Платьице – Так, девочки! Сейчас мы будем переводить лекала выкройки на ткань! Для этого нам нужна изнанка будущего изделия. Складываем пополам всю ткань, изнанкой наружу, и прикладываем выкройки вдоль кромки! Кузнецова! Вдоль кромки, а не поперёк! Теперь фиксируем на ткани булавками и очерчиваем контур каждой детали с прибавкой два сантиметра! Кандинская! Два сантиметра, не пять! – учительница труда вещала свои инструкции девочкам седьмого класса. На дворе были девяностые, и подрастающие девочки уже привыкли, что чего-то может не быть, а что-то появляется неожиданно и не всегда приятно. Привыкли они и к тому, что взрослые вокруг были вечно заняты, неразговорчивы и двигались, будто сжатые пружины. Взрослые добывали деньги и продукты. Им было не до расслабления. Оттого и дети девяностых взрослели раньше и выясняли волнующие вопросы всё больше сами. Однако случалось всякое. Например, сейчас Наташа Кандинская с ужасом посмотрела на свою нежно-розовую ткань в мелкий цветочек и поняла, что перепутала изнанку с лицевой частью. А ткань достала бабушка из своих закромов, и другой такой больше нет… Тяжёлые, горькие слезинки скатились из её глаз и расползлись маленькими пятнышками на будущей ночной рубашке. Девочка всхлипнула и низко склонилась над тканью. Восковой карандаш, которым она обводила выкройки на ткани, был чёрного цвета. Учительница труда, как назло, как раз ходила по рядам и проверяла, как ученицы усвоили её инструкции. Увидев Наташину ткань, она нахмурилась и громко воскликнула на весь класс: – Кандинская меня снова плохо слушала и испортила ткань! Вот для кого я тут уже двадцать минут повторяю одно и то же!? Наташины плечи затряслись от беззвучных рыданий. Не выдержав учительского гнева и общих насмешек, она выскочила за дверь и убежала в туалет. Там она просидела до самого конца урока. Грустно склонив голову, Наташа шла домой. Больше всего на свете ей сейчас хотелось, что бы кто-то её обнял и сказал, что всё это пустяки. Вот Карлсон, он бы сказал ей сейчас: «Да я тебе достану десять тысяч таких тканей! А хочешь, сошью тебе, сколько угодно ночных рубашек!» Девочка улыбнулась, словно Карлсон уже прилетал и всё исполнил. Дома она пообедала и сделала уроки. Сказать бабушке о своей промашке она не решилась. Та ворча выгнала её погулять во двор. Там Наташа немного отвлеклась от грустных мыслей и поиграла с соседскими мальчишками в снежки. Ближе к вечеру девочка вспомнила о своей ткани и тихонько достала её. Чёрные следы на розовом фоне сразу бросались в глаза. Наташа вздохнула и принялась стирать ластиком свою досадную ошибку. Но чем больше она тёрла, тем заметнее становилось. Полчаса усилий, и на ткани образовались тёмные разводы. Наташа заплакала горькими-прегорькими слезами. В таком настроении и застал её пришедший с работы папа. – Что случилось, девочка моя? Кто тебя обидел? Наташа только замотала головой и молча указала на розовую ткань. – Мда, неприятно. Восковые мелки на лицевой стороне, да? Ну, так это поправимо, у тебя ж папка есть. Сейчас растворителем обработаем, постираем, и будет как новенькое всё! – бодро предложил папа. Наташа вытерла слёзы и робко спросила: – Правда? – Конечно! Разве ЭТО стоит твоих слёз!? Наташа улыбнулась. И её папа, простой инженер, работающий на трёх работах, чтобы прокормить семью, взялся за дело с таким рвением, словно от его усилий зависело благополучие всех близких или тринадцатая зарплата. Он осторожно подобрал нужный растворитель, нанёс его на ткань, затем хорошенько потёр её руками, и, словно по волшебству, противные чёрные разводы отступили, ушли в небытие. Наташа, молча наблюдавшая за происходящими метаморфозами, восхищенно воскликнула: – Папа, они растворились! Папа, ты меня спас! Ура!!! – Погоди, Натка, нужно постирать с мылом хорошенько, а то запах будет, как в автомастерской! – улыбнулся отец. Вскоре ткань была отстирана и теперь уже выглядела как новенькая. В