К сожалению, мать девочек, хотя и видела похитителя, детально его не рассмотрела и честно призналась, что опознать его не сможет. Тем не менее описание Елизаветы Дмитриевны Голиковой оказалось всё же очень любопытным, процитируем самый важный его фрагмент: «…среднего роста, узкоплеч, худощав, с тонкой длинной шеей. Волосы на голове длинные, пышные. Одет был в рубашку серого цвета и чёрные короткие брюки, из-под которых виднелись голые ноги с одетыми на них полуботинками, цвета которых не помню. У меня сложилось впечатление, что гражданин этот вырос из брюк и из рубашки, в результате чего брюки ему стали коротки, так же как коротки рукава рубашки. Поэтому, а также потому, что у него тонкая длинная шея, узкие худые плечи и худые, с острыми локтями руки у меня сложилось о нём впечатление, как о подростке 13-14 или самое большое 15-16 лет». Чем интересно описание Елизаветы Голиковой? Прежде всего, перед нами рассказ взрослой женщины, которая оценивает рост и телосложение иначе, чем ребёнок. Последний смотрит на рослого человека и крупные предметы снизу вверх, в его субъективном восприятии они кажутся больше, чем есть на самом деле. В детском возрасте деревья, дома, автомашины, окружающие люди кажутся гораздо больше своей истинной величины. Попадая в те же самые места через десять лет, человек поражается тому, что хорошо знакомые пейзажи, люди и предметы странно съеживаются в размерах – и домик оказывается маленьким, и обеденный стол совсем небольшой, да и хорошо знакомый сосед вдруг странно усох и сделался много ниже. Перед нами нормальный эффект изменения субъективного восприятия линейных размеров, хорошо известный психологам. Поэтому показания 34-летней Елизаветы Голиковой объективно должны расцениваться как более ценные и точные, нежели рассказы её 10- и 12-летних дочерей. Представляет интерес и другой момент, связанный с утверждениями матери. Она честно заявила, что не способна опознать похитителя, потому что не запомнила деталей его лица, но при этом женщина вполне определённо высказалась об общем впечатлении, которое произвела внешность похитителя. Прикладную ценность этого свидетельства ни в коем случае не следует недооценивать. Речь идёт вот о чём: в человеческом мозгу за обработку и хранение визуальной информации, то есть сигналов, поступающих по глазному нерву, отвечают в общей сложности 30 особых участков в задней части коры головного мозга (зрительных зон). Одна из них отвечает за восприятие и оценку цвета, вторая – анализирует контрастность и определяет истинные границы объекта, третья – создаёт стереоизображение и определяет расстояние до точки наблюдения, четвёртая – распознает движение и т.п. В принципе, аналогичные зрительные зоны существуют у всех высших млекопитающих. Но в отличие от всех прочих живых созданий, населяющих нашу планету, человеческий мозг наделён удивительной способностью распознавать лица. Эта уникальная особенность дала человеку колоссальные эволюционные преимущества, предопределила возможность социализации нашего вида и именно ей в конечном счёте мы обязаны привычной нам организацией окружающего пространства. За восприятие и оценку человеческого лица – именно как объекта идентификации – отвечают особые участки мозга, расположенные вокруг веретенообразных извилин. В отличие от прочих зрительных зон эти участки находятся не в задней, а в нижней части мозга, на нижних поверхностях височных долей правого и левого полушарий. Участок мозга, прилегающий к левой веретенообразной извилине, активизируется в тех случаях, когда в поле зрения попадает объект, похожий на человеческое лицо, причём неважно, какой именно, – это может быть гнилая коряга, изъеденная ветром скала или нарисованный на полях тетради женский профиль. Это своего рода первичный фильтр, оценивающий изображение и отсеивающий всё, что лицом человека на самом деле не является. Но как только в поле зрения наблюдателя попадает истинное человеческое лицо, резко активизируется участок вокруг правой веретенообразной извилины, который, «проверив» сигнал и убедившись в его «соответствии истинности», подключается к лимбической системе мозга, отвечающей за эмоциональные оценки. То есть человек, увидев лицо другого человека, сразу пытается дать оценку увиденному и отнести изображение к категориям, вызывающим устойчивое эмоциональное восприятие – член семьи, друг, незнакомое лицо, подозрительное лицо, враг – и так далее, градаций на самом деле очень много, несколько десятков. Это очень интересный феномен, до сих пор не полностью изученный, но имеющий огромное значение в контексте современных попыток создания технологий распознавания образов. Рассогласование в работе описанной цепочки узнавания лиц или повреждение отдельных участков мозга приводит к удивительным, с точки зрения неспециалиста, последствиям. Например, повреждение участков мозга в районе веретенообразных извилин приводит к состоянию, известному, как прозопагнозия – неспособность распознавать людей по лицам. Причём прозопагнозия никак не связана со зрением человека и его интеллектом – больной продолжает прекрасно видеть, читает книги, усваивает новый материал, сохраняет все навыки социализации – это ни в коем случае не сумасшедший в бытовой трактовке этого явления. Вот только такой человек никого не узнает по лицам, хотя и способен узнавать телосложение знакомых ему людей, строение кистей их рук, запах духов. Чрезвычайно любопытно расстройство, известное под названием «синдром Капгра», возникающее при рассогласовании работы веретенообразных извилин разных полушарий. При этом синдроме человек распознаёт лица, но не признаёт их за истинные лица знакомых ему людей. Больной искренне верит в то, что его прежние знакомые подменены очень похожими людьми, верит в то, что над ним кто-то шутит или ставит эксперименты. «Синдром Капгра» психиатры долгое время принимали за шизофрению, поскольку шизофреники действительно демонстрируют «бреды подмены», доказывая, что их знакомых и родственников «подменили» некие чужеродные злонравные силы (инопланетяне, спецслужбы и т.