* * * На обратном пути мысли Хелены трепетали как птицы в клетке, которую яростно сотрясали. Идея Леттке наверняка сработает – она была уверена в этом. Это означало, что она еще раз поможет приговорить людей к лагерям, в которых их ждет смерть, но, если честно, больше всего ее беспокоил вопрос, будет ли обнаружена ферма Ашенбреннеров в результате поисков. Крестьянский двор – не обычное домохозяйство, и ни одна ферма не похожа на другую, поскольку существовало столько разных сельскохозяйственных машин… – Зайдите, пожалуйста, ненадолго в мой кабинет, – прервал ее размышления голос Леттке. Хелена кивнула, застигнутая врасплох. – Да. Конечно. Тут возникло чувство неловкости. Воспоминание о том постыдном моменте, о смущении оттого, что ее обличили как воровку презервативов. В звучании голоса Леттке что-то напомнило ей об этом – почему? Чего он хотел от нее? Она смотрела, как он открывает кабинет, нерешительно последовала за ним внутрь, с тревогой ожидая, пока он закроет позади нее дверь. Казалось, он не знал, с чего начать. Ходил взад и вперед перед окном, потирая руки и размышляя. – Один вопрос, – наконец сказал он, остановившись и изучающе взглянув на нее. – Вы когда-нибудь получали для себя несанкционированный доступ к защищенным данным? 47 Ситуация с Верой Шнайдер не оставляла Леттке в покое. Специально, чтобы спокойно продолжить чтение ее электронных писем, он даже пришел на работу в субботу. Настолько на него не похоже и могло вызвать подозрения, но сторож лишь доброжелательно кивнул и сказал, что каждый делает то, что может, для Отечества. Отечество нисколько не интересовало Ойгена Леттке. Он делал то, что мог, да – правда для себя. Но, конечно, он ответил: «Да, да», и состроил покорно-страдальческое лицо, проходя контроль. После электронного письма, в котором Вера Миллер, урожденная Шнайдер, сообщала о собственной свадьбе, прошло много времени, прежде чем она снова связалась со своей подругой Гертрудой. В то время молодожены жили в чрезвычайно стесненных условиях в прежней студенческой каморке Пола Миллера, но подыскивали подходящую квартиру, что совсем не просто в густонаселенном Нью-Йорке, ведь она еще должна быть доступной по цене. На протяжении нескольких писем Вера Миллер описывала пережитые ими приключения – квартиры, посмотреть которые можно только отстояв длинные очереди; апартаменты, расположенные в захудалых негритянских кварталах; арендодатели, которые, помимо уплаты арендной платы, хотели обязать их выгуливать своих собак, заботиться о престарелой бабушке в дневное время и тому подобное, – а также повседневную жизнь в Америке. «Я постоянно сожалею, что мой „Фолькстелефон“ бесполезен в этой стране; технологии сильно отличаются, говорит Пол. Вообще, портативные телефоны еще не так широко распространены в Америке, как у нас, они очень дорогие и являются привилегией богатых – а во многих районах вообще не работают. Не удивительно, ведь страна такая большая. И, с другой стороны, похоже, каждый американец владеет собственным автомобилем, что как раз имеет смысл, учитывая размеры страны. Мы еще не приобрели, но Пол уже усердно занялся сбором документов у продавцов автомобилей». Как раз в тот момент, когда они попали в короткий список для просмотра квартиры в бруклинском районе Уильямсбург, Пол Миллер получил предложение стать ассистентом в Беркли, в Калифорнийском университете. Предложение, над которым молодому докторанту не пришлось долго раздумывать: во-первых, там он сможет сотрудничать со многими важными людьми, включая некоторых лауреатов Нобелевской премии, от чего он, несомненно, только выиграет, даже если, как он выражался, будет всего лишь варить для них кофе. Во-вторых, там гораздо проще найти квартиру или даже целый дом, где их дети смогут расти в лучших условиях. А в-третьих, его родители жили неподалеку – огромный плюс в его глазах. Но не в глазах Веры. «Конечно, его родители приняли меня с распростертыми объятиями, и Бетти, похоже, добрая душа – но все-таки мне становится не по себе при мысли добровольно переехать поближе к свекрови!» Но предложение было слишком хорошим, чтобы от него отказываться, и потому они покинули Нью-Йорк, пересекли страну и обосновались в Беркли, штат Калифорния. Где им действительно удалось найти небольшой домик. Пол Миллер для работы дома выгодно приобрел подержанный компьютер, подключенный к компьютерной сети университета. С этого устройства Вера Миллер отправляла электронные письма с нового адреса – вера: миллер::университет: беркли: сша – и преимущественно описывала в них, как вступила в новую жизнь в почти всегда солнечной Калифорнии и какие непредвиденные трудности ей это доставляло: «Никогда не думала, что когда-нибудь буду тосковать по берлинскому затяжному дождю, туману и