– Господин сержант, там это, голоса чьи-то вдалеке слышны, и, кажись, даже крики какие-то были, – доложился Иван, ожидая дальнейших указаний. Вокруг стояла такая темнота, что, как говорится, глаз можно было выколоть. Чуть качались верхушки деревьев под лёгким ветерком, роняя на землю последние осенние листья. – Костры затушить! – отдал команду Егоров. – Всем проверить оружие, амуницию, одёжу и обувь, чтобы ничего не гремело и не хлябало при ходьбе и чтобы как кошки на мягких лапах крались! Не дай бог, под кем-нибудь какая веточка хрустнет – костровыми дежурить устанете! – пригрозил своим егерям Лёшка, поправляя свой штуцер. – Егор, Карпыч, Матвей, Фёдор и ты, Тимофей, вы те ещё лесовики, так что вы идёте первыми, шагах в двадцати от всех. Всё время там слушайте и оглядывайтесь вокруг. Фёдор вон как рысь ночью видит, его самым первым поставьте. Всё, вперёд! – и плутонг «на мягких лапах» заскользил в ту сторону, в которую им указал Ваня. Минут пять не было ничего слышно, кроме скрипа стволов, шороха листьев и веток, и когда уже все подумали, что дозору померещились все эти дальние крики, бывшие на самом деле стоном деревьев, впереди вдруг действительно послышались голоса, а потом раздался истошный человеческий вой. – Ой! Жуть-то какая! – схватился за Лёшку Кнопка. – Никак, нечистая сила человека мучает и его кровь в лесу пьёт?! Я слышал, что есть тут такое, в этой проклятущей Румынии, и всем этим здесь какой-то чёрный граф заправляет. Рядом послышалось испуганное бормотание егерей и шёпот молитв. – Ага, и его Дракулой зовут, да? – ехидно переспросил молодого егеря Алексей. – Точно, точно, именно так, – закивал головой Кнопка. – Это самый главный вурдалак во всех этих местах! Лёшка отчётливо представил, как два десятка мужиков с бледными лицами стоят сейчас вокруг них и в испуге быстро-быстро крестятся. Они шли на крепостной вал под свист пуль и картечи, резались часами на штыках, выносили из под огня своих раненых, а вот тут им было действительно страшно, очень страшно, и они ничего не могли с собой поделать, суеверие в народе было всегда. – Ну что сказать, Вань, есть такая сказка про Валашского Дракулу – Лёшка остановился и чуть повысил голос, чтобы его слышали все. – Только ведь это в Трансильвании, вёрст эдак за триста отсюда, в западных горах Карпатах. Нет, но сказка-то, конечно, страшная, слов нет, про то, что он кровь людскую пьёт и детей малых ест, на чёрной карете опять же потом раскатывает и даже летает, ежели это ему вдруг приспичит. Только ведь и у нас такого в России навалом. Вон у нас вообще Баба-яга что в ступе, а что на метле летать может. Драконы страшные о трёх голов жаром пышут, а Кощей, тот и вовсе бессмертный, и ничего ты ему сделать не можешь, хоть как не пытайся. Колобки эти по тропинкам катаются, волки серые царевен с царевичами возят, Соловьи-разбойники с ног своим свистом добрый люд валяют. Да много у нас чего есть, куда там какому-то кровопийцу мелкому до наших страшилок. Так ведь ты ж природный русак, Ванька! С крестом на груди и с ладанкой от матушки на шее, до сих пор жив вон и их не боишься, а тут какого-то чёрного графа местного испугался. И не стыдно тебе, а Вань? Уже целую минуту Лёшка слышал фырканье и откровенные смешки от окруживших их егерей. Боевой дух отряда был полностью восстановлен, трусишка посрамлён, и теперь со служивыми можно было брать в плен любого Дракулу или ещё какого графа. – Не нужно бояться нечистой силы, братцы, вы ведь православные солдаты, на вас же крест есть. Это вот вас всякая нежить и нечисть боится и только от одного звука ваших шагов уже дрожит и прочь убегает. А вот людей нужно опасаться, люди, они ведь разные бывают. Вот и поглядим, кто же нас там ждёт, вперёд, ребята! – и они пошли крадучись дальше. – Ляксей Петрович, там человек сорок-пятьдесят османов на поляне копошатся, а с ними ещё вроде как пятеро пленных, связанных верёвками. Правда, одного они уже при мне там прирезали, а до этого его всё огнём пытали, это он так орал, – докладывал Алексею Егор. – Часовых заметили там троих, да они так себе караул там несут и всё больше на это представление