– А твоя мама велела передать, чтобы ты за ней поухаживала, когда встанешь. Хелена вздохнула: – Вот она и добралась до меня. – Что ты имеешь в виду? – А медсестра, которую нанял отец, еще не пришла? – Сегодня же воскресенье. Все уже не настолько серьезно. – Мне бы и самой не помешал кто-нибудь, кто за мной бы поухаживал, – сказала Хелена и сделала глубокий глоток кофе. Она действительно переусердствовала в последние дни, чувствовала странную дрожь. Страх, догадалась она. Это страх не найти никакого способа защитить Артура. Это давило на нее тяжким грузом. После завтрака она пошла наверх в спальню матери. Все-таки ей уже почти целую неделю удавалось избегать этого – что тоже значительное достижение, сказала она себе. А долго это уже и не продлится; новый гипс матери выглядел далеко не так грозно, как первый. – О, Хелена, – сказала она без всякого приветствия, – ты как раз могла бы принести мне таблетки и стакан воды. – В руке она держала модный журнал. В комнате было светло, но в воздухе пахло сыростью. Хелена не сдвинулась с места. – Отец велел тебе вставать как можно чаще. – Твой отец – деспот, – возразила мать и махнула журналом в сторону бельевого комода. – Там все написано. Мне нужны две голубые, квадратные, и одна белая, круглая. – Чрезмерный покой вредит заживлению. Кость нужно нагружать, иначе она неправильно срастется. – Да-да. Приму таблетки и встану. Без них у меня кружится голова. Постой! – Мать повернулась, осторожно достала фарфоровую чашечку, стоявшую на тумбочке между пустыми кофейными чашками и стаканами с водой, и протянула ее Хелене. – Лучше всего положи туда таблетки. Хелена взяла чашечку, в нерешительности держа ее в руке. – Интересно, что бы сказал папа… Мать раздраженно вскрикнула, схватила подушку и швырнула в Хелену. – Ах ты, папенькина дочка! Вот и стала бы врачом, раз знаешь все лучше всех! – Затем она обессиленно опустилась назад и застонала: – Я и так встану. Потом. Как только приму эти чертовы таблетки, понятно? А вообще, можем вместе спуститься в гостиную и глянуть, что показывают по телевизору. Хелена подняла подушку, которая ее едва коснулась, и положила обратно на кровать. – Ладно, – сказала она, не желая спорить, и подошла к комоду, на котором стояла целая батарея небольших пузырьков с лекарствами. Поставила чашку, подняла пузырьки и изучила этикетки. – А как же зеленые таблетки? – На вечер. Чтобы я лучше спала. – Две голубые? – Хелена отвинтила крышечку. – Да, две. И одну белую. Хелена достала две голубые таблетки и опустила их в чашечку, которая при этом звонко зазвенела, словно колокольчик. Когда добавила к ним белую таблетку, та выпрыгнула из чашки, покатилась по комоду и исчезла в щели между мебелью и стеной, прежде чем Хелена успела ее поймать. – Вот же черт! – выругалась Хелена и сделала шаг назад. Но таблетку больше не было видно. Комод всем основанием стоял на полу; все, что попадало в щель, можно считать потерянным. – У Ирмгард вчера тоже так чуть было не случилось, – прокомментировала мать с кровати. – Может, мне все-таки стоит использовать что-то другое вместо этой чашки. Ирмгард – медсестра, ухаживающая за ней в течение недели; измученная, тощая женщина с длинными седыми волосами, которую Хелена видела лишь однажды, мимоходом. Хелена принесла ей голубые таблетки со стаканом воды и сказала: – Подожди, я отодвину комод. – Глупости! – возразила мать, держа в руке голубые таблетки. – Просто дай мне другую. Все равно она теперь грязная. Хелена осмотрела комод и уже наполовину была готова отказаться от своей затеи. Эта вещь сделана еще при императоре и казалась эдаким колоссом. Изначально его изготовили для ее прабабушки – из светлого дерева, что в то время было совершенно немодно. – Пусть этим займется отец, когда вернется, – сказала мать, запивая таблетки, и добавила: – Для женщины слишком тяжело. В некотором смысле это замечание послужило стимулом. – Еще посмотрим, – заявила Хелена и принялась перекладывать медикаменты в другое место, вытащила ящики с содержимым и поставила их в угол, чтобы комод стал как можно легче. – Хелена! Что ты делаешь? – Всего лишь нужно его немного пододвинуть, – упрямо объяснила Хелена, уперлась в стену, просунула обе руки в щель между комодом и стеной. – Не по лестнице же спустить. Она потянула изо всех сил, но комод ни на миллиметр не сдвинулся с места. – Ты надорвешься, – пророчила мать. – Если бы ты встала, как велел отец, и сама взяла свои дурацкие таблетки! – фыркнула Хелена и попробовала еще раз, изо всех сил, которые смогла собрать, и со всей яростью, вдруг вспыхнувшей в ней. Комод рывком сдвинулся вперед, открывая темную щель в пыльный забытый мир. Хелена