– Ну ладно, – сжал зубы Лёшка, – пободаемся с…ки, – и взял на прицел вычищающего ствол канонира. – Опа, а это кто тут у нас?! – чуть сзади правого орудия что-то кричал расчётам человек в европейской чёрной шляпе и в длинном плаще. Лёшке даже показалось на миг что-то знакомое из этих дальних отголосков голосов. – Никак француз тут?! – удивился он. – Но уж европеец, это уж точно, «как с добрым утром»! Ла-адно, – и он зло прищурился, взводя курок. – И тут вы России умудряетесь гадить, до прямой схватки с вами нам ещё далеко, так вы советниками нашу кровь берёте, местных туземцев цивилизованному бою, выходит, учите! – Лёшка явно разозлился и пристально всматривался в того в шляпе. А он, словно почувствовав его злой взгляд, достал сверкающую трубу и приставил её к глазу. Подзорная труба! Дорогая штука. Не каждый полковник или даже генерал может её себе позволить. – Внимание всем! Справа от крайнего орудия вражеский офицер в шляпе и в чёрном плаще! Всем прицелиться, стреляем на счёт три залпом – и сам тщательно приник к прицелу. – Раз! – мушка в целике плотно захватила далёкую фигурку. – Два! – Уравниваем дыхание! Три! Ну а теперь – плавный спуск, – пять штуцеров грохнули синхронно, и Лёшка, не глядя в сторону цели, рванул влево, увлекая за собой своих стрелков. А над их старой позицией клубилось облачко дыма, показывая противнику, откуда только что по ним вёлся огонь. Надо отдать должное, небольшая батарея, потеряв командира, не прекратила свою борьбу и продолжила обстрел русских позиций, но уже как-то медленно и неуверенно. Маневрировать турки не могли, и скоро один за другим упали ещё семь-восемь топчу, а после того, как Егор подстрелил заменившего европейца османа в красной феске, то и вовсе припустились бегом в тыл. Прижать пехотинцев оказалось и вовсе делом не сложным, тут уже и сами егеря-фузейщики начали работать скорострельным и точным боем. Сзади послышался барабанный бой, и показались полковые колонны, выходящие из леса и сразу же разворачивающиеся для штыкового боя. Русские ударили по турецким позициям тремя основными колоннами. Первая – гренадёрский батальон подполковника Толстого. Средняя – Апшеронский полк полковника Колюбякина и гренадёрский батальон Муромского полка. И третья колонна – Тенгинский пехотный и команда из других сборных полков под командой полковника Каковинского. Егеря бежали рассыпанным строем перед колонной родного Апшеронского и вели огонь из-за укрытий. Как обычно, фузейщики работали попарно, прикрывая друг друга при перезарядке, штуцерники же держались чуть чуть сзади, отстреливая на выбор турецких офицеров, унтер-офицеров и орудийную прислугу. Попытки неприятеля задержать движение наших войск, отстреливаясь в лесу, успеха не имели, штыковой бой турки не приняли и отступили, потеряв два своих знамени. Лёшка пробежал через брошенные позиции недавних противников, мимо тех самых двух орудий, что стоили столько крови егерям. Рядом с ними лежали с десяток трупов, а чуть в стороне виднелось и тело в чёрном плаще. Алексей подошёл и склонился над убитым. Два пулевых отверстия виднелись в его груди, пробитая треуголка валялась в несколько шагах, и волосы от белого парика ворошил лёгкий ветерок. «Что же ты искал тут, месье, мистер, синьор или как тебя правильно называть? – подумал Лёшка. – В любом случае ты был наш враг и то, что здесь искал, нашёл, забирая и русские жизни». – Карпыч, тут дело важное, найди нашего полковника Колюбакина, скажи ему лично, что мы тут европейского офицера, что здесь командовал турецкими орудиями, подстрелили, а потом пост у его тела выставили, чтобы можно было его тело потом хорошо осмотреть. Всё ли запомнил? – Так точно, запомнил, что тут запоминать, – проворчал пожилой капрал. – Сказать полковому командиру про иноземца из Европ и привести его сюда самому всё поглядеть. Так ведь? – Ну да, – кивнул Егоров. – Именно так, Иван Карпыч, именно