– Не проще ли сообщить Адамеку об этих письмах? – робко спросила она. – Проще, – ответил Леттке с внезапным размашистым жестом. – Вопрос в том, благоразумно ли это. – Он начал расхаживать взад и вперед в свободном пространстве между компьютерным столом и окном. – Взгляните на ситуацию целиком, на общую картину. Вы же уловили на совещаниях, что Адамек борется за наше выживание как самостоятельной организации. Чтобы этого добиться, нам необходимо предоставить нечто такое, что окончательно убедит руководство Рейха в нашем праве на существование. Что произойдет, если мы просто сообщим об этих письмах в РСХА? Возможно, вообще ничего. В чьем ведении находится цензура электронных писем? Вот именно, Главного управления имперской безопасности. Тот факт, что последние два письма прошли через фильтры, является политическим вопросом. Если им придется признать, что мы обнаружили нечто важное для Рейха и ускользнувшее от них, они окажутся в очень неудобном положении. И они постараются преуменьшить важность этого дела, а раз у нас на руках нет ничего, кроме самих писем, то вот и всё. Тогда они смогут утверждать все, что захотят. В лучшем случае Гейдрих испугается и тайно поручит нескольким иностранным агентам разузнать побольше об этом деле, но от этого мы, как ведомство, ничего не выиграем, независимо от того, что они раскопают. И потому я бы хотел как можно подробнее прояснить все обстоятельства данного дела, прежде чем отправиться с ним к Адамеку. Если тот скажет: «Вот след, ускользнувший от РСХА, а вот то, что на самом деле за этим скрывается» – и предположим, за этим действительно скрывается нечто существенное, такое как оружие смертельного излучения, – тогда Гиммлер скажет себе, что мы, Управление национальной безопасности, нужны ему в противовес ошибкам, которые допускает Главное управление имперской безопасности. Тогда мы в безопасности, по крайней мере, до окончания войны. Очень необычные для Хелены мысли, но она понимала, к чему он клонит. Он – из каких-то своих соображений и непонятно каким способом – сделал это открытие и хотел извлечь из него максимальную пользу, и по случайному стечению обстоятельств ему показалось, что, помимо личной пользы, можно принести пользу ведомству и своим сослуживцам. – Значит, вы хотите сами прорвать блокаду, – заметила она. – Именно. – А оценка профилей расхода энергопотребления? Леттке нетерпеливо отмахнулся. – Этим займемся между делом. Что-нибудь скажу Адамеку, чтобы выиграть время. – Хм, – отозвалась Хелена. – Не беспокойтесь, на этот раз вам не придется проводить оценку в одиночку. Странно, как он сегодня распинался. Как будто забыл свое обычное высокомерие дома. Кроме того, Хелена заметила, что в кабинете пахло иначе, чем обычно. Как-то интенсивнее. Или – более по-мужски? Пахло так, словно Леттке спрятал у себя быка. Во всяком случае, висевший в комнате запах вызвал воспоминания о ее сельской практике на ферме родителей Мари, особенно о том жарком летнем дне, когда прибыл племенной бык и Хелена впервые своими глазами увидела так называемые факты жизни. – Попробую, – сказала она. – Но отсюда не получится. – Конечно, воспользуйтесь собственным компьютером. – Так тоже ничего не выйдет. – Она объяснила ему, что на протяжении всего проекта «Летучий песок» существовало железное правило, согласно которому прямой доступ к компьютерам в Америке должен осуществляться только с определенного устройства в техническом отделе, не подключенного к сети НСА. – Но почему? – удивился Леттке. – Потому что существовала вероятность, что кто-то в Америке обратит на нас внимание и, в свою очередь, попытается проникнуть к нам. Если бы ему это удалось и компьютер был бы подключен к нашей сети, у него оказался бы доступ ко всем нашим данным. – Очевидная мысль, – согласился Леттке, нахмурившись еще сильнее. – Но я же могу получить доступ со своего компьютера к американским форумам, американским газетам и так далее? Я