п.). Но «синдром Капгра» не является психическим заболеванием, не вызывает бредов и не влечёт за собой изменений личности. Для человеческого мозга результаты распознавания лиц исключительно важны, можно сказать, что они по своей важности перевешивают результаты работы прочих «зрительных зон» мозга. Это, кстати, играет с мозгом злую шутку и частенько приводит к серьёзным ошибкам, например, при определении возраста или веса человека. Состояние кистей рук несёт более точную информацию о возрасте, нежели лицо, но окончательное суждение мозг всё-таки выносит после оценки лица. Как это ни покажется странным, иногда более точное умозаключение о внешности и физических кондициях человека можно сделать по общей оценке его фигуры, нежели лица, другими словами, если исключить впечатления, внушённые мозгу веретенообразными извилинами. Это как раз то, что мы видим в случае с Елизаветой Голиковой – веретенообразные извилины её мозга оказались не задействованы в процессе запоминания облика неизвестного преступника. Это, однако, отнюдь не обесценивает других воспоминаний, визуально связанных с убежавшим злоумышленником, поскольку в процесс запоминания оказались вовлечены другие «зрительные отделы» мозга. В принципе, с некоторой вероятностью Голикова могла бы вспомнить лицо злоумышленника под гипнозом, такая методика иногда даёт очень хороший результат, но сразу оговоримся, что её практическое применение возможно только с рядом некоторых серьёзных оговорок и в 1930-х гг. в СССР она не практиковалась. Хотя Голикову нельзя было использовать в процедуре формального опознания подозреваемого, её оценочные суждения заслуживали самого пристального к себе отношения и не должны были исключаться из анализа. Информация, полученная при опросах женщин, работавших на стройке на улице Кооперативной, Анастасии Прохоровой и Анастасии Степановой, во многом напоминала рассказ Елизаветы Голиковой. Преступник пробежал слишком далеко от них, чтобы свидетельницы смогли рассмотреть его лицо. Тем не менее женщины уверенно заявили, что беглец с девочкой на руках имел тёмные волосы, а кроме того, сделали любопытное дополнение к описанию его внешности, связанное с одеждой. По их словам преступник имел брюки с отворотами в нижней части, их иногда называют манжетами. В глазах жителей Пионерского посёлка этот фасон выглядел странно, обе женщины в один голос заявили, что в их районе в таких брюках никто не ходит. Наблюдение, конечно, специфическое, но для словесного портрета весьма ценное. Помимо упомянутых выше лиц, сотрудникам уголовного розыска путём сплошного обхода жителей района удалось отыскать ещё одного важного свидетеля, сообщившего в высшей степени любопытные детали. Антонина Шевелева, 16-летняя девушка, бежавшая в Свердловск из нищего колхоза в Егоршинском районе, работала домработницей. Её не взяли даже на фабрику в ученики рабочего, поскольку девушка была неграмотна, – это, кстати, тоже интересный штрих к картине того времени. Существовали, оказывается, в Свердловской области колхозы, в которых даже школ не имелось. Проживала Антонина в доме №67 по улице Алексея Толстого, и при взгляде на карту района легко понять, что похититель Лиды Сурниной должен был пройти мимо её дома. Шевелева заявила, что была свидетелем похищения и видела человека, уводившего девочку, но не эта деталь являлась самой ценной в её показаниях. Девушка утверждала, что встречала преступника ранее. Воспроизведём эту часть её рассказа дословно: «…примерно числа 23-24 июля (то есть за 4 дня до похищения Лиды Сурниной – прим. А.Р.) в 12 часов дня я вышла за ворота нашего дома и увидела, что на углу около дома стоит молодой человек на вид примерно лет 16-17, лицо бледное, скуластое, брови и глаза чёрные, среднего роста, одет в чёрные брюки и такого же цвета пиджак. Который спросил у меня, что это за улица, и когда я ответила, то он стал подзывать меня к себе, говоря, чтобы я пошла с ним в лес, где якобы находятся его товарищи, которым бы я подтвердила, что улица, на которой он в настоящее время находится, действительно именуется Алексея Толстого, на что я не согласилась и ушла». И вот через несколько дней Шевелева повстречала этого же самого молодого человека, ведущего за руку Лиду Сурнину! Теперь он был одет иначе – отсутствовал пиджак, а один из рукавов серой рубахи оказался закатан выше локтя, но сомнений в том, что это именно он, Шевелева не испытывала. Он вёл именно Лиду Сурнину и никакого иного ребёнка – в этом Шевелева тоже не сомневалась, поскольку на следующий день ходила в лес к платформе «Аппаратная» и видела там труп убитой Лидочки. Таким образом, Антонина Шевелева не только встречала преступника дважды в разной одежде, но и разговаривала с ним, а значит при опознании могла ориентироваться и на звук голоса. Это было очень важно для следствия. Появление убийцы в Пионерском посёлке за несколько дней до совершения преступления могло свидетельствовать о двух весьма важных особенностях его поведения: он мог приезжать в этот район потому, что здесь жил кто-то из его знакомых или родственников, либо его приезд был обусловлен необходимостью разведки местности перед совершением преступления. Так сказать, необходимостью провести рекогносцировку перед тем, как окончательно решиться на похищение. Но если злоумышленник действительно имел в Пионерском районе друга или родственника, последний никак себя не раскрыл в ходе проводившегося милицией опроса населения. Другими словами, этот человек или группа людей, даже услышав описание убийцы, предпочли скрыть от правоохранительных органов свою осведомлённость о личности разыскиваемого. Таким образом, уже в первые августовские дни 1939 г. свердловский уголовный розыск располагал отличными описаниями подозреваемого (или подозреваемых) по двум расследуемым преступлениям – похищению Вали Камаевой на улице Февральской революции и похищению и убийству Лиды Сурниной в Пионерском посёлке. В первом случае два свидетеля утверждали, что похитителем являлся юноша лет 16-17, светловолосый, с длинными вьющимися волосами, слюной, собирающейся в углах губ, неряшливо одетый. На самом деле, свидетелей было больше, но из-за небрежности оперработника, проводившего опрос населения, следствие тогда ещё об этом не знало. Во втором случае по меньшей мере три свидетеля рассмотрели похитителя с близкого расстояния и независимо друг от друга заявили, что это был юноша лет 16-17, черноволосый, с копной вьющихся волос и бледной кожей. За несколько дней до преступления его видели в чёрном костюме, а в день похищения – в серой рубашке и брюках с отворотами, из которых он явно вырос. При этом одна из свидетельниц уверенно заявляла, что возраст 16 лет – это верхняя граница, и скорее всего, похититель гораздо младше, ему 13-14 лет. Оставался открытым вопрос о том, одного ли и того же человека описывали свидетели в разных случаях или речь шла о разных подростках? Досадно, что никто из оперативных сотрудников, проводивших опросы свидетелей, не удосужился выяснить рост подозреваемого. Сделать это можно