таращатся, чем в сторону леса. – Ясно, – кивнул Лёшка, – тогда разбиваемся все на шестёрки, перво-наперво нужно будет по-тихому часовых снять, ну а потом уже все разом ударим их всем, что у нас есть, и в штыки. Тут главное – внезапность и натиск. Для всех вас сигналом будет взрыв гренады или первый выстрел. Отстреливайте после того всех, кого сможете, ну а дальше – в атаку, и да хранит нас всех Бог! На небольшой поляне шагах в ста от лесной дороги пылали несколько костров, возле них мелькали тени османских солдат, а около самого большого их вообще кучковалось около двух десятков. Остальные турки сидели у костров и, по-видимому, варили в котлах баранью похлёбку, во всяком случае, так подсказывал сейчас Лёшкин нос. Возле большого костра сейчас происходило что-то нехорошее, оттуда слышался истерический крик на турецком и свист плётки. Из троих часовых двое сейчас стояли рядышком и, повернувшись боком к лесу, о чём-то оживлённо разговаривали, всматриваясь в то, что происходило у большого костра. Третий часовой с противоположной стороны поляны службу нёс как положено, и его худая поджарая фигура в белом тюрбане с длинным ружьём в руках мелькала в неровных отблесках костра, скрываясь иной раз от глаз в тени. Дальнего караульного должны были срезать Федька с Егором. Двоих с Лёшкиного края ему нужно было убрать совместно с Макарычем и Тимохой. Около того костра, где сейчас было особенно шумно, вдруг раздался резкий крик, перешедший затем в громкий хрип. «Самое время!» – решил Алексей и выскользнул из-за кустов. Всё произошедшее потом уместилось по времени в минуты три-четыре, не больше. – Раздувайте трут, – попросил Лёшка шёпотом дядьку, а сам расстегнул чехол с метательными ножами. Привстав на корячки и выдохнув, он резко выбросил оба метательных ножа с рук. Ближайшему часовому нож, как видно, перебил шейную артерию, и тот, не издав стона, рухнул как подкошенный на землю. Второй караульный был чуть прикрыт телом товарища, и клинок, вспоров мышцу спины и, как видно, задев ребро, чуть отклонился и уже затем вошёл дальше в лёгкое. Турок вначале как-то тихо ойкнул и уже затем, тонко завизжав, начал заваливаться. – Бросайте! – заорал Лёшка, понимая что «по-тихому» всё равно теперь уже не получилось, и выхватил пистолеты. Бабах! Бабах! – сработали две из четырёх заброшенных гренад. Бух! Бух! – грохнули одновременно пистолетные выстрелы. И со всех сторон поляны ударили фузеи и пистоли егерей. – Ruslar geliyor! Birçok Rus! Etrafımız sarıldı! Kendini kurtar! (Русские идут! Много русских! Нас окружили! Спасайтесь! – тур.) – заорал во всё горло Лёшка, разряжая свой штуцер в ближайшего османа. – Ура-а-а! – неслось с северного полукольца поляны, и из темноты в блеске кинжалообразных штыков вышла шеренга солдат. – Kendini kurtar! (Спасайтесь!) – проорал самый сообразительный, и три десятка османов ринулись в панике в тёмную часть леса, где не было этих страшных своей внезапностью врагов. В этот раз для егерей всё обошлось малой кровью, у одного только Трифона пуля того самого одиночного турецкого часового обожгла бок, и он теперь ходил скособочившись и шипел, как рассерженный кот. На поляне лежало с десятка полтора убитых и раненых османов, а около костра кроме того виднелись совсем не похожие на них фигуры в чёрном. Две из них были неподвижны, а три, связанные верёвками, шевелились и, приподняв головы, всматривались в подходящих к ним людей. – Кто такие, откуда и как в плен к туркам попали? – бросил Лёшка, присев на корточки перед самым старшим по возрасту, одетым в чёрную меховую телогрейку и шаровары, без шапки и сапог. – Ја сам старији, разговарај са мном, – раздалось сбоку, там, где лежал молодой и высокий мужчина. Язык был понятный и перевода не требовал. – Развяжите пленных! – отдал своим солдатам команду Лёшка и представился сам: – Старший сержант армии её императорского величества Егоров Алексей. Егерская команда Ахтырского пехотного полка. С кем имею честь? – и он посмотрел вопросительно на растирающего запястья рук мужчину. – Живан Милорадович. Српске стрелице. Ја сам шеф одреда. Највероватније оно што је од њега остало (Сербские