– Занятная штука, – кивнул Денисов, – дорогая и хорошая, генералов достойна, но трофей действительно дело святое, забирайте её, Егоров, – и он положил рядом с ней защитный кожаный чехол, препятствующий сотрясениям и повреждениям такой дорогой вещи. Только почините его, мы там весь подклад уже проверили, а для этого его пришлось надрезать. Лёшка подтянул трубку с чехлом к себе, ожидая дальнейших вопросов. – Как вам, Алексей, показалось, были ли отличия от того, как воевали те канониры, которых вы там успокоили под Бухарестом в лесу? – задал новый вопрос фон Оффенберг. – Да, – подтвердил Алексей, – они мало чем уступали нашим, и огонь вели весьма точно, и скорострельностью значительно превосходили уже привычных турецких топчу. Да и вообще, слаженно и храбро работали те орудийные расчёты, пока мы там их старших не угомонили. – Во-от, – протянул Денисов, как видно, в продолжение какого-то предыдущего этому разговора. – А если таких советников-командиров сотни у турок будет, а тем более, если им оружие самое современное для войны с нами поставят? Лёшка подумал и ответил, глядя прямо в глаза полковнику: – Мы их всё равно всех разобьём, ваше высокоблагородие, но крови это будет нашим армиям стоить много, и времени на это уйдёт тоже гораздо больше. – Ну да, – кивнул начальник штаба, соглашаясь. – Ладно, к тебе больше вопросов у нас нет. Действовал ты сам и вся твоя команда отменно. Благодаря чему мы и нашли на этом убитом иноземце весьма важные и полезные для нас бумаги. Помимо того были при нём и некоторые ценности, – и он достал с соседнего маленького столика объёмистый кошель. Половина из него пошла на нужды армии, половину ты, Егоров, заберёшь с собой в качестве трофейных и уже сам там распределишь их, как посчитаешь нужным. Это, считай, тебе и твоим людям за честность и верность долгу, значит, действительно вы не рылись по убитому и не прикарманили себе ничего. Из нашего разговора никто и ничего знать не должен, подчёркиваю, сержант, – никто! ничего! Это дело государственное! О том ты дашь особую подписку секунд-майору Баранову, а коли кто будет спрашивать, так говори, интересовались, откуда у тебя столько штуцеров в плутонге взялось и нравится ли с ними бой вести, – и он снисходительно улыбнулся. – Про штуцеры не волнуйся, у нас в армии в них недостачи нет, а как они в таком количестве к вам попали под Бендерами, нас здесь это не интересует. И возьми в канцелярии медали. Матушкой императрицей в ознаменовании громкой победы нашей армии под Кагулом учреждена особая медаль, коей награждаются все нижние чины, принимавшие участие в этой битве. Да, и лично по тебе – представление на твой первый офицерский чин уже отправлено для утверждения в военную коллегию Санкт-Петербурга, так что будем ждать ответа ближе к весне, ну а коли повезет, то и в феврале месяце. У меня всё, а пока можешь пройти со своим старым знакомым, оформить подписку, ну и пообщаться, если, конечно, вам есть о чём, – и он кивнул на барона. – Не обижайся, Алексей, – попросил его Генрих. – Очень много дел делаются тайно вокруг любой открытой войны. И если мы не будем готовы противостоять в этом врагу, то наши строевые полки кровью умоются. Как ты смотришь на то, чтобы поработать в этой войне? Чинами и наградами мы тебя не обидим, ты так и знай. Алексею было лестно осознавать, что он был посвящён в такие сферы, куда даже большинству из штабс-офицеров не было доступа. Но он в душе был воином-строевиком, а не человеком из пусть и нужной, но тайной «конторы». Отвечать прямым отказом было бы тоже глупо, как знать, как это воспримут такие высокие люди, с какими он только недавно общался. И не посчитают ли они, что в таком случае будет безопаснее для общего дела, чтобы Лёшка погиб смертью храбрых в каком-нибудь отчаянном и безнадёжным бою. А ведь за ним уже стояли люди из его собственной команды. Да и погибать больше тоже уже как-то не хотелось, достаточно было и одного раза в той, в другой его жизни, и он постарался ответить старшему офицеру как можно более грамотно. – Генрих Фридрихович, я очень ценю ваше доверие, но позвольте мне воевать как егерь, вы ведь помните мою давнюю мечту. И вообще, вам ведь нужна будет команда из стрелков-штуцерников, кто сможет выполнить очень необычные задания, которые не под силу всем имеющимся боевым частям. Позвольте мне её создать, и уверяю, мы вам ещё очень пригодимся в своё