было очень просто безо всяких линеек и измерений: оперсотруднику достаточно было выпрямиться и попросить свидетеля сравнить рост описываемого лица с собственным: если выше, то насколько? На два пальца или на ладонь? Зная свой рост, оперативник быстро поймет, насколько высок был тот человек, о котором ему рассказывают. Этот простейший приём, судя по всему, был неизвестен советским операм конца 1930-х, иначе невозможно понять, почему они не пытались установить точный рост похитителя, а ограничивались неконкретным определением «средний». Одежда злоумышленника в обоих эпизодах казалась вроде бы схожей, но не совпадала полностью: в одном случае его видели в синей полинялой рубашке и чёрных брюках, в другом рубашка была серой, как и брюки. Для того времени одежда неброских цветов была нормой, вот если бы злоумышленник надел жёлтую майку и какие-нибудь светлые брюки – это показалось бы удивительным, а в серые, синие, чёрные штаны и рубашки разных оттенков в те годы одевались почти все. Но в случае похищения Лиды Сурниной брюки преступника имели манжеты, а у штанов того подростка, что похитил Валю Камаеву, подобной детали не имелось. Да и цвет волос похитителей явно был в обоих случаях разный: как ни крути, а русый и чёрный волос различается очень сильно. Кроме того, не следовало забывать о пузырящейся слюне в уголках губ – это чрезвычайно важная для опознания деталь. Однако никто из свидетелей второго похищения (речь о Лиде Сурниной) ни словом не обмолвился о ненормальном слюнотечении преступника. А уж Антонина Шевелева, разговаривавшая с похитителем за несколько дней до преступления, должна была обратить внимание на такую специфическую деталь. Так что, при всей схожести одежды, свидетели, скорее всего, видели разных людей. Нетрудно догадаться, что идентификация этих подростков превратилась в первоочередную задачу уголовного розыска. На это были брошены все возможные силы. В предыдущей главе рассказывалось о том, как в рамках расследования убийства Риты Ханьжиной оперативному сотруднику угро Плотникову удалось установить имя и фамилию подозрительного мужчины, пытавшегося вроде бы увести малолетнего мальчика в неизвестном направлении, но остановленного матерью ребёнка. 11 августа адресный стол передал в ОУР ответ на запрос, из которого следовало, что разыскиваемого Сохина Евгения Васильевича в числе прописанных в Свердловске граждан нет. Надо было бы плотно взяться за его розыск и как следует разобраться с подозрительным мужчиной, но.., к концу первой декады августа интерес к этой линии расследования резко снизился, можно сказать, упал до нуля. Несложно понять, почему так произошло – крупный мужчина в возрасте за 30, с пшеничными усами, в шевиотовом костюме никак не мог быть подростком 15-16 лет с пузырящейся в углах губ слюною и длинными нечёсаными патлами. Даже если бы Сохина удалось быстро отыскать – что совсем неочевидно! – то этот успех мало что давал бы следствию. Мужчина спокойно объяснил бы свое поведение вполне разумными доводами, он ведь не совершал ничего явно незаконного, не убегал с ребёнком на глазах многочисленных свидетелей, не пытался обмануть мать мальчика, напротив, без всякого скандала вернул ей ребёнка и объяснил свои действия лучшими побуждениями. Его скорее можно было «подтянуть» к ответственности за нарушение паспортного режима, нежели за противоправные действия в отношении ребёнка. Так что столь интригующая поначалу зацепка была сочтена бесперспективной с точки зрения интересов следствия. И как станет ясно из последующего хода событий, это решение оказалось правильным – Евгений Сохин, быть может, и был человеком подозрительным и даже не очень хорошим, но к похищениям и убийствам детей он не имел ни малейшего отношения. Глава X. «…озадачив их на розыск детоубийцы» Первого августа 1939 г. временно исполняющий обязанности начальника отдела уголовного розыска Управления РКМ областного УНКВД лейтенант милиции Александр Крысин подписал секретный приказ начальникам всех девяти территориальных отделений Рабоче-Крестьянской милиции города Свердловска. В нём сообщалось о похищении Вали Камаевой, похищении и убийстве Лиды Сурниной и полученных в ходе проводимых расследований описаниях внешности похитителя. Из текста приказа следовало, что в обоих случаях приметы преступника «тождественны», хотя, как мы сейчас знаем, это было не совсем так. Уголовный розыск, однако, считал, что имеет дело с одним и тем же преступником, приметы которого доводились до сведения начальников отделений. Постановляющая часть приказа требовала (орфография оригинала сохранена): «1) Настоящее объявить всему оперсоставу и уч (астковым) инспекторам, озадачив их на розыск детоубийцы по указанным выше приметам, а для этого необходимо проверять всех лиц, задерживаемых в порядке ст.100 УПК и безпаспортных, имея целеустремленность для обнаружения среди них убийцы. 2) Уч (астковым) инспекторам при проверке домовладений выявлять, не проживает ли в доме человек, похожий на детоубийцу. 3) Проинструктировать надёжную агентуру на установление детоубийцы, не вводя агентов в курс дела». С этого дня случившееся с Валей Камаевой и Лидой Сурниной рассматривалось как два взаимосвязанных эпизода, хотя и разделенных по месту и времени. Выражаясь современным языком, можно сказать, что уголовный розыск признал существование на территории Свердловска серийного убийцы. На следующий день, 2 августа, временно исполняющий обязанности прокурора Сталинского района г. Свердловска Двинин подписал постановление о возбуждении расследования по факту убийства Лиды Сурниной. Следствие должен был вести следователь прокуратуры Фролов. Строго говоря, расследование безостановочно проводилось все предшествующие дни и данный документ лишь придавал ему формальный статус. Все свидетели, выявленные сотрудниками уголовного розыска и предварительно опрошенные, вызывались для дачи показаний и оформления протоколов. На этом этапе расследования стало ясно, что похищение Вали Камаевой и убийство Лиды Сурниной чрезвычайно схожи и оправданно ставить вопрос об их совершении одним и тем же лицом. В самом деле, в обоих случаях объектами посягательств явились малолетние дети – девочки в возрасте до 4 лет. Девочки были уведены от домов, в которых жили. Совпадало и время похищения – середина дня, 15-16 часов. В случае с Сурниной убийству предшествовало похищение, что же касается Камаевой, то после похищения труп девочки не был найден, но мало кто сомневался, что в живых ребёнка отыскать не удастся. В обоих случаях злоумышленник продемонстрировал