так. – Макарыч, а вы с Тимофеем на караул у тела вставайте, никого к нему не подпускайте до подхода полковника Колюбякина, ссылайтесь на его личный приказ, если даже труп офицеры обшарить захотят – не пускайте, а то знаю я их, потом ничего из бумаг, никаких интересных зацепок не останется, – и шагнул в сторону, где из-под куста блеснул желтым отблеском какой-то металл. Лёшка протянул руку, и в его руке оказалась подзорная или, как сейчас говорили, зрительная карманная труба. Состояла она из четырёх колен, в разложенном виде была длиной около 40, а в сложенном – не более 15–16 сантиметров. Внешняя поверхность была латунной, первое колено, куда складывались остальные, было отделано красным деревом и затем покрыто мягкой кожей. На первом колене стояло клеймо мастера и виднелась надпись на английском. Чудесная вещь, как раз то, что нужно для дальнего обзора. Лёшка сложил её и убрал в карман камзола. По выходе из леса русские колонны двинулись дальше на отступающего противника в атаку, но неприятель, бросив два орудия, бежал. В преследование за ним пустился Вербованный казачий полк и гусары. Колонна Толстого прямо с марша вступила в Бухарест, а Колюбякин гнал противника до монастыря Вукарешт по южной Журжевской дороге. В Бухаресте турок практически не осталось. Сдалось только около пары сотен обозников, да в одном большом доме засело их какое-то количество и теперь вело огонь из всех окон по подступившим к ним русским. Почему они не ушли вместе со всеми, было непонятно, и, потеряв пару человек в перестрелке, полковник Толстой выставил пару орудий. После двух минут ведения огня из окон второго этажа выбросили белый флаг. Всё! Бухарест был взят! А в конце ноября уже вся русская армия расположилась на зимние квартиры. Апшеронский пехотный полк занимал их вместе со многими другими русскими частями в Бухаресте. Хлынули обложные дожди, грунтовые дороги и тракты превратились в непроходимые реки и болота, и всякая боевая деятельность противостоящих друг другу армий прекратилась. Войска отдыхали, принимали пополнение и готовились к новым боям. Глава 10. Вызов в штаб армии Апшеронцы занимали квартиры в северной части города, около озера Флоряска. Город был раскинут на большой площади, двухэтажные каменные дома на его окраинах были редкостью и стояли в основном в самом центре. Здесь же, на городских окраинах, все основные строения были одноэтажными и ветхими. Но в это промозглое время само наличие крыши над головой и жаркий очаг в доме было за радость. До каждого плутонга, до каждого рядового солдата в русской армии было доведено требование строжайшего исполнения дисциплины и доброго отношения к местному населению. Русские приходили сюда не как завоеватели и господа, а как освободители народов от векового османского рабства. За каждую серьёзную провинность в военное время ждало суровое наказание. Суды проходили быстро, и смертные приговоры в виде расстрелов и повешений приводились в исполнение незамедлительно. – Даже не вздумайте какую-нибудь курицу у местных стянуть! – обращался на каждом построении Лёшка к своему плутонгу. – Хозяйку ущипнуть или чего поболее учудить не смейте. Враз, коли пожалуется кто, жизни лишитесь, как вон эти двое, с Бутырского пехотного, что дочку хозяйки снасильничали. Гляди у меня, Федька, тебя это в первую очередь касается! Смотри, потом греха не оберёшься! – и Лёшка погрозил чернобровому смуглому егерю кулаком. – Да я что, господин старший сержант, без понятия, что ли, – бубнил обиженно Цыган. – Я же всё понимаю, не человек я, что ли? Ежели без согласия и доброй воли, то я, господин сержант, ни-ни, – и в строю послышались смешки. – Разговорчики! – рявкнул Алексей. – Забыли уже, что в строю стоите? Сейчас напомню всем, пойдёте у меня грязь месить, строевые приёмы и шагистику отрабатывая! Но дальше угроз дело не доходило, егеря меру и грань дозволенного знали, а у