Конюху Йоханнесу призналась, что ужасно боится лошадей. Сестре Лудольфа Альме доверила тайну – в ее семье есть склонность к алкоголизму, которую тщательно скрывают. И так далее. Придумывала что-то новое для каждого человека из списка и записывала напротив ключевую фразу. И после каждого своего признания она настойчиво просила: «Только, пожалуйста, не говорите об этом Лудольфу!» И каждый давал обещание. Только с матерью Лудольфа ей не повезло. Однажды она подкараулила ее, пока та совершала одну из своих одиноких прогулок, но старуха только подозрительно спросила: – Я вас знаю? – Конечно, – с удивлением ответила Хелена. – Я Хелена. Ваша невестка. Жена Лудольфа. – А кто такой Лудольф? – спросила женщина в черном. – Ваш сын! – О чем вы говорите? – Старуха замахала палкой так, что можно было испугаться. – Нет у меня никакого сына! Кто вообще станет рожать детей в такое безумное время? Мать Лудольфа страдает старческим маразмом, поняла Хелена и вычеркнула ее имя из списка. От нее никакой помощи не дождешься. Теперь она стала ожидать возвращения Лудольфа. – Я слышал, ты не любишь мясо этих птиц? – говорил он, к примеру. – Жаль. Их легко поймать, и они питательны. Вынужденная мера, конечно, но могло быть и хуже. На что Хелена заверила, что это недоразумение; просто кухарка так обожает мясо таких птиц, а ей пришлось сказать, что для нее это не самая любимая еда. Ответом Лудольф был вполне удовлетворен, а Хелена при первом удобном случае вычеркнула Ильзу из своего списка. Когда Лудольф остановился перед упомянутой картиной и сказал, что его предок был известен необычайным здоровьем и, кроме того, всю жизнь был верен своей жене, она вычеркнула горничную Вильгельмину. Когда Лудольф спросил, не желает ли она научиться ездить верхом, поскольку он знаком с очень хорошим инструктором по верховой езде, Хелена уговорила его дождаться окончания войны и вычеркнула имя конюха Йоханнеса. А когда Лудольф прямо-таки с возмущением спросил: – Альма сказала, что в твоей семье были случаи алкоголизма – это правда? Хелена поклялась, что это всего лишь глупая шутка, и также вычеркнула имя своей золовки. Игра продолжалась на протяжении нескольких месяцев и закончилась тем, что она вычеркнула все имена из списка. Она не найдет никаких союзников в имении «Аргенслебен». Все обо всем докладывали Лудольфу. Отчаяние, охватившее Хелену впоследствии, оказалось неожиданно сильным – возможно, потому, что во время многочисленных бесед она переживала минуты откровений и снова начинала надеяться. Она вновь спряталась на кладбище, где могла быть предоставлена сама себе, орошала могилы, обрывала засохшие лепестки и завидовала мертвым, потому что у них жизнь уже позади. * * * Однажды к Хелене обратилась служительница кладбища, худая женщина с обветренным лицом, испещренным тысячами морщин, и длинными седыми волосами, собранными на затылке простой резинкой. – Я часто вас здесь вижу, – сказала она, уперев грязную руку в бедро. – Десятилетиями никто не заботился о могилах семьи, и теперь вдруг вы этим образцово занимаетесь. Хелена посмотрела на нее с неловким чувством, как будто ее поймали на чем-то запретном. – Мне больше нечего делать, – призналась она. – Полагаю, вы жена Лудольфа? – Да, – сказала Хелена, чувствуя, что ее лицо рассказало женщине всё так же красноречиво, как и та на нее посмотрела. Но в ее взгляде чувствовалось тепло. – Я только что заварила себе чай в служебном помещении. Хотите выпить чашечку? В такой момент и в подобной ситуации устоять было невозможно. – С удовольствием, – ответила Хелена. Служебное помещение представляло собой тесное пространство рядом с кладбищенской часовней, сильно натопленное огромной кованой печью, на которой кипел чайник с чаем. На древнем письменном столе стояли телефон и платежное устройство, самодельная полка прогибалась под вековыми, запыленными папками