делал так на протяжении многих лет. Хелена пожала плечами. – Это почему-то не одно и то же. Но при всем желании, как это происходит с технической точки зрения, я рассказать не смогу. Кирст пытался ей объяснить, но она не поняла ни слова. Посещать форум или читать опубликованный текст, говорил он, это как рассматривать витрину магазина. Если же подключиться к самому́ вычислительному устройству и напрямую использовать его, получая доступ к его данным и так далее, то это похоже на то, как если войти в магазин – и навстречу вам выйдет его владелец. – Значит, мы должны добраться до этого компьютера? – констатировал Леттке. – Да. Если он еще существует. Он растерянно почесал подбородок. Очевидно, на такое препятствие он не рассчитывал. – Хорошо. Попытаюсь разобраться. Будет лучше, если вы пока займетесь этими дурацкими профилями расхода энергопотребления. Я свяжусь с вами, как только что-нибудь разузнаю. На этом Леттке ее отпустил. * * * После недолгих раздумий Ойген Леттке обратился к Розмари Фелькерс. Понятное дело, не к Адамеку, ведь тот начал бы задавать неловкие вопросы или интересоваться, разве ему не поручена совершенно другая работа? Фелькерс же, в свою очередь, как ярая почитательница Гитлера и ревностная сторонница партии и ее учений, особенно расовой теории, считала Леттке идеальным представителем арийской расы, которая, как известно, подарила человечеству всю культуру, и потому, насколько он знал, была им впечатлена. Леттке всегда нравилось извлекать выгоду из этой предвзятости, хотя сам ни во что подобное не верил. Конечно, поначалу подобная мысль казалась ему лестной. Но в какой-то момент заметил, что из всех героев немецкой культуры, которых так превозносила партия – Гёте, Шиллер, Моцарт и другие, – ни один не был светловолосым и голубоглазым. Не говоря уже о том зрелище, которое представляло в данном отношении само руководство Рейха. Но, разумеется, такие мысли он держал при себе. В действительности имело значение то, что Фелькерс, когда он вел себя с ней достаточно властно, становилась воском в его руках. Так что чуть позже он вышел из ее кабинета с ключом и подписанным, заверенным печатью поручением для технической службы оказать ему полную поддержку. Он зашел за Боденкамп, которая тем временем уже старательно изучила профили расхода энергопотребления, и последовал за ней в подвал вниз по лестнице. Леттке шел позади нее, потому что она знала дорогу, а он нет, и тем временем изучал ее сзади. Как всегда, она прижимала к плоской груди свои письменные принадлежности, как будто боялась, что в любой момент из-за одной из колонн может выскочить какое-нибудь чудовище и вырвать их у нее из рук. Трудно поверить, что у этой женщины есть тайный любовник. Ему очень хотелось бы узнать, кто он. Может, на досуге он придумает несколько запросов и попытается разгадать ее тайну, просто из любопытства, у какого мужчины такой своеобразный вкус. Хотя, возможно, дело уже в прошлом. Сколько времени прошло с тех пор, как она украла у него пачку презервативов? Много. Должно быть, эти штуки уже давно израсходованы, но она ни словом не обмолвилась, чтоб он раздобыл для нее еще. Он бы даже сделал это, если бы она попросила. Мысль о том, как он протянет ей следующую пачку, держа, так сказать, в руках ее половую жизнь, казалась несколько возбуждающей. Они спускались в темные глубины здания. Благородный мрамор времен кайзеровской империи уступил место голому камню, яркий свет от прожекторов и люстр сменился неясным мерцанием желтоватых ламп за решеткой. Боденкамп шла вперед твердым шагом, с уверенностью, которая заставила Леттке почти ревновать к тому факту, что она ориентировалась здесь, внизу, а он нет. Наконец они добрались до массивной обитой медью двери, на которой был выбит имперский орел, покрытый зеленым налетом, похожим на плесень: чрезвычайно символично, подумал Леттке. Теперь потребовался ключ, который у него был. Он сунул его