заглянула внутрь и действительно заметила что-то светлое, круглое, лежащее на полу. Таблетка! Опустилась на колени рядом с щелью, сунула руку и нащупала ее. – Только не думай, что я ее приму, – пробормотала мать. – Однозначно нет. Хелена схватила шарик, но рядом нащупала что-то еще, бумажное. Зацепила и то и другое и вытащила. – Что это? Бумага оказалась письмом, пыльным и пожелтевшим. Хелена сдула пыль, подняла конверт на свет. Он был запечатан и аккуратным почерком адресован Хелене Боденкамп, Веймар, Свен-Хедин-штрассе, 19, Германия. Сверху приклеена иностранная почтовая марка, из Голландии. Она перевернула конверт, чтобы посмотреть отправителя, и прочитала: Рут Мельцер, Йоденбрестрат, 112, Амстердам, Нидерланды. 55 – Письмо от Рут! Хелена снова перевернула конверт, посмотрела на почтовый штемпель. 5.5.1935. – О боже. Поспешно разорвала конверт, вытащила письмо. Один листок, исписанный мелким ровным почерком Рут. Амстердам, 4 мая 1935 года Дорогая Хелена! Продолжаю писать тебе, поскольку папа считает, что, вполне возможно, ты получаешь мои письма, а я твои – нет, потому что немецкая почта больше не отправляет письма евреям за границу. Хотя я не знаю, как они распознают такие письма, но, с другой стороны, я и представить себе не могу, что ты мне не отвечаешь; мы же были лучшими подругами, правда? Так что, пожалуйста, продолжай писать мне. Прежде всего, я бы хотела узнать, что стало с Подкидышем. Когда мы второпях собирались перед переездом, то кот спрятался и мы так и не смогли его отыскать. Я часто вспоминаю о нем. Если ты получала мои предыдущие письма, то знаешь, что с Америкой ничего не вышло. Американская миграционная служба невероятно строгая; они говорят, что Америка не может принять евреев со всего мира, поэтому они почти никого не впускают. Папа постоянно пытается получить для нас визу, и наши родственники в Нью-Йорке (я до сих пор не понимаю, кем мы друг другу приходимся: дальний кузен моего отца или что-то в этом роде) пытаются нам в этом помочь, но это длится уже почти два года, и в общем-то уже никто не верит, что что-нибудь получится. Так что мы все еще живем здесь. Иногда мне снится – мы находимся в нашем старом доме, но потом я просыпаюсь на раскладном диване в гостиной, слышу, как родители сопят в другой комнате и капает ужасный душ, и ненавижу, что нам приходится мыть посуду в крошечной ванной. При этом у нас все хорошо по сравнению с другими, кому тоже пришлось бежать из Германии; некоторым семьям с несколькими детьми приходится ютиться в одной-единственной комнате! Кроме того, хозяева нашей квартиры, Мейеры, очень добрые; мы по-прежнему хорошо с ними уживаемся. У них есть магазин на первом этаже, где они собирают и продают компьютеры, особенно торговцам, которым нужны электрические кассовые аппараты, платежные станции и т. д., потому что здесь, в Нидерландах, скоро тоже будут отменены наличные деньги, как и в Германии. Герр Мейер говорит, что из-за этого у него больше клиентов, чем он может обслужить; он нанял еще двух наборщиц программ и иногда спрашивает меня, не хочу ли я тоже научиться программировать. Я еще не знаю, может быть, еще займусь этим. Пока что мне и в школе дел хватает. Я уже довольно хорошо говорю по-голландски. Но до сих пор с ужасом вспоминаю, как сидела за партой и целыми днями ничего не понимала, и думаю, что если мы все-таки уедем в Америку, то там будет точно так же. Больше всего мне не хватает лучшей подруги. В школе к нам, беженцам, не очень хорошо относятся; многие нидерландцы тоже не хотят иметь никаких дел с евреями. И здесь, в еврейском квартале, мы тоже посторонние, потому что не исповедуем еврейскую религию, не ходим в синагогу и так далее. Папа также против того, чтобы мы так делали просто потому, что требуется; религия, по его словам, является вещью между человеком и Богом, и нельзя допускать, чтобы ее навязывали окружающие. Я, честно говоря, даже не знаю, верю ли я вообще в Бога; во всяком случае, я не чувствую, что он вообще заботится о нас. На самом деле я чувствую себя одиноко и часто испытываю тоску по дому в Веймаре. Я много читаю, книги на голландском языке, хоть мне все еще трудно, но, по крайней мере, так я чем-то занята. Теперь я надеюсь, что это письмо дойдет до тебя, а до меня дойдет твой ответ. Я была бы ТАК!!! рада услышать о тебе и узнать, как у тебя дела. С большим приветом, твоя старая подруга Рут P. S.: Герр Мейер предложил написать тебе электронное письмо, у него есть доступ к глобальной сети. Но у меня нет адреса твоей электронной почты! Если он у тебя есть (у твоего отца наверняка должен быть), дай мне знать; тогда мы могли бы много писать друг другу!!!