поразительное самообладание – при похищении Камаевой он нагло соврал остановившей его женщине, будто является родственником девочки, приехавшим в её семью на побывку, а при похищении Сурниной пустился наутёк с жертвой на руках. Преступник пугливый и осторожный в обоих случаях отказался бы от замысла и бросил жертву, но похититель девочек был явно не из таких! Это косвенно указывало на его опытность, искушенность в том, что он делал. В общем, схожих черт было предостаточно, однако настораживали явные и довольно серьёзные несоответствия в его описаниях, сообщенных свидетелями. Одежда преступника в обоих эпизодах очевидно не совпадала. Всё-таки тёмно-синюю линялую рубашку трудно перепутать с серой. Различался и цвет брюк, да и фасон тоже. Похититель Лиды Сурниной носил коротковатые брюки с манжетами, следовало признать, что это довольно нетипичный крой для Свердловска того времени. Наконец, не совпадал цвет волос и отдельные приметы. Похитителя Вали Камаевой сотрудники правоохранительных органов прозвали между собою «косоротым» – за бросающийся в глаза дефект строения челюстей и неконтролируемое слюнотечение. Под этой красноречивой кличкой он потом упоминался в некоторых следственных документах. Очевидно, что подобный эпитет не подходил к похитителю Лиды Сурниной. В общем, скоро стало ясно, что показания свидетелей нуждаются в максимально возможном уточнении. В первой декаде августа старший следователь областной прокуратуры Южный провёл передопрос всех свидетелей по упомянутым эпизодам и сделал крайне неприятное открытие. Выяснилось, что Анна Матвеевна Аксёнова, та самая молодая женщина, что на углу улиц Февральской революции и Боевых дружин остановила похитителя Вали Камаевой, не может быть допрошена. Почтальон на отрывном поле повестки сделал пометку: «Гражданка Аксёнова Анна Матвеевна находится в отпуске и уехала из города. 3/VIII-39 г.». Прокурор Южный стоически выждал неделю и отправил важному свидетелю новую повестку. Она вернулась в его руки 13 августа с лаконичной запиской почтальона: «Граж. Аксеновой дома нет и приедет только через полтора месяца». Гражданин старший следователь остался без ценнейшего свидетеля, причём произошло это в тот самый момент, когда свидетель этот был очень нужен. Буквально каждый день опера доставляли разного рода публику в большей или меньшей степени соответствовавшую описанию разыскиваемого косоротого похитителя детей. На кого-то давала наводку осведомительская сеть, кто-то попадался на глаза во время случайных задержаний; в конце концов, среди уголовного элемента людей с разного рода дефектами хватало во все времена. Тут надо бы быстро опознания проводить, всех годных проверять на алиби, а свидетеля-то нет! Привлекать же к опознанию 13-летнего Борю Горского то ли не хотели, чтобы не травмировать подростка, то ли о нём в те дни попросту позабыли (в Советском Союзе существовал запрет на допуск лиц, не достигших 14 лет, в залы судебных заседаний, считалось, что это может негативно сказаться на впечатлительной юношеской психике; так что Борю Горского могли до поры не беспокоить в расчёте обойтись без него). Однако о Горском в конце концов вспомнить пришлось. В середине августа сотрудники уголовного розыска задержали за попытку кражи 16-летнего Ивана Мочалкина, проживавшего в доме №15 по улице 8-го Марта, примерно в километре от места похищения Вали Камаевой. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, насколько же Ваня соответствует описанию неизвестного преступника: среднего роста, худощавый, светло-русые волосы, несимметричное лицо, косой рот. У него даже рубашка оказалась светло-голубая, которую вполне можно было описать как «полинялую синюю»! И, разумеется, никакого алиби на 22 июля 1939 г. он представить не смог. Имелась ещё одна любопытная мелочь, заставившая сотрудников уголовного розыска обратить на задержанного особое внимание. Дело заключалось в том, что старший брат Ивана был прежде судим за кражу, то есть имел некоторый уголовный опыт. А здравый смысл подсказывал, что склонность к анальному сексу будут демонстрировать именно лагерные сидельцы. Для 1930-х гг. то, что творил преступник со своими жертвами, считалось крайним извращением, буквально за гранью здравого смысла (надо сделать поправку на то, что кинематограф тех лет не снимал триллеров о сексуальных убийцах, да и литература подобного сорта для абсолютного большинства советских людей оставалась практически недоступна). А значит, преступник либо сам должен был иметь соответствующий опыт, либо общаться с людьми, способными поделиться такого рода знаниями и навыками. Так что наличие судимого брата очень удачно дополняло картинку, по крайней мере ту, что сложилась в головах следователей. Пазл складывался, и Иван Алексеевич Мочалкин оказался прямо-таки отличным подозреваемым! Но ценнейший свидетель, гражданка Аксёнова, которая не только видела преступника, но и разговаривала с ним, уехала из города! Женщина не работала, и трудно было сказать, когда она вернётся, да и вернётся ли… Между тем с опознанием подозреваемого нельзя было тянуть. Если Мочалкин – искомый убийца, ему надо быстро предъявлять обвинения в убийствах и «колоть на сознанку». Колоть, если потребуется, жёстко, как это умеют делать чекисты с теми врагами, кто не сдаётся. А потому на опознание пришлось вызывать 13-летнего Борю Горских. Процедура проводилась 22 августа, и свидетель Мочалкина не опознал. Надо же! Это был сильный удар по всеобщим ожиданиям, ведь вроде бы так всё хорошо сходилось! И брат у Мочалкина урка, и у него самого рот корытом. О том, что помимо Горского преступника видели и его друзья, никто в тот момент так и не вспомнил, вернее, не посчитал нужным уточнить у мальчика. В то же самое время сотрудники уголовного розыска отрабатывали все возможные зацепки по убийству Лиды Сурниной. В поле зрения сыскарей попал вор и торговец краденым Магруф Гаянов, азербайджанец по национальности. Молодой человек неоднократно приезжал к друзьям в Пионерский посёлок, имел чёрный костюм и серые рубашки. Хотя Магруфа трудно было назвать юношей – ему уже было за двадцать – выглядел он очень молодо, был сухощав и отлично соответствовал тому описанию похитителя Сурниной, которое имелось у следствия. Самого Магруфа для очного опознания в августе отыскать не удалось, однако возникла идея использовать его фотографию из паспорта (она имелась в формуляре, заполняемом при оформлении документа). Фотография Магруфа Гаянова была предъявлена 11 августа 10-летней Маргарите Голиковой, 12-летней Галине Голиковой и 16-летней Антонине Шепелевой, видевшим похитителя Лиды в непосредственной близости. И все три свидетельницы опознали на фотографии человека, убежавшего в лес за Пионерским посёлком с Лидой Сурниной на руках. Прорыв состоялся! Имя убийцы было названо, теперь осталось лишь его отыскать. Пока в Свердловске уголовный розыск буквально поштучно перебирал всех подозреваемых, похожих на разыскиваемого преступника, мрачная детективная история разворачивалась в 140 километрах к северу, в городе Нижнем Тагиле. 