и тетрадями, а оставшееся пространство занимали два стула. – Мне всегда приходится быть начеку – вдруг они заберут у меня печку, чтобы переплавить в пушки, – сказала женщина, наливая чай из красного эмалированного металлического чайника в две неодинаковые чашки. – Чай я сама смешала из собранных луговых трав. На вкус ужасный, но у меня есть много коричневого сахара. Они сосредоточенно размешивали его в чае до тех пор, пока он не стал на удивление сладким, и Хелена вспомнила, как в детстве сидела на кухне у Йоханны и та утешала ее таким же сладким чаем, когда она поссорилась с Армином или разодрала коленку. – Меня, кстати, зовут Вальтрауд, – сказала женщина. – Вальтрауд Клюгер, если точнее. Я слежу за кладбищем с тех пор, как кладбищенский садовник ушел на войну. Вернее, с тех пор, как его забрали. Он не был настолько глуп, чтобы отправиться туда добровольно. – Хелена, – произнесла Хелена. – Хелена фон Аргенслебен. Женщина посмотрела на нее. – И как долго? – Что, простите? – Имею в виду, как долго вы уже женаты. – О… Девять месяцев, примерно. Еще один испытующий взгляд. – Вы не выглядите особо счастливой, если позволите мне сделать такое замечание. У Хелены внезапно возник ком в горле, и она не смогла ничего ответить. – Честно говоря, – продолжала Вальтрауд, – меня бы потрясло, если бы это было не так. – Она подняла чашку, сделала глоток чая. Хелена прошептала: – Да, так и есть. Вальтрауд ничего не сказала, только продолжала потягивать чай и смотреть на нее. В ее взгляде было такое явное предложение выслушать ее, открыто, доброжелательно и без осуждений, и Хелену буквально прорвало, она рассказала ей все: что брак с Лудольфом всего лишь сделка, чтобы увезти ее любовника, дезертира, в безопасное место; что она страдает, не зная, как у него обстоят дела, и понимая, что больше никогда его не увидит, и что в этом браке она чувствует себя чуть ли не племенной кобылой. – Не знаю, как долго я еще выдержу, – призналась она наконец. – Я бы уже хотела умереть. Когда она это произнесла, она обнаружила себя в объятиях незнакомой женщины, не в состоянии вспомнить, когда и как она там оказалась. Испуганно вздрогнув, она высвободилась из объятий, упала на стул и обеими руками вытерла слезы с глаз и щек. – Извините. Я… я не должна была… – Со мной каждое слово в безопасности, дитя мое, – сказала Вальтрауд, спокойно наливая чай. – Здесь у нас в округе жили четыре еврейские семьи. Никто из них сегодня не находится в лагере, им всем удалось сбежать за границу. И Лудольфа безгранично раздражает, что он не знает, кто за этим стоит. Хелена широко раскрыла глаза. – Вы? Вальтрауд наклонилась вперед. – Положа руку на сердце – вы этого хотите? Бросить мужа и бежать к своему любимому в Бразилию? – Ничего не выйдет, – со вздохом ответила Хелена. – Лудольф в мгновение ока заблокирует мой паспорт. Я даже не знаю, где можно получить разрешение на выезд. А если забронирую переправу на корабле, Лудольф это заметит, как только заглянет в наши счета! Вальтрауд очень-очень медленно покачала головой. – Я только задала вам вопрос, – тихо сказала она. – Если ваш ответ на него: «Да, я хочу», я точно скажу вам, что делать. 62 Хелена плохо спала в ту ночь, терзаемая страхом, что может попасть в ловушку. Но потом она вспомнила, что и так уже долгое время сидит в ловушке и что тому, кто хотел бы умереть, нечего терять, и это осознание развеяло страх, и она заснула, чтобы проснуться только поздно утром. Днем, в условленный час, она снова оказалась на кладбище. Когда чай был налит, она достала матерчатый мешочек и разложила его содержимое, драгоценности матери, перед служительницей кладбища. – О, – сказала та, – выглядит лучше, чем я ожидала. – Взяла в руки отдельные украшения и подняла вверх, испытующе разглядывая. – Ваш муж хорошо знает эти украшения? – Нет, – ответила Хелена. – Только моя мать.