Хелена стояла с письмом в руке и не могла поверить. Сколько лет письму? Больше семи. Им обеим было по четырнадцать, когда Рут его написала, а потом… Она повернулась к матери, которая молча сидела в постели и смотрела на нее широко раскрытыми глазами. – Это письмо, – сказала Хелена и подняла листок с конвертом. – Как оно попало под твой бельевой комод? – Хм-м, – робко протянула мать. – Должно быть, незаметно туда проскользнуло. – Письмо адресовано мне! Что оно вообще делает здесь, в твоей комнате? Мать откашлялась, казалось, она цепляется за пустой стакан в руке. – Видишь ли, дорогая… в то время, когда это произошло с твоей подругой… Рут… мы с твоим отцом подумали, что тебе будет легче преодолеть разлуку, если она произойдет быстро и окончательно. Если бы вы обменивались письмами – это бы только излишне затянуло боль. И не изменило ситуацию… – Вы скрывали письма, – констатировала Хелена очевидное, неслыханное, чудовищный обман. – Вы скрывали адресованные мне письма от Рут. – Да, – призналась мать. – Так… Мы думали, что так будет лучше. Хелена почувствовала, что ей не хватает воздуха. – Рут была моей лучшей подругой. Мы всем делились друг с другом. Потом ей пришлось бежать, а вы заставили меня поверить, что она обо мне забыла. Что это она прервала контакт! Мать молчала, крепко сжав губы. Она лежала на своих белоснежных простынях и толстых подушках как загнанный зверь и молчала. – Моя лучшая подруга все это время была в Амстердаме, а не в Нью-Йорке. Возможно, она все еще была там, когда… – Хелена остановилась, не в силах произнести это. Вспомнила о том страшном дне в ведомстве, снова увидела, как Гиммлер вытащил телефон, свой золотой телефон с цветным экраном, чтобы отдавать приказы эсэсовцам в Амстердаме, приказы, которые привели к тому, что в укрытиях были обнаружены и арестованы семьи Франк и Пилс. Возможно, с Рут произошло то же самое. Даже наверняка. Наверняка Рут и ее семью тоже отправили в один из лагерей. И она, Хелена Боденкамп, так или иначе имела к этому отношение. У нее сдавило сердце, а в груди появилась колющая боль. Хелена этому не сопротивлялась. Если бы какая-то божественная сила теперь вознамерилась ее наказать, она бы не сопротивлялась, потому как поняла, что приговор справедлив. – Другие письма, – глухо произнесла она. – Где они? Мать откашлялась. – Больше нет. Я их сожгла. – Сожгла. – Хелена вспомнила, с каким отчаянием она ждала тогда письма от Рут. – А, собственно, почему я никогда не видела ни одного из них? Я же тогда каждый день бегала к почтовому ящику, как только слышала скрип велосипеда почтальона! – Мы попросили почтальона отсортировывать письма тебе. Я забирала их на почте раз в месяц. Хелена опустила письмо, чувствуя, что силы покидают ее. – Это подло, – сказала она. Мать что-то говорила, оправдывая себя и свои действия, но Хелена совсем не слушала. У нее появилась другая мысль, которая ее занимала: она вспомнила, как коллега Улла Цинкайзен однажды рассказывала, что уже много лет все письма фотографировали и существует огромная таблица, из которой можно узнать, кто и кому когда-либо отправлял письма. Предположим, они бы с Рут переписывались – в то, что немецкая почта отбирала письма от или для евреев, Хелена, кстати, не верила; во всяком случае, никогда не слышала о такой мере – что тогда бы было? Когда в НСА рассматривалась возможность нанять сотрудника, то соответствующего человека тщательно проверяли. В ее случае выяснилось бы, что она общалась с беженкой-еврейкой, и это могли расценить как угрозу безопасности. И, значит, ей бы не предложили работу. Были же и другие победительницы конкурса по программированию. Эту мысль она сейчас не хотела продолжать. Аккуратно сложила исписанный листок, сунула его обратно в конверт и развернулась, чтобы уйти. – Но… Хелена! – крикнула ей вслед мать. – Неужели ты все так и оставишь? А мои таблетки? Хелена закрыла за собой дверь, не ответив, и вернулась в свою комнату. Она решила, что завтра сделает все возможное, чтобы выяснить, где теперь находится Рут. * * * Ойген Леттке был рад, когда первые выходные без матери наконец закончились и он смог вернуться в ведомство, к работе, тому единственному, что поддерживало его в последние дни, как это ни удивительно. В особенности ужасным выдалось воскресенье, бездонная пропасть времени, день, который не хотел заканчиваться, несмотря на все прогулки и даже поход в ресторан. Тем более что еда была очень плохой, из-за войны. Хорошо снова сидеть за столом, перед компьютером, вчитываться в американские новости, к которым до сих пор был доступ. Так удивительно: две страны вели беспощадную войну друг против друга, топили корабли и подводные лодки, сбивали самолеты и делали все возможное, чтобы навредить друг другу, – но линии связи в океане оставались нетронутыми, и даже подставная фирма в Нью-Йорке, благодаря которой они попадали в американскую сеть, до сих пор не была обнаружена. Все происходило так, будто война – всего лишь история, которую рассказывали в новостях. Что