стрелки. Я старший отряда. Вернее, всего того, что от него осталось. – серб.), – и серб кивнул на своих товарищей. – Ого-о, – протянул Алексей. – Эка вас так далеко от Родины-то занесло. Тут от Балкан, небось, все восемьсот верст, и то это если по прямой будет. Как только дошли-то до нас, братцы? – Далеко, далеко. Дуго смо шетали. Читав одред је путем нестао. Мислили смо да ћемо бити готови ако не за вас. Хвала браћо! (Далеко, очень далеко. Долго шли. Весь отряд сгинул по пути. Думали, и нам конец, если бы не вы. Спасибо вам, братья!) – и серб попытался встать на своих онемевших от долгого спутывания ногах. – Тихо, тихо, Живан, – подхватил под руку Милорадовича Лёшка. – Подожди немного, сейчас кровь разойдётся, вот тогда и походишь. Он оглядел остальных сербов. Двоих связанных уже освободили, и они так же, как и их командир, растирали свои онемевшие конечности. А двоим их товарищам помощь уже не требовалась. Оба были жестоко умучены, и, глядя на растерзанные и обожжённые тела, Алексей только лишь покачал головой. – Не любят они вас, брат Живко, шибко не любят турки сербов. – Као и твој брат. У сваком Србину постоји део Руса. Ми смо с Русима људско море, а без Руса пола кола (Так же как и вас, брат. В каждом сербе есть часть русского. Нас с русскими – людское море, а без русских – полтелеги), – и, чтобы его лучше поняли, изобразил всё это жестами. Да всё и так-то было всем понятно. – Так, быстро всё тут заканчиваем! – отдал Алексей команду. – Сербов и трофеи забираем с собой и быстро, очень быстро уходим все отсюда. Не ровён час, эти обиженные за своей похлёбкой вернутся, вот и окажемся мы тогда на их месте. Через десять минут на поляне остались лишь догорающие костры, трупы да постанывающие раненые, которым была предоставлена свобода и шанс на жизнь. Ночевали в своей ложбине, окружившись караулами. На ужин теперь была баранья похлёбка из захваченных у турок котлов и разваренное, вкусное мясо. – Мне нужно до ваших старших, – попросил Лёшку Милорадович. – У меня к русскому командующему послание, зашитое в жупан, – и он кивнул на свой кафтан под телогрейкой и, чтобы русский понял его язык надёжнее, распахнул верхнюю одежду, демонстрируя подкладку. – Не нужно, Живан, я всё понял, – кивнул Лёшка, – завтра утром я дам провожатых из своих егерей, и они вам помогут добраться в штаб бригады. – Хвала ти, брате! – прижал ладонь к сердцу Милорадович. – Не за что, брат! – улыбнулся Лёшка. – Сербы и русские – братья навек! Ложись давай спать, скоро уже утро. А сам Алексей, ложась, думал: «Этот славянский, братский народ действительно, пожалуй, единственный из всех европейских, кто никогда, НИКОГДА не предавал Россию и русских! Это в отличие от всяких там «братушек» и прочих, за свободу которых было пролито столько русской крови. Но это всё в будущем, а пока нужно было эту кровь проливать все эти два долгих и яростных века! Всё, а теперь спать…» – Хвала, браћо! – поблагодарили своих освободителей сербы, уходя в сопровождении егерей по дороге. – Хвала ти, брате Алексей! Я буду проситься к тебе, у тебя хороший отряд, – обвёл провожающих взглядом Живан и побежал догонять Милоша с Петаром. – Егор, сопроводишь сербов в штаб нашего полка и передашь полковнику Колюбякину мой рапорт, – наказывал Лёшка старшему пятёрки сопровождения. – Потом спросишь указаний для нас у его высокоблагородия, запросишь провианта у каптенармуса и сразу же назад. – Ясно, Ляксей Петрович, – кивнул с готовностью Егор, – сделаем, – и пошёл вслед за командой. Глава 9. Подзорная труба В четырёх верстах от Бухареста лесная дорога вышла к монастырю в Колентине, именно возле него турки и решили преградить путь русским и дать им здесь сражение. Уже часа два егеря вели беспокоящий огонь по турецким порядкам, нервируя их и заставляя находиться в постоянном напряжении. Теперь с Лёшкиным плутонгом находилась и вся егерская команда Куницына да и егеря от других полков. – Патроны берегите, братцы, не жгите их понапрасну, скоро с нашими колоннами вперёд пойдём! – отдал команду поручик, перебегая по цепи своих стрелков. – Алексей, возьми своих штуцерников, сдвиньтесь на левый