командира плутонга, несмотря на его молодость, был уже непререкаемый авторитет. Первого декабря с сопроводительной бумагой аж из самого штаба армии в егерскую команду прибыли знакомые сербы. Живан объяснил, что по их личной просьбе сам командующий явил милость к союзникам и разрешил им присоединиться к русской армии в качестве волонтёров, причём в любую часть, по их личному выбору. А куда же ещё им было идти, как не к своим спасителям егерям, с кем они уже и так удачно познакомились той холодной ноябрьской ночью в лесу. Куницын не был против такого. Быть на слуху у самого командующего армией было, конечно, лестно, тем более что у Милорадовича был при себе дарственный тульский штуцер, и огневая мощь знаменитого штуцерного плутонга, как его уже называли в полку, всё более и более возрастала. Ночью, уже сидя за столом, в углу у горячего очага, спросил Лёшка серба про его дальнейшие планы и о том, удалось ли ему выполнить порученное задание. Прихлёбывая горячий травяной взвар из глиняной кружки, тот мрачно покачал головой. Всё, что было нужно, он русским генералам передал. Но у императрицы Екатерины и её ближайших советников, по-видимому, пока не было желания вводить войска на Балканы и принимать в своё подданство сербов. Тут бы в близких к окраине империи причерноморских степях, на Дунае и в Крыму со всеми заботами разобраться, а потом уже и о дальних походах думать. Да и Австрия, судя по всему, свои интриги с турками затевает. Ей сейчас как кость в горле встало усиление России и симпатии к ней многочисленного славянского населения всего юго-востока Европы. – Помяните моё слово, Алексей, намутят Габсбурги, не дадут они вам сейчас турок добить, а вся эта Западная Европа им в этом поможет против русских, – пояснял свою точку зрения Милорадович. Что сказать, со всем этим Лёшка был согласен. Русский народ сполна вкусит интриг и чёрной неблагодарности в своё время, а сколько крови прольёт, страшно даже представить. И серб сердцем чувствовал искреннюю заинтересованность и участие нового друга. Через день в команду на освободившееся место погибшего Ефима Репкина прибыл из строевой роты ахтырцев Иван Кудряш. Капитан Смоляков и подпоручик Сенцов своё обещание, данное ранее Лёшке, сдержали. Был Ваня из сословия деревенских кузнецов и умельцев и силушкой обладал он немереной. Видом Иван походил на огромную квадратную колоду, что была вытесана из векового дуба, но, несмотря на кажущуюся с первого взгляда неуклюжесть, тем не менее, был он очень подвижен, сообразителен да весьма зорок, что было весьма немаловажно в егерском деле. Кудрявые светлые локоны спадали у него ниже висков, и парик солдату не требовался. Это обстоятельство вызывало постоянные шутки боевых товарищей и служило предметом для вечных шуток и подколок. Днём его вместе с сербами готовил к хитростям стрелкового дела Карпыч совместно с лучшим снайпером команды Егором, а уже после обеда он возился с Егоровым и дядькой Матвеем в той местной кузнеце, что стояла в конце улицы у длинного оврага, спускавшегося к озеру. Дрэгос, кузнец валах, был не против того, чтобы русские у него там возились, да и сам им зачастую помогал. От этого ему был только прибыток. Армейцы ему взамен натащили всякого железа, которое всегда ценилось очень высоко и каковое всегда можно было потом использовать в своём деле с хорошей выгодой. Первое, что Лёшка сделал с помощниками, так это спаял из листовой катанки восемь плоских котелков с глубокими крышками. Теперь их можно было носить по одному на пятёрку и готовить в них самую простую пищу на костре. Для штуцера были сделаны крепления и клинковый съёмный штык, выправленный из длинного австрийского кортика, и теперь Лёшка мог противостоять в рукопашной любому противнику. Третья его задумка касалась гренад. Те, что у него были, уже подходили к концу, и оставалось их из всего ящика где-то около дюжины. Оружие это