6 августа 1939 г. там пропала Рита Фомина, 2 лет 6 месяцев от роду. Случилось это нелепо, словно бы мимоходом, примерно так, как это происходило прежде в Свердловске – вроде бы был рядом только что ребёнок, а потом, р-раз – и нет его! – и никто ничего подозрительного не видел. Вообще. В тот день около 16 часов мать девочки – Софья Михайловна Фомина – отправилась в столовую «Уралвагонзавода» за едой. Дочку она оставила на попечение соседки, Ирины Сергеевны Резчиковой, весьма пожилой уже женщины (ей шёл 71 год). Рита в это время находилась на крылечке дома №13 по улице Орджоникидзе. Мать отсутствовала от 30 минут до часа, впоследствии она по-разному оценивала этот период. По возвращении домой она узнала от Резчиковой, что Риточки нигде нет, и где она может находиться, соседка не знает. Мать бросилась на розыски, но все усилия отыскать дочь оказались безрезультатны. В тот же вечер она обратилась в первое отделение нижнетагильской милиции, где ей предложили явиться завтра и – удивительный случай! – приняли заявление об исчезновении ребёнка. Учитывая, как вели себя в подобных ситуациях уральские милиционеры прежде, нельзя не признать некоторый прогресс в работе с гражданами, видимо, события лета 1939 г. заставили руководство областного Управления РКМ провести с подчинёнными соответствующую работу. Правда, работа эта далась участковому инспектору Мезенцеву с чрезвычайным напряжением умственных сил. Нельзя не признать, что по мере ознакомления с материалами этого дела эпистолярные потуги работников милиции уже не раз и не два вызывали оторопь, но даже на фоне всего, прочитанного прежде, словотворчество нижнетагильского участкового производит очень сильное впечатление. Читая написанный им «Пратакол заявления» (так в оригинале), невольно ловишь себя на вопросе: это плод неграмотности или сильного опьянения? Или и того, и другого одновременно? Ибо так составлять документы недопустимо даже для 1939 г. Вот образчик литературных мучений участкового: «Фамина Сафия Михайловна» (вместо «Фомина Софья Михайловна»), «замужная» («замужняя»), «член валакесем» (член ВЛКСМ), «ул. Оржаникизже» (ул. Орджоникидзе), «пришиля» (это слово «пришла», причём, так написано в двух местах), «не нашиля» («не нашла»), «я пашиля» («я пошла»), «Пасучеству дела…» («По существу дела…»). Может, гражданин Мезенцев и был хорошим милиционером, отважным и исполнительным, но читая вышедший из-под его пера текст, очень трудно поверить в то, что такой человек сможет разоблачить хоть сколько-нибудь хитроумного преступника. Не по Сеньке шапка, как говорится. Наверное, того же мнения придерживались и руководители Мезенцева, потому что разбираться с заявлением Фоминой поручили другому милиционеру – участковому Чубукову. Жернова правосудия, как известно, вращаются медленно, но жернова нижнетагильского правосудия вообще почти не двигались. Лишь 9 августа – на третьи сутки с момента исчезновения Риты – Чубуков надумал допросить Ирину Резчикову, ту самую соседку, под присмотром которой была оставлена девочка. Ирина Сергеевна не захотела втягиваться в очевидно грязное и бессмысленное расследование, а потому живо дистанцировалась от всего, связанного с исчезновением девочки. Женщина подтвердила, что Софья, мать Риты, действительно уходила в заводскую столовую и действительно просила понаблюдать за дочерью, но Риточки не было на месте уже к этому времени. И Резчикова не видела девочку вообще. Понимать это следовало так: девочка пропала раньше, а меня в это дело втягивают, дабы от себя отвести подозрения. Вполне, кстати, нормальная логика для жителей коммунальной квартиры – каждый сам за себя и никак иначе. Социализм учил этой сноровке быстро. Допросил Чубуков и мать пропавшей девочки. Софья, молодая работница «Уралвагонзавода», станочница мебельного производства, жила довольно бестолково и нескладно, про таких говорят, что человек «зашивается», то есть ему хронически не хватает времени. К своим 22 годам Софья успела вступить в брак, развестись с мужем через 3 месяца, стать матерью двух детей – дочери Маргариты и сына Геннадия, причём дети были от разных мужчин. Старшую девочку Софья родила 12 февраля 1937 г. ещё до замужества, отцом Риты был молодой мужчина – 20-летний Герман Слобцов – не признавший отцовства и даже судившийся с Софьей из-за алиментов на ребёнка. Суд Слобцов проиграл и с апреля 1937 г. – то есть более 2 лет – выплачивал Фоминой 25% своей заработной платы на содержание ребёнка. Поначалу алименты были небольшие – порядка 40 рублей, однако в последние месяцы значительно выросли и достигли 258 рублей (нетрудно подсчитать, что зарплата токаря Слобцова превышала тогда 1 тысячу рублей в месяц). Кстати, произошедшее не добавило Герману Слобцову ума, и он продолжал активно блудить, в результате чего к августу 1939 г. – то есть в возрасте 22 лет! – являлся отцом уже троих детей, прижитых от трёх разных женщин. И всем троим Слобцов выплачивал алименты, такой вот, понимаешь ли, нижнетагильский Казанова, просто сексуальный пират какой-то, неспособный справиться со своим либидо. В июле 1938-го Софья вышла замуж за Георгия Фомина, человека, может, и хорошего, но тоже весьма блудливого, который уже успел до этого побывать в браке, стать отцом и развестись. Фомин выплачивал алименты предыдущей жене и сразу же после повторной женитьбы вернулся к прежним привычкам, попросту говоря, принялся «гулять». Через три месяца Софья рассталась с мужем, но фамилию сохранила. Уже после развода она поняла, что беременна. Георгий Фомин сына признал и, не дожидаясь суда, стал добровольно приносить Софье четвёртую часть заработка, что составляло к августу 1939 г. аж 158 рублей. Таким образом, к августу 1939 г. Софья Фомина осталась одна, имея на руках малолетних детей от разных мужчин. Она разрывалась между работой и семьёй, ей не хватало времени на детей, которые вечно были голодны, полураздеты и не имели должного надзора. Как видно из милицейских бумаг, многие соседи упрекали Софью тем, что она, мол-де, и мать плохая, и живёт бестолково. Наверное, какая-то