, и пока один считал розетки, второй в сенях на минутку присел на сундук. Делов-то! Как говорится, мастеру времени не надо, ему хватает сноровки. Василий Молчанов совсем неслучайно пригласил с собою в квартиру встреченного на улице Петра Царева. В этой истории вообще нет ничего случайного, всё логично, и всё имеет свою причину. Можно не сомневаться, что перед нами очередная «заготовка» лейтенанта Вершинина. 13-летний Царев, выражаясь современным языком, – это независимый свидетель, который всегда подтвердит участие матери и сестры Баранова в уничтожении улики. Кроме того, он также подтвердит, что видел нож с упором и отломанным кончиком лезвия, найденный в сундуке Сергея Баранова. В общем, роль Царёва в этой истории – быть свидетелем, которого при необходимости можно использовать вслепую. В силу своей жизненной неискушенности он даже приблизительно не представлял, в какую же ситуацию угодил, что именно он видел, что делал. Идеальный свидетель! И наконец, следует сказать несколько слов о той роли, что была отведена во всей этой комедии матери Сергея Баранова и его сестре. Эти люди могли создать ему алиби, понятно, что они являлись родственниками и были заинтересованными лицами, но при отсутствии веских улик их слова могли существенно облегчить участь подозреваемого. Вершинину было важно сделать так, чтобы они на допросе у прокурора или в суде не стали рассказывать о том, что Сергей вечером 12 июля приходил домой ужинать, а потом остался ночевать дома. Другими словами, их надо было «выключить», обеспечить их молчание. Помощник начальника угро проделал это достаточно изящно, сначала он вовлек их в уничтожение какого-то непонятного ножа, фактически организовал «подставу», а потом во время допроса популярно объяснил, какими последствиями матери Баранова и её дочери грозит произошедшее. Напугав женщину как следует, Вершинин «смилостивился» и объяснил, какого рода ответа ждёт на вопрос о том, ночевал ли Сергей дома в ночь убийства? Екатерина Михайловна поняла всё правильно и рассудила, что сына она, считай, уже потеряла, так неужели теперь терять ещё и дочь? Да и самой на нары отправляться. В общем, на вопрос о возможной ночевке сына в ночь с 12 на 13 июля в собственном доме ответила так, как и надо было Вершинину: «Этого я не помню». И тем самым Серёжа Баранов остался без алиби. А следствие «лишилось» второго ножа, того самого, отломанный кончик которого остался в черепе убитой девочки. Глагол «лишилось» взят в кавычки неслучайно, в нашем случае это всего лишь фигура речи, поскольку невозможно лишиться того, чего не существовало и чем никто не владел. Нож был выдуман находчивым помощником начальника угро и исчез, не оставив следа, как и всякая выдумка. Зато у следствия теперь имелись свидетели, которые видели некий нож с обломанным кончиком в сундуке Баранова, ломали его лезвие и даже выбросили куски на соседский участок, где милиция их тщательно искала, но отыскать так и не смогла. Аж два дня тужилась в поисках! В том, что детали этой в высшей степени презанятной истории были отнюдь не случайны, нас убеждает штришок мелкий, но, что называется, говорящий. Баранов, как мы помним, был взят под стражу 20 июля 1938 г., а мать его допросили только 29 числа. Промедление в 9 дней для расследования подобного рода слишком велико. Ведь при подозрении в совершении убийства установка и проверка алиби подозреваемого – важнейшая часть расследования. А Екатерину Михайловну допросили только тогда, когда появилась уверенность в том, что она даст такой ответ, который будет нужен следственным органам. В общем, перед нами явные следы игры уголовного розыска, которые прослеживаются в документах весьма явственно. Благополучно разрешив для себя и проводимого им расследования проблему со вторым ножом, лейтенант Вершинин вдруг озаботился выяснением судьбы блестящих часов, которые Василий Кузнецов якобы снял с какого-то пьяного мужика в начале лета. Об этом инциденте заявлений в милицию не поступало, имя и фамилия потерпевшего были неизвестны правоохранительным органам, но подобный пустяк не помешал Евгению Валериановичу углубиться в эту скучную на первый взгляд историю. Интерес Вершинина к данному весьма малозначительному эпизоду может показаться странным и даже нелогичным. Ну, в самом деле, сотрудники уголовного розыска областного управления расследуют беспримерное по своему изуверству убийство, скачут в одуряющей духоте по пыльному городу, что называется, с языками на плечах, а тут им поручают разбираться с какой-то чепухой, достойной уровня опера-стажёра при райотделе.., ну вздор какой-то, не их это уровень! Но как станет ясно из последующих событий, лейтенант Вершинин всё планировал с дальним прицелом и напрасных телодвижений не допускал. И если он занялся историей с часами, значит, и для этого кирпичика предусмотрел соответствующее место в возводимой кладке. 29 июля 1938 г. на допрос к Вершинину был доставлен Евгений Николаевич Попов, 17-летний молодой человек, кандидат в члены ВЛКСМ, учащийся 61-й школы города Свердловска. Это был тот самый юноша, который за символическую плату купил у Василия Кузнецова некие часы. Об этой-то маленькой сделке и пошёл разговор у Вершинина с Поповым. Женя, признав факт знакомства с Кузнецовым на протяжении нескольких лет, поспешил сделать важную оговорку: «Надо сказать, что ему близким товарищем не был, и поэтому он со мной особо не делился». Замечательная предусмотрительность, много говорящая о самом говорящем. Перечисляя друзей Василия Кузнецова, уже не раз поименованных выше, Попов назвал новое лицо, не упоминавшееся прежде, некоего Дмитрия Филинкова, осужденного за кражу. Это было, конечно, интересно, Вершинин даже подчеркнул это место красным карандашом, но про часы было интереснее. Попов признал, что в апреле 1938 г. за 5 голубей выменял у Василия никелированные часы 2-го часового завода с номером 58619. Во время допроса часы эти находились на руке Попова, он их тут же снял и передал Вершинину. В дальнейшем допрашиваемый уточнил, что во время обмена не знал о происхождении часов и лишь совсем недавно Аркадий Молчанов сообщил ему, что они краденые. Это был неплохой результат. Появился материал, связывавший Василия Кузнецова с реальным преступлением, причём это были не чьи-то слова и досужие пересказы, а железобетонная улика. Сотрудники уголовного розыска приложили немалые усилия к тому, чтобы отыскать обворованного или ограбленного владельца часов. Зная их номер, они восстановили путь часов от заводского конвейера до магазина, но далее ниточка оборвалась. Предположив, что часы ремонтировались, оперативники прошли по всем часовых дел мастерам Свердловска, предлагая опознать вещицу. Мастера, может, и опознавали, но предпочитали вида не подавать – народ, напуганный чекистским разгулом последних лет, старался избегать любых контактов с защитниками социалистической законности. Старая русская пословица «Коготок увяз – всей птичке пропадать» была актуальна в те дни, как никогда ранее. В общем, лейтенант Вершинин зря гонял своих людей, счастье им так и не улыбнулось, и ничего отыскать они так и не смогли.