было, конечно, капризным, и срабатывало оно через раз, но и недооценивать его в ближней схватке или же в тех же боях в жилищах было нельзя. Жаль, что его сняли с производства, и найти теперь было весьма непросто. Немаловажным фактом было и то, что гренады были мало эффективны на расстоянии более десяти шагов. Бывало, что, взрываясь, они зачастую раскалывались на две половинки, а что такое два поражающих элемента во время боя?! Ни-че-го… Поэтому Лёшка провёл небольшое усовершенствование. Выбрав взрывной состав через запально-затравочное отверстие, он заменил его свежим, всыпав туда же вовнутрь и мелкой дроби. Фитили были заменены на новые артиллерийские с качественной селитряной пропиткой. Поверх гренад словно ожерелья были посажены на хороший клей мелкие картечины, а сверху наклеено плотное полотно. Получилось, конечно, с виду неказисто, и вес гренад повысился почти до двух с половиной фунтов, но работать они должны были значительно лучше старых. Десятого декабря Алексей был срочно вызван в дом, который занимал командир его команды поручик Куницын. За столом с Фёдором Семёновичем сидел незнакомый капитан, с которым они увлечённо беседовали, попивая, как Лёшка понял, ракию из небольших глиняных плошечек. – Вот, Ляксей, по твою душу из самого штаба армии господин капитан явился, что уж ты там натворил, я не знаю, он мне того не говорит, но велено тебе за ним двигать. Не припоминаешь за собой грехов? – и он уставился с улыбкой на Лёшку. – Никак нет, ваше благородие! – по-уставному ответил Лёшка и вытянулся по фрунту, как и предписывалось уставом, перед начальством. Как-никак человек из штаба на них смотрит, так пусть видит, что в подразделении порядок и положенные уставные отношения. – Да ладно, Федь, ну что ты тут пугаешь сержанта? Он, можно сказать, без пяти минут сам офицер уже, я вон давеча бумаги на него по приказу главного квартирмейстера в военную коллегию готовил. Эко тут строго-то у вас, егерей! – А то как же! – подкрутил с важностью ус Куницын. – Порядок, брат, он прежде всего в войсках должо-он быть. Главный квартирмейстер армии полковник Денисов Иван Фёдорович принял Лёшку незамедлительно. В большой комнате двухэтажного дома стоявшего в центре Бухареста, было натоплено и светло. За столом сидели трое, и самое приятное, что одним из сидящих был его старый знакомый офицер-картограф барон Генрих фон Оффенберг. Хозяином в комнате, судя по всему, был невысокий крепкий мужчина с умными глазами и волевым подбородком, чуть в сторонке сидел какой-то невзрачного вида штабс-офицер с острым носом и хитрыми глазами. Лешка, доложившись по всей форме, замер на пороге в ожидании дальнейших указаний. После долгой паузы, повисшей в комнате, пока его все внимательно разглядывали, мужчина с волевым подбородком кивнул и предложил присесть господину портупей-юнкеру за стол. – Итак, – начал он глухим сильным голосом, глядя Алексею прямо в глаза, – вы, юноша, лично подстрелили того иностранца, что командовал батареей в последнем бою под Бухарестом, а потом обыскали его и, выставив караул у трупа, послали затем сообщение в штаб? – Так точно и никак нет, вашвысокоблагородие! – рявкнул Лешка, вскочив со своего стула. – Тише, тише, сержант, давай-ка вот без всего вот этого, мы ведь сейчас в штабе, и будем здесь говорить спокойно и как взрослые люди, – поморщился полковник и кивнул Лёшке на стул, предлагая присесть. – Итак, почему сразу так точно и никак нет, поясните? – Во время боя под Бухарестом, – начал рассказ Лёшка, – мне было приказано командиром моей команды сместиться с егерями-штуцерниками к турецкой батарее, которая прижала наших стрелков к земле, а нескольких из них и вовсе убила или покалечила своим огнём. Мы начали отстрел орудийных расчетов, и я увидел, что ими командует человек в чёрном плаще и в шляпе-треуголке. Это был явный европеец по всему его виду, и мне даже показалось, что я слышал