доля истины в таких упреках содержалась объективно, но, положив руку на сердце, нельзя не признать того, что материнство в Советском Союзе вообще было великой наукой и настоящим обременением и лишь в очень немногих семьях женщины могли быть домохозяйками. Суровые экономические реалии вынуждали женщин работать, и хорошо, если только на относительно спокойных должностях в разного рода гуманитарных учреждениях! Миллионы молодых тружениц стояли у станков, мостили дороги, строили дома – в общем, варились в густом соку социалистического производства, а после такого рода работы возвращаться в коммунальную квартиру к голодным детям и быть идеальной мамой совсем не так просто, как может показаться кому-то из нынешнего, относительно благоустроенного и сытого 21 столетия. Вольно или невольно, Софья Фомина изначально задала расследованию направление, сообщив о своих подозрениях в адрес Германа Слобцова, отца пропавшей Риты. Высказанные подозрения звучали вроде бы обоснованно, поскольку Герман выплачивал алименты трём женщинам, и понятно, что его чрезвычайно тяготила эта весьма обременительная обязанность. Он предлагал Софье Фоминой отдать Риту на воспитание своей матери, то есть бабушке ребёнка, и Софья наотрез отказалась от столь вздорного предложения ввиду чрезвычайной грубости этой женщины. Родная сестра Германа Слобцова Нина, во всем поддерживавшая брата, настойчиво требовала от Софьи отдать ребёнка в детский дом. Наконец, другая его сестра жила в Хабаровске, причём была бездетной. По словам Фоминой, многочисленные родственники Германа Слобцова жили в различных местах Уральского региона и похищенного ребёнка можно было спрятать в одной из семей или даже увезти в Хабаровск. Софья не утверждала, что Герман похитил дочь с целью убийства, но подозревала, что тот подобным поступком просто-напросто пытался сэкономить на алиментах. Оперуполномоченный 1-го отдела Нижнетагильского ГОМ Костырев, занятый розыском Риты, живо ухватился за сообщение матери пропавшей девочки. Уже на следующий день после исчезновения Риты милиция проверила комнату, в которой проживал Герман Слобцов. Следов пребывания ребёнка отыскать не удалось. Тем не менее неосторожное поведение Германа Слобцова укрепило подозрения в его адрес. Дело заключалось в том, что уже 8 августа, то есть через день с момента исчезновения Риты и на следующий день после обыска его комнаты, Слобцов заявился к Софье Фоминой – чего ни разу не делал прежде – и предложил ей забрать из бухгалтерии завода исполнительный лист. Мол, девочка пропала – амба! – какие алименты могут быть? Так мог себя вести только человек не только чрезвычайно скаредный, но и уверенный в том, что ребёнок к матери уже не вернётся. За Слобцовым довольно долго наблюдали, используя агентуру уголовного розыска, и до поры не вызывали на допрос, дабы тот чувствовал себя спокойно. Трудно сказать, понимал ли молодой человек, что с ним играют, вполне возможно, что он попросту не ломал голову над такими пустяками. В 20-х числах августа его мать встретилась с Фоминой на улице и довольно грубо её отчитала, дескать, надо было отдать ребёнка им, то есть Слобцовым, глядишь, человеком бы вырос, а так спрятала куда-то девочку, только жизнь ей покалечила! Слова, конечно, вздорные и не от большого ума сказанные, но столь явная демонстрация матерью негативного отношения была возможна лишь при условии полной уверенности в том, что её собственному сыну ничего не грозит. Если бы она испытывала на сей счёт какие-то опасения, то воздержалась бы от столь опрометчивых сентенций. Допросили Слобцова первый раз лишь 24 августа. Молодой папаша-алиментщик повёл себя вполне предсказуемо и не очень умно. Он накинулся с обвинениями на Софью Фомину, которую, правда, называл девичьей фамилией Ушакова. Герман выразил сомнения в том, что являлся отцом пропавшей девочки, хотя в суде по взысканию алиментов этого не оспаривал, а также позволил себе порассуждать о том, что Софья – плохая мать, небрежная и невнимательная к ребёнку. Забыл, правда, упомянуть, какой он отец, ни разу не явившийся проведать родную дочь. На вопрос о том, предлагал ли он Софье передать кому-либо ребёнка на воспитание, Герман ожидаемо ответил отрицательно. В общем, человек из когорты тех, кто в чужом глазу соломинку видит. Неприятный, эгоистичный, лживый и тупой. Трудно сказать, как повернулось бы расследование дальше, быть может, и взяли бы Германа Слобцова под стражу, с целью посмотреть, как он запоёт в камере (идея, кстати, выглядела довольно неплохой!), но весьма неожиданный поворот розыску пропавшей девочки вновь придала её мать. К ней явилась подруга Мария Карпова, рассказавшая о довольно странном разговоре, приключившемся в очереди в магазине. Некая Мария Малых рассказала Карповой о том, что в доме в районе Красный бор живёт семья, которой пару недель назад откуда-то доставили ребёнка. Дескать, бездетная была чета, немолодые уже, хотели ребёночка – и вот им люди добрые помогли. Точного адреса дома, где проживала подозрительная бездетная пара, Карпова назвать Фоминой не смогла, но район и место приблизительно описала, так что дом отыскать можно было. Понятно, что потрясённая таким рассказом мать немедленно помчалась в милицию. Костырев отыскал Карпову, на рассказ которой ссылалась Софья Фомина, и та полностью подтвердила сказанное. И повторила описание дома, в котором якобы удерживается девочка, явно неродная хозяевам. Более того, Карпова даже уточнила, что согласно словам Марии Малых девочка за время пребывания у новых родителей заметно похудела. Эта деталь показалась особенно интересной и добавила рассказу правдоподобия – дело заключалось в том, что пропавшая Риточка была девочкой не по годам крупной и казалась старше своих двух с половиной лет. Оперуполномоченный Костырев отправился в указанный район вместе с Фоминой, вызвав по пути участкового инспектора, все трое осмотрели дом, находившийся по предполагаемому адресу, и поговорили с жильцами. Никого, похожего на бездетную чету и маленькую девочку, они отыскать не смогли. Было решено разыскать Марию Малых, рассказавшую Карповой о похищенной девочке. Проверка показала, что в том доме, где, как полагала Карпова, проживает эта женщина, её никто не знает и она никогда не была там прописана. Район поиска был расширен, и сотрудники милиции обошли соседние дома, рассчитывая обнаружить женщину со столь примечательной фамилией, но розыски эти никакого результата не принесли. В деле остались несколько справок, выданных управдомами жилых домов в районе Красный