время. Его собеседник был умный и, главное, «слышащий» человек, и, видя, как в глазах барона промелькнула искра понимания, Лёшка тоже понял, что его мысль мимо не прошла. Все требуемые формальности были соблюдены, и фон Оффенберг при свидетелях из штаба прощался снова, как когда-то давно, при первом их знакомстве. – До свиданий, мой юный друк. Очень корошо, что ты зашоль меня навестить. Заходить ещё, как будет твой свободный время! Лёшка шлёпал по покрытой свеже выпавшим снежком кривой улочке Бухареста, когда за его спиной раздался цокот копыт. Он обернулся и увидел что к нему подъезжает его давешний собеседник – «особист». Он спрыгнул с коня и, оглядев быстрым глазом окрестности, наклонился к Алексею. – По поводу сербов вам просили передать, чтобы вы за ними присматривали и по возможности берегли. Народ это горячий и отчаянный, а нам они ещё могут очень пригодиться. Как знать, может быть, нам скоро будут нужны свои люди на Балканах. И ещё, вам велено передать это, – и он достал из-за спины новенький штуцер. – Это вам от знакомого нам обоим барона в продолжение того недавнего разговора, что между вами состоялся. Нам нужна особая, хорошая команда стрелков, так что готовьте её, Егоров, вы нам совсем скоро понадобитесь. Баранов вскочил на лошадь и ускакал по улице дальше, а Лёшка шёл в своё расположение и обдумывал всё то, что случилось с ним за эти последние три часа. Он прекрасно понимал, что той простой жизни – ать-два, ать-два, – как прежде, у него уже не будет, и теперь ему нужно готовиться к новым поворотам судьбы. Глава 11. В Бухаресте На следующий день команда егерей Куницына была построена по плутонгам на небольшой площади для вручения медалей за сражение под Кагулом. Вручал медали сам командир Апшеронского пехотного полка полковник Колюбякин. Егеря были первыми, кто получал эти награды, и они были горды оказанной чести. Полковник переходил к солдату и унтер-офицеру по шеренге и вкладывал каждому участнику сражения свою серебряную медаль на голубой Андреевской ленте. Выпущена она была двух типов – для рядовых и унтер-офицеров. Унтерская была больше диаметром и богаче оформлена, на краях её был широкий бортик с насечкой в виде рифлёного венка. На лицевой стороне был изображён портрет императрицы Екатерины II с надписью «Б.М. Екатерина II. Императ. и самодерж. Всеросс.». На оборотной стороне медали была выбита крупная надпись «Кагул» и стояла ниже дата в три строки: «Июля 21 дня 1770 года». Высший офицерский и частично штаб- и обер-офицерский состав за битву при Кагуле был награждён новым, только что учреждённым боевым орденом святого великомученика Георгия Победоносца. Правда, получило эти ордена очень малое количество героев, и все они в основном были из высшего офицерского состава. Статус этой награды был чрезвычайно высокий! Столпившиеся неподалеку зеваки из валахов во все глаза наблюдали, как важный полковник награждает своих солдат. – Молодец, братец, благодарю за службу! А в ответ слышалось традиционное: – Рад стараться, вашвысокоблагородие! Благодарю покорно! И уже в самом конце, после краткой поздравительной речи для всех громогласно грохнуло: – Ура! Ура! Ура-а-а! Команда стояла в новеньких шинельках из плотного серого сукна, только что выданных им вместо устаревшей уже епанчи. Именно егеря начали носить их в царствование Екатерины Алексеевны, остальная русская армия получила их только при императоре Павле. А Лёшка смотрел на свою первую имперскую награду на ладони и тихонько гладил её пальцами. Удивительная всё-таки эта штука жизнь! Новый штуцер был выдан Фёдору, и теперь обладателей нарезного оружия в плутонге было аж семь человек, это если сюда считать ещё и серба Милорадовича. Голландская винтовка была оружием тяжёлым и громоздким, в целых полпуда весом. Переносить её вместе со штатной облегчённой фузеей мог на дальние расстояния, пожалуй, только лишь один Ваня Кудряш, но тому ещё нужно было набивать и набивать свой стрелковый навык, а это было дело не быстрое. Поэтому «голландка» стояла и ждала своего хозяина около той широкой лавки, на которой спал в постоялом доме командир плутонга. Время подходило уже ближе к новому году, шёл хороший снег, и улицы Бухареста сильно заметало. Температура была чуть меньше нулевой, но из-за сырости и постоянных ветров было очень зябко. Тем не менее, каждый день, кроме воскресного, начинался и заканчивался с неизменного