обрывки команд на французском языке и ругань. – Вы настолько хорошо знаете французские ругательства? – вдруг неожиданно резким и волевым голосом задал вопрос тот серый офицер с острым носом, что сидел поодаль, а его глаза буквально впились в глаза Алексея. «Понятно, – подумал Лёшка, – похоже, этот тут, что-то типа наших “особистов”, и будет он теперь пытаться меня поймать на всяких несостыковках или же на каких-нибудь неточностях». – Ваше высокоблагородие… – начал Лёшка. – Зовите меня просто Сергеем Николаевичем, – попросил «особист». – Хорошо, Сергей Николаевич, – кивнул Лёшка. – «Каналья» и «мерде» – это можно отнести к ругательствам? Все трое сидящих переглянулись между собой. – Более чем, – протянул «особист» с улыбкой, – более чем. А вы хорошо разбираетесь во французских ругательствах. И, кстати, в турецком языке тоже, – и он опять многозначительно переглянулся с сидящими. Лёшка покраснел и опять вскочил со стула. – Господин полковник! – и он твёрдо посмотрел в глаза главному квартирмейстеру. – Ваше высокоблагородие, я достаточно хорошо знаю турецкий, английский и немецкий языки, хуже – арабский и французский, и этих знаний никогда ни от кого не скрывал, если меня в чём-то подозревают… – Успокойтесь, сержант, – оборвал его Денисов, – и не стройте из себя обиженную мамзель! Если бы мы вас в чём-нибудь подозревали, то вы бы давно бы уже сидели в каком-нибудь тёмном подвале и рассказывали там всё то, что нам от вас было бы нужно. Так что извольте сесть и продолжить беседу в спокойном тоне. Лёшка повиновался, и за столом повисла неловкая пауза. – Лексей, мой друг, – с улыбкой прервал тишину Генрих, – я уже рассказал всем здесь присутствующим про нашу первую встречу и как вы меня выручили и даже спасли. Все здесь знают про ваши подвиги при Кагульском сражении и при Бендерах, и вы нас, старых штабных крыс, интересуете сейчас как внимательный и интересный человек. Замечу, наш человек, человек, верный Российской империи, поэтому не обижайтесь на господина Баранова Сергея Николаевича и на эти его острые подначки, что поделаешь, это его работа, искать мелкие детали в большом деле. Удивительно, но у барона вообще не было того немецкого акцента, к которому уже так привык Лёшка. Говорил он на совсем чистом русском языке и не походил на того инфантильного и простого немца, с каким когда-то Алексей познакомился. Похоже, что к очень серьёзным людям он попал на разговор – ну что же будем разговаривать, за ним грехов нет, – решил Лёшка. – Ну вот и ладно, – словно прочитав мысли сержанта, продолжил разговор Денисов. – Итак, вы подстрелили человека в шляпе и потом, обыскав труп, оставили караул и оправили с сообщением в штаб своих солдат? – Никак нет, – ответил сидя Алексей. – Стреляли мы в этого в шляпе по моему приказу все впятером, у кого только штуцера были, это чтобы уж надёжно попасть в него, потому как слишком там было большое расстояние до цели. Попали две пули в тело и одна в шляпу. Труп я не обыскивал и даже к нему не притрагивался, это могут подтвердить все присутствующие там солдаты. Вы можете их сами спросить. – Спросим, – улыбнулся «особист», – продолжайте, пожалуйста. – В своих людях я тоже уверен, они бы его не трогали и ничего бы с него не взяли, – продолжил рассказ Лёшка. – Караул для хорошего солдата – это святое. А они, смею вас уверить, – хорошие солдаты. Мой караул никого к тому трупу не подпустил, я уже их об этом сам спрашивал. Да, я признаюсь, что подобрал поодаль зрительную трубу, но взял я её из кустов, а не с самого убитого, посчитав это как право на законный трофей, – закончил рассказ Алексей и посмотрел на сидящих перед ним. – Она при вас? – задал вопрос Денисов, и Лёшка выложил подзорную трубу на стол. Минут десять её рассматривали все трое офицеров. Баранов даже раскрутил съёмную панель и всё там внутри тщательно проверил. Ничего подозрительного в этой трубе не было.