грязному снегу. Дерзкое солнце похоже на то, как если бы мне приходилось есть одни сладости изо дня в день». Но потом 4 января 1939 года у них родился ребенок, девочка, которую крестили именем Жаклин-Беатрис, и у Веры Миллер начались другие заботы. Это был беспокойный ребенок и стоил родителям последних нервов, и Вера сразу поняла, что от ее свекрови действительно много пользы. «Теперь я чувствую, что она мне ближе, чем родная мать», – признавалась она своей подруге в письме от 12 марта. Из ее писем можно было заключить, что люди из университетской среды более пристально следили за происходящим в Европе, чем обычное население, которое, как правило, не особенно интересовалось событиями за пределами Соединенных Штатов. Это бросалось в глаза Ойгену Леттке во время работы над его собственным американским проектом, и ему показалось примечательным, что она изображала ситуацию совершенно иначе, хотя ему и поднадоели абзацы в ее письмах, касающиеся ребенка и его развития. Очевидно, такая заинтересованность была обусловлена и тем, что в университете трудилось заметно больше евреев, бесспорно переживающих сильнее, чем остальные. В течение 1939 года Вере Миллер становилось все более неуютно. Она призналась своей подруге: «Я стараюсь выглядеть идеальной американкой и по возможности никому не рассказывать о том, что я немка. К счастью, мой английский достаточно хорош, хотя это не имеет особого значения, поскольку многие люди здесь говорят на ужасном английском, и это никого не беспокоит. Сейчас я пытаюсь разобраться в правилах игры в бейсбол, который кажется мне самым американским из всех видов спорта, но, возможно, мне придется все-таки сдаться и отказаться от этой затеи, тем более я женщина, и никто не ожидает от меня серьезных познаний». Когда в сентябре началась война, обе подруги обменялись беспокойными письмами, полными выражения дружбы, движимые страхом, что соединение по глобальной сети между двумя странами может прекратиться. Но этого не произошло, и в скором времени в письмах зазвучали прежние интонации. Настроение Леттке опускалось все ниже с каждым новым прочитанным электронным письмом. Во-первых, потому, что рассказанное Верой Миллер волновало его все меньше и меньше, превращалось в банальщину – забавные эпизоды из довольно счастливой семейной жизни с беспокойным малышом, – во-вторых, потому, что ему становилось все яснее, насколько малы шансы, учитывая обстоятельства, добиться мести. Вера Миллер жила практически на другом конце света и в любом случае была для него недосягаема, пока шла война. Между тем уже давно прошло время обеда, он проголодался и пробегал глазами длинные письма, и, если бы не оставшиеся два, он бы покончил с этим делом. Но два письма он еще осилит, чтобы хоть как-то довести дело до конца. В предпоследнем письме Вера Миллер писала: «Теперь Полу удалось договориться, чтобы я стала помощницей на „Лето исследований“, как они его называют. Что означает примерно следующее: я варю кофе для господ ученых, подаю им бутерброды и убираю грязную посуду. Не важно – но это так интересно – быть в компании стольких умных людей. Они постоянно дискутируют, сверху донизу исписывают доски формулами, ни одну из которых я даже отдаленно не понимаю (а ты помнишь, в школе я неплохо разбиралась в физике и математике!), и в воздухе в эти дни царит атмосфера значимости, так, как я представляю, ощущается, когда пишется история. Может быть, когда-нибудь скажут, что здесь возникла важная физическая теория, кто знает? Между тем Бетти с энтузиазмом заботится о Жаклин, и та счастлива, что остается наедине с бабушкой, но только не утром, когда мы уходим из дома; иногда она протестует в обычной безудержной манере. Но такое пока что быстро проходит, и я тоже решила не позволять себя шантажировать; это может послужить плохим примером. Кстати, среди физиков есть несколько немцев. Когда я оказываюсь рядом с ними, они не прерывают дискуссию, как это делают американские физики, а переходят на немецкий. Там есть д-р Бете, у него нос картошкой и чрезвычайно высокий лоб, и он говорит на чистейшем немецком языке, д-р Теллер, у которого удивительно пышные брови и, как мне кажется, австрийский акцент, и, наконец, довольно сдержанный д-р Блох, разговаривающий на швейцарском диалекте. Я не подаю виду, что понимаю их, а, как обычно, изображаю идеальную американку; все равно я не могу уследить за содержанием их споров – речь идет об атомных ядрах, электронах, распадающихся частицах и обо всем таком. Д-р Оппенгеймер, который руководит всем этим делом, между прочим, намного приятнее, чем Пол постоянно рассказывает, во всяком случае, по отношению ко мне». Оппенгеймер? Он где-то уже слышал это имя раньше. Леттке отметил для себя и другие имена; возможно, выйдет зацепка для осуществления его большой безнадежной задумки. Затем последнее письмо подруге, датированное началом августа: «Гертруда, я очень надеюсь, что это письмо все-таки дойдет до тебя; возможно, на долгое время оно будет последним, которое я тебе пишу. Здесь были люди из правительства, часами расспрашивали обо всем, что связано с Германией, и похоже на то, что Пол, Жаклин и я должны будем уехать; я никому не могу сказать куда. Гертруда, будь осторожна! Вероятно, война закончится ОЧЕНЬ скоро, ОЧЕНЬ неожиданно – но тогда НИКТО из проживающих в Берлине не выживет! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста: сделай все возможное, чтобы покинуть город вместе со своими, уезжайте, чем дальше, тем лучше. Лучше всего в горы. С обеспокоенным приветом, Твоя Вера» * * * Хелена смотрела на текст на экране, разглядывая формы букв, затем снова слова и предложения. С улицы доносился шум автомобилей; по пути сюда она увидела, что перевозится какая-то военная техника, зенитное орудие, судя по всему, а они все еще были тут. – Кто такая Вера Миллер? – спросила она. Леттке махнул рукой. – Не важно. Важно то, что она написала. – Боюсь, – сказала Хелена, – я не совсем вас понимаю. На самом деле у нее до сих пор был шок, ведь на какое-то время она действительно поверила, что Леттке обнаружил то, чем она занималась в пятницу и сегодня утром, когда вынюхивала тайные планы правительства. Лишь постепенно ей стало ясно, что его вопрос следует понимать совершенно иначе. Но ей все еще было плохо. Хорошо, что он предложил ей стул перед своим компьютером. – Только подумайте, что это может означать! – произнес Леттке с заметным волнением. – Эта женщина сообщает о встрече физиков высокого уровня, которая состоялась этим летом в Калифорнийском университете. Я искал имена, которые она называет. Важный физик-атомщик по имени Ханс Бете, родившийся в Страсбурге, работавший профессором во Франкфурте, Штутгарте и Мюнхене, пока ему не пришлось покинуть Германию в 1933 году, потому что его мать еврейка. Также Эдвард Теллер, австро-венгерский еврей, защитивший докторскую диссертацию по физике в Лейпциге. И физик-атомщик по имени Феликс Блох, родившийся в Цюрихе и также защитившийся в Лейпциге. – Ага, – отозвалась Хелена. Его слова пронеслись мимо нее. Мысли занимал вопрос, почему сегодня Леттке выглядел совершенно иначе, чем обычно. Нервничал, казалось, с трудом владел собой, а не просто мчался куда-то. – Итак, атомная физика, – поспешно продолжал он. – Атомная физика занимается распадом ядерных частиц и тому подобное. Речь идет о радиоактивности, этом невидимом, не различимом для нас излучении, которое может быть смертельным. Вильгельм Рентген, мадам Кюри и так далее. А теперь второе письмо! Предупреждение, спустя короткое время, да к тому же решительное – можно ведь предположить, это предупреждение вызвано тем, что она подслушала в разговорах этих трех физиков, общавшихся на немецком языке! Хелена кивнула: – Складывается такое впечатление, да. Его голос звучал непривычно неловко, когда он говорил об этой женщине. Почти застенчиво. Вера Миллер – бывшая любовница Леттке, за которой он шпионил против всех правил? – Может быть и такое, например, они начали создавать радиоактивное оружие в Америке, – предположил Леттке. – Аннигиляционный луч, способный уничтожить целый город! Подобное оружие могло бы сбивать с неба самолеты и остановить танки, и война действительно быстро закончится. Хелена взглянула на Леттке. – Однажды я смотрела фильм, в котором речь шла о расщеплении атомного ядра, – вспомнила она. – Он назывался «Золото» с Хансом Альберсом в главной роли. Не знаю, видели ли вы этот фильм; его даже несколько раз показывали по телевизору… Леттке покачал головой. – В любом случае, там было что-то подобное. Как сделать золото из свинца. – Тут, скорее всего, речь не об этом, – резко сказал Леттке. Она еще раз прочитала отрывок: «Гертруда, будь осторожна! Вероятно, война закончится ОЧЕНЬ скоро, ОЧЕНЬ неожиданно – но тогда НИКТО из проживающих в Берлине не выживет!» Да, это действительно звучало так, словно речь шла о новом чудовищном оружии. – И почему вы все это рассказываете мне? – спросила Хелена. – Потому что вы должны помочь мне узнать об этом больше. – Леттке положил руку на монитор. – Чего бы ни сделали эти физики, вероятно, в университетских компьютерах будет соответствующая документация. И, если я правильно понял, вы были задействованы в проекте «Летучий песок», который связан с проникновением в американские компьютеры. То есть вы знаете, как это сделать. Хелене вдруг стало не по себе. Откуда Леттке это узнал? Начальник в то время требовал от нее строжайшего сохранения секретности, а она и в самом деле никому ни слова не рассказала о своей работе над проектом.