построения, проверки внешнего вида и личного оружия солдат, а потом уже проводились многочисленные занятия в полях и на стрелковом полигоне. Куницын насчёт этого был строг и постоянно напоминал своим унтерам, что солдата от безделья одолевает всякая блажь и дурь, и их же от этого всяческими трудами и заботами нужно всемерно оберегать. Как бы в подтверждение его слов 25 декабря полк был поднят пораньше и под барабаны и в свете факелов построен на одной из многочисленных площадей города. Перед солдатскими коробками провели босиком в обрывках исподнего двух солдатиков из девятой мушкетёрской роты. Были они сильно биты, и вид имели униженный и очень несчастный. Капитаном из штаба армии был зачитан приговор военно-полевого суда о признании вины за рядовыми девятой мушкетёрской роты пехотного Апшеронского полка Мухиным Алексеем и Ведёрниковым Ильёй в том, что они совершили кражу казённого имущества в пуд ржаной муки и потом обменяли её валаху на местную виноградную водку – ракию. Пойманные с поличным, пьяные солдаты вину свою чистосердечно признали и приговаривались теперь к повешению. Приговор был приведён в исполнение тут же, перед всем строем. Солдаты, видно, до последнего надеялись на его смягчение и опомнились только тогда, когда охранный комендантский плутонг из штаба армии потащил их к виселице. Зрелище было крайне неприятным, и по шеренгам шёл глухой ропот. Несчастных насильно, под их истошные крики втащили на специально сколоченный помост, надели им верёвочные петли на шеи и выбили из под ног скамейки. – Смотрите, что бывает с теми, кто от безделья и дури на преступления идёт! Смотрите и помните, что вы не только жизнь потерять можете, а и в памяти всего Апшеронского полка позором своё имя покроете! – орал в бешенстве Колюбякин. – А теперь за них в рекруты с родных общин ещё по двое, а то и по трое новых земляков забреют! Смотрите! И смотрели угрюмо солдаты на раскачивающиеся в смертной агонии тела. Нехорошая это была смерть, грязная! 27 декабря Лёшка оставил после окончания полевых занятий тех штуцерников, кто был с ним в последнем бою, и без долгих предисловий высыпал перед ними на подстилушку из кошеля монеты. – Вот, братцы, последний наш трофей. Решайте сами, как мы его делить будем, – и кивнул на блестящую горку. В ней лежали десять золотых двойных французских луидоров, семь серебряных экю, девять золотых пиастров и шесть серебряных кроненталлеров. Каждому из пятерых штуцерников досталось по два двойных луидора, по одному пиастру, экю и кроненталлеру. Четыре золотых и три серебряных монеты, которые не удалось ровным образом разделить, посчитали общими и передали Алексею на хранение. – А пошли-ка ребята угостимся по-человечески? – предложил егерям Алексей. – Я с нашим поручиком договорюсь. Скажу, что всё это под мою личную ответственность, без глупой дури и без излишеств, да ещё добавлю, что гостинцы его благородию от нас будут. Думаю, что он нам разрешит. С собой решили взять ещё и Федьку с Матвеем и Макарычем. Так, ввосьмером и зашли в ту уютную харчевню, что располагалась в подвале под большим домом богатого местного купца. Обстановка тут была в высшей степени колоритная. В большом зале с массивными колоннами, несущими стенами и перегородками из грубо отёсанного природного камня стояли дубовые столики с лавками, а полумрак подвала разгоняли светильники на стенах, и по большой сальной свече в бронзовом подсвечнике стояло на каждом столе, занятом посетителями. Лёшка огляделся вокруг. В зале, наполовину пока пустом, сидело сейчас несколько солдатских и офицерских компаний. Возле дальнего его края в нишах были два столика, по-видимому, занятых местными жителями, и около них стояли два паренька, играющих жалобную мелодию на скрипках. Было тут пока что не очень шумно, но всё основное веселье в таких заведениях начиналось обычно уже ближе к ночи. Никому мозолить глаза Лёшке не хотелось, а хотелось сейчас просто самому отдохнуть в человеческой обстановке и дать после многомесячных скитаний отдых своим людям. Поэтому он позвал слугу-распорядителя и положил в его руку некрупную серебряную турецкую монетку в два акче. – Saygın. Kimsenin bizi rahatsız etmemesi için arkadaşlarla nerede oturabileceğimizi söyle bana? (Уважаемый. Подскажи, где мы можем посидеть с друзьями, чтобы нам никто не мешал? – тур.). Распорядитель вежливо поклонился и позвал егерей за собой. Сбоку