бор, удостоверявших, что Мария Малых там никогда не проживала. Женщина эта оказалась настоящим фантомом. Карпова при повторном допросе уже не была столь категорична, как ранее, она уточнила, что не уверена в фамилии разыскиваемой женщины, «Малых» её называли другие женщины в очереди, а фамилия ли это или просто прозвище – она не знает. Упомянутую Марию Малых она видела несколько раз на протяжении примерно четырёх месяцев, всякий раз случайно, так что ничего конкретного об этой дамочке сказать не могла. Отыскать таинственную женщину нижнетагильским милиционерам так и не удалось. Даже сейчас неясно, существовала ли эта женщина вообще или всё, связанное с нею, является всего лишь вымыслом Марии Карповой? Примерно 30 августа, возможно, несколькими днями ранее, участковый инспектор Чубуков решил закончить подзатянувшиеся розыски пропавшей девочки и написал начальнику 1-го отделения городской милиции в высшей степени простодушный документ, который начал такими бесхитростными словами (орфография оригинала сохранена): «Рапорт. Доношу до вашего сведения о том, что по вашему распоряжению мною было проверено через соседей по утере ребёнка. Никаких точных результатов не оказалося». В общем, ничего «не оказалося», а потому давайте бодягу эту заканчивать. Работу нижнетагильской милиции по поиску Риты Фоминой следует, конечно же, признать весьма своеобразной. Она свелась к записи – причём, бессистемной и весьма поверхностной – разного рода сплетен и домыслов. Не видно даже попыток устранить очевидные противоречия или установить алиби возможных подозреваемых. В одном случае мать девочки утверждала, что ушла около 16 часов и вернулась примерно через час, в другой раз – также в ходе официального допроса! – она сократила время своего отсутствия до 20 минут (а это важно для следствия). Все родственники Слобцова, кроме матери, работали на военном заводе №63, а на таком объекте продолжительное отсутствие на рабочем месте не останется незамеченным, поэтому если ребёнка похищал кто-то из членов семьи Слобцовых, то ему надо было что-то придумывать для объяснения отсутствия. С матерью Германа Слобцова тоже были связаны определённые нюансы, которые сильно затруднили бы её непосредственное участие в похищении (она недавно родила сына, и это обстоятельство сильно ограничивало её возможности свободно перемещаться по городу). Трудно отделаться от ощущения, что нижнетагильские милиционеры вообще не имели понятия о тактике поиска пропавших без вести. Всё, до чего додумался участковый инспектор Чубуков, явившийся для проверки заявления Фоминой, – осмотр площадки перед домом. Ещё осмотрел мусорную яму, находящуюся в десяти метрах от дома. Наверное, даже палкой поковырял! Светлая голова, что тут скажешь. Повернуться и глянуть в другую сторону, видимо, не догадался либо посчитал такое напряжение излишним. Между тем дом №13 по улице Орджоникидзе фактически стоял у границы лесной зоны, которая начиналась на другой стороне улицы Тельмана, до деревьев надо было пройти не более 150 метров, а на самом деле куда меньше! Сейчас район этот полностью застроен, и о прежнем густом лесе напоминает лишь Парк Дворца культуры имени Окунева. На пути к лесу летом 1939 г. находилось несколько общественных зданий, которые никак не могли пустовать во второй половине дня. Это были Дом дирекции стройки «Уралвагонзавода», здание парткома стройки и аптека. До здания парткома (дом №9 по улице Тельмана) расстояние вообще не превышало 40 метров, а место это было весьма людное, партком был открыт даже в ночное время. Начиная розыск, следовало бы поискать свидетелей в этих зданиях. Помимо этого, в упомянутой лесной зоне, на противоположной стороне улицы Тельмана, располагались два участка, отданные под огороды, рядом с которыми вилась тропинка. Любой, направляющийся в лес, должен был пройти мимо огородников, занятых работой на грядках. Имело смысл провести опрос этих людей – они могли видеть похитителя, если тот направился с девочкой в лес. Кроме того, надлежало провести осмотр подвалов и чердаков жилых зданий, расположенных рядом с местом проживания Фоминых. Этих зданий было не очень много, два десятка бараков для фабричных рабочих, в каждом – свой комендант. Даже с привлечением минимальных сил милиции осмотр территории и поиск свидетелей похищения можно было провести буквально в два-три дня. И поиск по горячим следам, скорее всего, обеспечил бы результат – всё-таки похищение было совершено не в безвоздушном пространстве, и кто-то что-то должен был видеть или слышать. Вместо этого нижнетагильские пинкертоны погрязли в обсуждении размеров алиментов, начисленных Фоминой, уточнении деталей, не имеющих отношения к розыску, и через три недели решили поиски закончить, рассудив, видимо, так: зачем же вообще искать ребёнка, коли его нигде нет? К счастью, руководство городской милицией розыск прекратить не разрешило. Правда, причиной подобной несговорчивости вряд ли явилось собственное желание, скорее всего, требование продолжить расследование вплоть до выяснения всех обстоятельств случившегося исходило от областного руководства. И обуславливалось оно весьма неординарным в масштабах области событием, а именно: приездом в Свердловск двух ответственных работников из Москвы, имевших задачу разобраться с участившимися в городе случаями похищений и убийств малолетних, оценить адекватность мер, принимаемых местными правоохранительными органами, и возглавить расследование, если появится уверенность в том, что упомянутые преступления совершены одним и тем же лицом либо группой лиц. Речь идёт о следователе по важнейшим делам при Прокуроре СССР Краснове и старшем оперуполномоченном Отдела уголовного розыска Главного управления РКМ Наркомата внутренних дел СССР Брагилевском. Каждому из них предстояло проверить работу областного подразделения «своего» ведомства. Автор должен честно сознаться, что информации о следователе по важнейшим делам Краснове отыскать не удалось, а вот Артур Брагилевский оказался человеком, оставившим заметный след в истории отечественного уголовного сыска. Родился будущий советский пинкертон в начале 20-го века в Екатеринославской губернии в семье еврея-выкреста, крупного торговца, оба переворота 1917 г. – буржуазный и большевистский – приветствовал искренне и без колебаний. Несмотря на явленный ещё в юности большевистский энтузиазм, социальное происхождение не раз и не два становилось камнем преткновения на жизненном пути Артура. Из-за него он не попал в ОГПУ и был вынужден довольствоваться работой в губернской милиции, ряды которой