ж, ему все равно. Тем временем он вполне мог рассчитывать на то, что завоевал себе безопасное положение в НСА, во-первых, благодаря своим многочисленным успешным инициативам, во-вторых, благодаря обнаружению планов по разработке атомных бомб. А перспектива вручения ордена могла бы стать успешным завершением дела… Как будто кто-то прочитал его мысли: зазвонил телефон, и секретарша начальника сообщила, что Адамек хочет немедленно увидеть весь руководящий состав в своем кабинете. Есть важные новости. – Иду, – сказал Леттке. – Спасибо. Положил трубку на вилку телефонного аппарата с необычным чувством предвкушения, поднялся, открыл дверцу шкафа, на внутренней стороне которой размещалось зеркало – не его идея – оно уже висело там, когда он занял кабинет, – и еще раз поправил галстук и причесал волосы. Важные новости? Вполне возможно, – письмо из Берлина с известием, что Ойген Леттке получил награду по указу самого фюрера. Он оценивающе разглядывал себя в зеркале, поворачивая голову влево и вправо. Что это будет? Железный крест? Возможно, первого класса? Или даже… Рыцарский крест? С дубовыми листьями и мечами? Убедившись, что выглядит безупречно, вышел из кабинета. Даже подумал, что нужно запереть дверь, но пружинистым шагом пошел по коридорам в приемную Адамека, постучался, и секретарша приглашающе махнула ему рукой. – Остальные уже собрались, – сказала она, словно ему непременно известно, что он пришел последним. Леттке позволил себе улыбнуться. Разумеется, виновник торжества приходит последним: чтобы его встретили с поднятыми бокалами шампанского и провозгласили тост в его честь! Он остановился перед тяжелой дверью, положив ладонь на ручку, еще раз сделал глубокий вдох. Был ли он готов к встрече, сопровождающейся многократным «ура»? Да. Он притворится удивленным, но, конечно, в разумных пределах. Самое главное – не перегибать палку. Сохранять самообладание – вот что важно. Нажал на ручку, толкнул дверь. Все собрались, но не ожидали его с бокалами шампанского, а сидели за столом и слушали, как фрау Фелькерс говорила: – …в первую очередь важен вопрос, какие будут последствия лично для каждого! Фелькерс тоже здесь? Что-то новенькое. Леттке закрыл за собой дверь, выдвинул последний свободный стул и, садясь, тихо спросил: – О чем идет речь? Рядом с ним сидел Мёллер. Тот коротко взглянул на него сквозь толстые стекла очков и пробормотал: – Ни о чем хорошем. Да уж, этого еще не хватало! Адамек кивнул Фелькерс и вполголоса произнес: – Я бы сказал, это важно для каждого из нас, но в данный момент пока нечего сказать. – Затем он посмотрел на Леттке странным озабоченным взглядом и сказал: – Для вас, коллега Леттке, еще раз сообщаю: Управление национальной безопасности с сегодняшнего дня подчиняется Главному управлению имперской безопасности, по прямому указанию фюрера. Он сложил руки и огляделся. – Оберштурмбаннфюрер уже едет сюда со своим штабом. Я хочу, чтобы вы все присутствовали, когда я официально передам руководство ведомством. * * * Наконец-то эти омерзительные выходные закончились. Большую часть из двух дней она провела на ферме Ашенбреннеров, чтобы выплакаться Мари. Артура она видела только мельком, когда принесла ему обед, чем удивила его, но потом у нее не возникло настроения для любовных утех и жарких поцелуев, не говоря уже о других вещах, и под каким-то предлогом вскоре попрощалась. Мари терпеливо выслушала ее и была с ней абсолютно согласна в отношении поведения ее родителей, но тут Хелена заметила, что подруга забеспокоилась, – ведь работа на ферме никогда не заканчивалась, а животные не знали выходных, поэтому она попрощалась и еще долго каталась на велосипеде по окрестностям, предаваясь своим мыслям, просто чтобы не возвращаться домой. Как же хорошо было снова сидеть перед своим компьютером. Компьютер не обманывал, ничего не скрывал и не ломал комедию. Если он делал что-то не так, то потому, что ему дали неверную команду: отношения, с которыми можно смириться. А потом она включила устройство и обнаружила приятный сюрприз – доктор Данцер отменил совещание, назначенное на девять часов. Сложились непредвиденные обстоятельства, о которых он не распространялся, но, в любом случае, сегодня он не придет. Тем лучше, сказала себе Хелена. Будет возможность спокойно и тщательно поискать местонахождение ее подруги Рут. Положила пальцы на клавиши… и в нерешительности замерла. Подняла руки, сложила их перед губами, выдохнула сквозь них теплый воздух, выглянула в окно. Немного жаль, что доктор Данцер не пришел, чтобы продолжить совместное изучение поведения системы ТПИО. Пролистала полицейские запросы, которыми, как сказала фрау Фелькерс, займется кто-то другой, но они до сих пор лежали в ее лотке. Затем вышла в туалет и, пока мыла руки, поняла, что колеблется, потому что боится того, что найдет. Но решение уже принято. Она вернулась в свой кабинет, создала новый, пустой запрос и начала печатать. Что хранилищам данных известно о Рут Мельцер, родившейся 19 мая 1921 года?