общего зала, неподалёку от компании валахов он раздвинул занавеску и завёл всех в уютную комнату с полукруглыми нишами и затянутыми зелёной тканью стенами. Распорядитель зажёг свечу со светильниками и с поклоном обратился к Алексею, интуитивно опознав в нём старшего: – Чего бы хотели уважаемые русские господа? – Нам бы хотелось хорошо поесть и выпить с друзьями, – ответил ему на турецком, как на языке общего местного общения, Алексей. – Пусть наш ужин будет очень хорошим и приятным весь этот долгий вечер, и тогда я с чистым сердцем смогу вас отблагодарить, – тихо, на самое ухо сказал он, как видно, опытному в таких делах слуге. Тот ещё ниже поклонился и быстро выскользнул за ширму, а егеря, сняв шинели и расстегнув зелёные доломаны, слушали пока мелодии валашских скрипачей. Скоро на столе были расставлены глиняные стаканы и пара кувшинов с красным вином, а в пузатых бутылках появилась крепкая ракия и палинка – местное фруктовое бренди. – Фруктового взвара принесите! – попросил Лёшка, и перед ним поставили кувшин с сокатой – культовым безалкогольным напитком, изготовляемым из ягод бузины. Первыми из блюд для закуски выставили несколько видов сыров, творога и брынзы. Тут же выставили яхнию – блюдо из тушеных овощей с бобами и фасолью, традиционную мамалыгу – круто заваренную кашу из кукурузной муки, лепёшки с сыром и муджей – острым чесночным соусом. – Ну, братцы, за матушку-императрицу Екатерину Алексеевну! – поднял Алексей первый тост, налив себе сокаты. – Ура! Ура! Ура! – рявкнули егеря и, дружно чокнувшись, выпили за первый тост. Обстановка в комнатке у егерей была непринуждённая. Они в меру выпивали под тосты и здравницы да вели разговоры на все те темы, какие только могли интересовать солдат. Вспоминали детство и семью, далёкое своё русское село, Россию-матушку и как они попали в рекруты. Поговорили о войне этой проклятой и о походах, вспомнили и помянули тех, кто никогда уже не будет с ними рядом. Всё шло своим чередом. Подали горячие блюда, из которых первым была чорба – густая горячая похлёбка, затем был подан фаршированный телячьим мясом перец и баклажаны, принесли зажаренную на гратаре (решётке) рыбу и мясо. Чуть позже появилась сармале – мясной фарш с рисом, завёрнутый в виноградные листья, и мититей – маленькими зажаренными на углях колбасками без оболочки. Аппетит был у солдат завидный, а блюда – «царские», и вся компания дружно работала челюстями, в первый раз в своей жизни съедая такую вкусную пищу. При хорошей и жирной закуске алкоголь головы не мутил, и только лишь Федьку тянуло выйти к скрипачам и спеть всему залу какую-нибудь свою песню, а ещё лучше было бы, конечно, сплясать. Уже по паре раз он получил оплеуху от Карпыча с Макарычем и, пообижавшись с пару минут, снова всё забывал, и его опять «тянуло к прекрасному». А в харчевне становилось уже шумно и весело. Откуда-то появились разбитные девахи в ярких юбках и платках, слышался громкий топот ног, пьяный гогот и визг. Скрипачи исполнили последнюю мелодию, вежливо всем поклонились и ушли, за ними потянулись и те две компании местных, что сидели с краю, неподалёку от егерей. Их место тут же заняли какие-то тыловики и начали что-то бурно праздновать. Может быть, какую-нибудь очередную свою победу над неприятелем, но об этом можно было только догадываться. Перед егерями поставили большие кружки с горячим фруктовым взваром, а на стол принесли местную выпечку в виде бубликов с кунжутом, сладкие пончики, пироги, варенье и мёд. – А чё расселись-то тут, а, вошь солдатская?! – сдёрнув ширму на пол, проорал какой-то толсторожий, с маленькими свинячьими глазками обер-офицер в грязном и мятом мундире. – А ну, пшлии отседова, пока вас всех тут взашей не выперли! – Это кто кого выпрет ещё! – рявкнул Федька, вскакивая со своего места. – Чё-ё! – проревел толстомордый, ещё более багровея на глазах и хватаясь за шпагу. – Придержите этого дурака! – рявкнул своим капралам Лёшка и сам подошёл к пьяному офицеру. Он подхватил его под руку и, легонько подтолкнув к выходу, вышел за ним. – Вашбродь, меня к вам Платон Никитич из армейского интендантства послал, сказал, что вы человек хороший и опытный хозяин, дескать, к вам можно будет по серьёзному делу обратиться, – и, достав империал, блеснул перед толстомордым золотом. Тот сразу преобразился, на его лице появилась какая-то слащавая улыбка, а в глазах блеснул алчный огонёк.