фланг, во-он за ту кривую балочку, там у османов пара орудий бьёт лихо, уже троих наших насмерть положили, заставьте хоть вы их, что ли, замолчать! – Ясно, вашбродь, сделаем, – кивнул Лёшка, заканчивая перезарядку штуцера. – Егор, Карпыч, Потап, Тимофей – за мной! Макарыч, ты пока тут за старшего остаёшься, далеко без нас не заходите, там у турок кавалерия есть, увлечётесь, так порубают всех влёгкую! – Понял, Ляксей Петрович, не беспокойтесь за нас, чай, побережёмся, – отозвался Лёшкин заместитель. – Сами там осторожно с пушкарями, у них ведь дальность боя не сравнится с фузейной. Перебежав за балку, Алексей увидел прячущихся за буковые стволы и коряги егерей из второго плутонга. Одна их пара перетаскивала в тыл окровавленного солдатика с размозжённной рукой, а несколько тел в зелёном лежали и вовсе уже без движения. Со стороны турецких позиций раздался громкий хлопок, и по стволам, вырывая щепки и сбивая ветки, ударила крупными пулями дальняя картечь. Бах! – раздался ещё один выстрел, и над балкой с воем пронёсся ещё один заряд. – Жарко тут, – подумал Лёшка и взглянул в ту сторону, где шагах в четырёхсот-пятисот от них, в стороне турецких позиций, клубилось облачко порохового дыма. За вырытыми и обложенными земляным бруствером окопами был небольшой холмик, именно с него поверх голов своей пехоты и били сейчас две турецкие пушки. – Какая хорошая позиция, что-то пушкари османские так грамотно работать начали, не похоже это что-то на них, – прикидывал расстояние Лёшка, наблюдая, как слаженно работает турецкий расчёт, прочищая ствол пушки банником. Турецкая артиллерия, превосходя русскую количеством стволов и калибров, уступала ей как по качеству и совершенству орудий, так и по степени подготовки своих артиллеристов. Топчу, османские артиллеристы, были консервативны, это был словно закрытый от чужаков клан со своими давними традициями и закостеневшими вековыми правилами. Новой тактике ведения войны тут было очень трудно пробиться, поэтому турецкая артиллерия и проигрывала австрийской, а уж тем более передовой во всех отношениях русской. Большинство османских орудий были железными, тяжёлыми и весьма крупных калибров, что отрицательно сказывалось как на их транспортировке, так и на скорострельности. Передков в османской артиллерии до 1771 года вообще не употребляли, и вся упряжь в ней была верёвочной или кожаной. В бою же топчу занимали стационарные позиции у долговременных укреплений или возле лагеря и, больше уже никуда не передвигаясь, палили с одного места. По воспоминаниям Петра Ивановича Панина, командующего второй русской армией, «как лафеты под ними с такою неудобностью, так и канонеры их с таким неискусством, что совсем не имеют способу орудия свои скоро не только по неприятеле нацеливать, ниже из стороны в сторону обращать, отчего пушки их… стреляя большею частью все по тому одному месту, по коему сперва начинают, очень мало или, так сказать, почти и ничего неприятелю вреда не делают». Но тут картина была несколько иной. Чувствовался толк от этих артиллеристов, оттого-то, при их хорошей огневой поддержке и турецкие пехотинцы вели себя так уверенно, перебегая вполне себе открыто и ведя дальний и беспокоящий огонь. – Четыреста пятьдесят шагов дистанция! – крикнул Лёшка своим. – Выбиваем прислугу орудий, а потом уже и пехоту прижмём! Бах! – и он, прицелившись, выжал спусковой крючок. Крайний канонир выронил банник, пошатнулся и, опустившись на четвереньки, начал отползать в тыл. Бах! Бах! Бах! Бах! – раздались хлопки выстрелов остальной команды русских снайперов. – Меняем позицию! – крикнул Лёшка и сместился бегом влево. Достав из патронной сумки моточек кожаного пластыря, он оторвал два небольших кусочка и, положив их накрест, чуть вдавил в срез ствола пулю. Хлоп, хлоп, хлоп – подбил её в ствол молоточком, а сам, чуть высунувшись из укрытия, наблюдал за турецкими канонирами. Вот они перестали суетиться возле стволов и отбежали назад. – Всем лечь! – дико заорал Лёшка и сам прижался к земле. Бах! Бах! – грохнули почти синхронно орудия, и то место, где только недавно были штуцерники, вспахали десятки крупных картечин.