вынужденно оставил во времена НЭПа. Когда начались суровые годы первых пятилеток с сопутствующими им коллективизацей, индустриализацией и стремительным сворачиванием ленинского НЭПа, Брагилевский вновь оказался в рядах славной рабоче-крестьянской милиции. Второй период его службы в органах защиты правопорядка оказался продолжительнее и успешнее первого, по-видимому, Брагилевскому в то время протежировал какой-то достаточно крупный руководитель. В 1930-х гг. Артур работал в Московском уголовном розыске, где прошёл все этажи оперативной работы. После снятия Ежова с должности Наркома внутренних дел в ноябре 1938 г. и последовавшей активной ротации кадров (как в системе госбезопасности, так и милиции) Брагилевский оказался в штате Отдела уголовного розыска центрального общесоюзного Управления РКМ. Можно сказать, что это был уголовный розыск общегосударственного масштаба. Сотрудники отдела проводили расследования особо важных или сложных дел, а также привлекались для оказания помощи региональным отделам в случае особенно запутанных расследований. В довоенные годы Брагилевский успел принять участие в раскрытии некоторых необычных преступлений, в частности, расправы над группой бильярдных «катал», мошеннически обыгрывавших военнослужащих, приезжавших для поправки здоровья на курорты Сочи. Другим серьёзным расследованием, оказался случай, которому посвящена эта книга. В годы Великой Отечественной войны Брагилевский принял участие в раскрытии крупной банды убийц, действовавшей в Одессе после освобождения в апреле 1944 г. города от немецко-фашистской оккупации. Бандиты действовали очень изощрённо, похищали и затем убивали сотрудников НКВД и военнослужащих Советской армии с целью завладения их оружием, документами и формой. Располагая подлинным «реквизитом», преступники совершали дерзкие нападения на советские учреждения. В послевоенное время, в 1946 г. последовала очередная реорганизация НКВД и преобразование его в Министерство внутренних дел с изменением штатной структуры. Брагилевский стал офицером Московского уголовного розыска, в составе которого возглавил особую группу по раскрытию резонансных, как сказали бы сейчас, преступлений. Во второй половине 1940-х гг. столица Страны Советов пережила чудовищный взрыв преступности, с которым может сравниться, пожалуй, только криминальный разгул 1990-х гг. Дабы дать представление о разнузданности нравов той поры можно упомянуть, например, реальную историю трёх уголовников-рецидивистов, поселившихся в бомбоубежище возле женского общежития и на протяжении почти месяца насиловавших его жительниц. Жертвами сексуальных пиратов стали в общей сложности 16 девушек и женщин. Особый цинизм действиям преступников придавало то обстоятельство, что все трое болели сифилисом и умышленно заражали жертвы этим тяжёлым недугом. Органы милиции игнорировали заявления пострадавших и стали действовать только после того, как преступники совершили нападение на коренную москвичку, нанеся ей ножевое ранение. После отставки в июле 1951 г. Абакумова с поста Министра государственной безопасности в силовых структурах началась кампания по борьбе с «еврейским засильем» и «космополитизмом». Артур Брагилевский являлся слишком заметным во всех смыслах сотрудником МУРа (его двухметровый рост был исключительно высок для своего времени), а потому, учитывая его происхождение, шансов сохранить работу он имел совсем немного. Чуда не случилось и в начале 1952 г. Брагилевский был вторично уволен со службы, хотя в отличие от некоторых других евреев, это не привело к его аресту. В сентябре 1953 г. – уже после смерти Сталина и ареста Берии – руководство московской милиции ходатайствовало о его возвращении на службу. Брагилевский возглавил ту же группу, которой руководил до 1952 г. На этом этапе работы ему довелось руководить расследованием убийства Марии Крыловой, инструктора Орловского обкома КПСС. Преступление это оказалось необычным тем, что его организовал и помог осуществить муж убитой, партийный работник довольно высокого ранга. Он одно время служил помощником председателя окружного трибунала войск НКВД, затем руководил партийной организацией крупного предприятия в Орле. Должность была видная, освобождённый парторг являлся номенклатурой ЦК партии. Получив перевод в Москву, перебрался в столицу, а жена осталась работать в Орле. В Москве Крылов купил дом – и это в условиях тотального жилищного дефицита послевоенных лет! – и стал открыто сожительствовать с племянницей жены. Когда Мария узнала о похождениях «номенклатурного ловеласа», то примчалась в столицу для спасения ячейки социалистического общества. Решительный настрой супруги грозил расстроить гедонистические планы Крылова на ближайшую перспективу и мог пустить под откос его карьеру. Посоветовавшись с любовницей, организатор социалистического производства принял решение с помощью знакомого ей рецидивиста имитировать ограбление дома в ходе которого Мария Фёдоровна Крылова должны была погибнуть. План оказалось труднее реализовать, чем придумать. В итоге всё пошло наперекосяк, туберкулёзный урка не справился с крепкой женщиной и мужу пришлось убивать жену лично. В процессе борьбы он был укушен и впоследствии этот укус существенно помог изобличению убийцы. Тем не менее Крылов вместе со своим подельником довели задуманное до конца и предприняли меры по запутыванию следствия. Владелец дома был связан, избит, у крыльца были брошены железнодорожные билеты из трёх разных городов – эта деталь должна была навести МУР на версию о совершении преступления ворами-«гастролёрами». В конечном итоге Крылов был разоблачён и история этого засекреченного преступления наделала определённый шум во властных коридорах. Всё-таки, убийцей оказался довольно крупный партийный функционер, демонстрировавший на протяжении ряда лет полнейшее моральное разложение. В этом деле было всё: и немалые финансовые хищения, и разврат, и злоупотребления служебным положением, и круговая порука тянувших его вверх по карьерной лестнице друзей. И самое главное – было отвратительное убийство. Без всяких сомнений, «дело Крылова» оказалось известно на самом верху партийной пирамиды и Артур Брагилевский приложил к этому расследованию руку в самом что ни на есть прямом смысле. В общем, жизнь этого неординарного человека была полна самых невероятных приключений и превратностей. Многое о нём ещё неизвестно – даже время смерти – но можно не сомневаться в том, что если когда-либо об Артуре Брагилевском будет написана книга, она окажется по-настоящему захватывающим чтивом.