в замочную скважину, повернул и поразился, насколько легко открылась дверь. Оно и понятно, ведь где-то здесь, внизу, работали специалисты технической службы, которые, разумеется, проходили через эту дверь каждый день. Пропустил ее вперед и запер за собой, как того требовала бросающаяся в глаза эмалированная табличка, наверняка висевшая там уже десятки лет. Затем он снова последовал за ней, наблюдая, как подол ее юбки раскачивается взад и вперед в миллиметре над полом, словно играя с пылью. Через некоторое время он заметил, что здесь не так тихо, как он ожидал. Над их головами раздавалось скорее ощущаемое, чем слышимое жужжание, и когда он ненадолго остановился и коснулся потолка, оказалось, что тот слегка вибрировал. – Хранилища данных, – сказала Боденкамп, заметив, что он делает. – Да, – ответил он, вытирая руку. – Конечно. – Собственный голос звучал странно в его ушах, накладывался на гулкое эхо из глубин коридоров. Вообще, гнилой запах царил внизу: пахло озоном, каменной пылью и сигаретным дымом. Леттке чувствовал себя здесь определенно неуютно, как крыса, брошенная в лабиринт, чтобы посмотреть, сбежит она или попадет в ловушку. Они шли дальше, миновали вторую стальную дверь, незапертую, и вскоре попали в мастерскую технической службы. Здесь работали трое мужчин – массивные, огрубевшие фигуры в засаленных синих халатах корпели за столами, заполненными разобранным оборудованием. На стенах висели инструменты и кабели, кругом стояли измерительные приборы и разбитые экраны, пахло маслом, паяльной пастой и дешевой помадой для волос. Когда Леттке показал им свое поручение, вытянулись три руки, указывая в одном и том же направлении, и один из мужчин сказал: «Рядом», а другой: «Чуть дальше». Третий взглянул на Боденкамп и произнес: – Она же знает, разве нет? Леттке сердито посмотрел на наборщицу программ. Почему ничего ему не сказала и позволила попасть в глупое положение? Она лишь смущенно заморгала и посмотрела на него рассеянным взглядом не от мира сего. Хотя, возможно, это всего лишь застенчивость. В идеальном случае, она слишком уважала его, чтобы вмешиваться. Да, сказал он себе, именно так. – Что же, – произнес он, снова доставая связку ключей. – Вы слышали. Чуть дальше. – Да, – покорно ответила она. Следующая дверь по коридору оказалась противопожарной дверью из стали, но более новой; вероятно, прошло всего несколько лет после ее установки. Леттке открыл, включил свет, огляделся. Одинокий стол с одним компьютером на нем стоял в помещении, напоминавшем подвальный чулан, а напротив, вдоль стен, теснились черные металлические ящики. – О, – вырвалось у Боденкамп, когда она вошла. – Их стало больше. – Больше? – спросил Леттке. – Больше чего? – Больше распределительных щитов. И больше кабелей. Действительно, он только сейчас заметил: из отверстия в стене выползали десятки толстых кабелей для передачи данных, которые были подключены к разным металлическим ящикам. – Они все ведут в Америку? – удивился он. – Нет, – ответила она. – В Берлин. – Берлин получает от нас данные? – Университет. Для научного эксперимента. Он взвесил в руке связку ключей. – Что это значит? Я думал, что отсюда мы сможем подключиться к компьютерам в Америке? – Да, конечно. – Она прошла мимо него, положила свои письменные принадлежности рядом с запыленной клавиатурой и указала на кабель, тянущийся от компьютера к стене. – Этот ведет отсюда в Америку. Села за стол, тщательно протерла клавиатуру и включила устройство. Леттке встал позади нее и наблюдал, как она работает. Экран выглядел совершенно необычно; она листала списки с названиями американских городов и выглядела так, будто точно знает, что делает. – Чем вы занимаетесь? – наконец спросил он. – Это перечень всех американских компьютеров, подключенных к глобальной сети, – объяснила она не отрываясь. – Вероятно, он уже устарел, но университеты в нем будут. Беркли, не так ли? – Что? А, да, точно. Беркли.