этот вечер Наташа засыпала со счастливой улыбкой на лице. Забылись слёзы и недобрые слова учительницы труда, и то, что мама была на дежурстве в больнице, и ворчащая бабушка. Помощь пришла! Она, Наташа, была не одинока, её любили и оберегали! И все неурядицы казались мелкими и незначительными. Назавтра после школы Наташа первым делом как следует нагладила и отпарила ткань, а затем взялась за выкройки. На этот раз она выбрала изнанку и старательно обвела лекала. Довольная от проделанных трудов, Наташа взялась за остальные уроки, потом помогла бабушке с ужином и отправилась гулять. Поэтому когда, наконец, наступил день с уроками труда, она была спокойна. – Сегодня у нас будет раскройка деталей и черновая намётка изделия. Здесь нужна точность и внимательность! Слышала, Кандинская? Наташино спокойствие тут же куда-то делось, и она вся сжалась внутри. Всё её тело вспомнило, что она невнимательная, неаккуратная, что она не может. Напрасно Наташа пыталась унять трясущиеся руки, они всё равно дрожали мелким листом. Оттого раскройка длилась почти вечно: спина и голова горели огнём, ладони вспотели, и всё казалось странно нечётким от напряжения. Когда общее действо закончилось, другие девочки весело пересмеивались меж собой и хвалились получившимися деталями будущей ночной рубашки. Наташа одна молчала. И в своём одиноком молчании с ужасом рассматривала то, что у неё получилось. В волнении она перепутала линии разреза, и спинка получилась шире, чем должна была, один бок был длиннее, а горловина имела странную форму. Наташа закрыла глаза, представляя, что провалилась в глубокую и тёмную нору и никто-никто её не видит. – Кандинская! Что это!? – раздался строгий голос учительницы. Наташа съёжилась ещё больше. Кто теперь ей поможет, кто спасёт!? – Надеюсь, никто не будет это носить. Переделаешь к следующему уроку и покажешь мне! А сейчас можешь идти домой, намётывать тебе всё равно нечего, – сухо отрезала учительница и пошла дальше по проходу между партами. С одной стороны, Наташе ничего не сделали – даже двойку не поставили. Но это публичное унижение и признание того, что она ничего не может, прочно впечаталось в неё тяжким приговором. Минуты, когда она собирала портфель длились и длились. В полной тишине Наташа пробиралась к выходу из класса. Но стоило ей выйти и затворить за собой дверь, как раздался общий смех и оживленные разговоры. Наташа вздрогнула, как от удара, и медленно пошла в раздевалку. На улице шёл пушистый, ласковый словно бабушкина перина, снег. Каждая снежинка плавно кружилась, ненадолго замирая в воздухе, будто показывая всем свои белые кружева. Наташа шла и не видела всей зимней красоты, что так старательно разворачивалась перед ней. Она чувствовала холод внутри и снаружи. Ей так хотелось сейчас опереться на кого-то или что-то, но опора никак не находилась. Её душили слёзы и собственное одиночество. Но плакать в голос она не могла, её так воспитали: на улице было людно, да и она была уже не маленькая. Скупые слезинки беззвучно скатывались по щекам. Так она и шла бы траурным шагом до самого дома, но одна нога ступила на лёд, спрятанный под снегом. Наташа ничего не успела понять, как оказалась на снегу, упав плашмя на спину. Словно невидимая рука повалила её наземь и заставила смотреть на волшебные снежинки, летящие прямо в лицо, вдыхать зимний свежий отдых и остановиться в своём самобичевании. Наташа лежала и плакала, вспоминая все свои обиды и боль и не в силах подняться на ноги. Снежинки деликатно прикрывали её слёзы и омывали их небесной влагой. Мимо шёл старшеклассник из Наташиной школы, знатный драчун и хулиган, которого боялся даже директор и не знал уже, что с ним делать. Не говоря ни слова, он остановился рядом с Наташей и, склонив своё серьёзное лицо над ней, мягко, но решительно поднял её на ноги. На мгновение глаза девочки встретились с его глазами, и она увидела в них не ожидаемую злобу и агрессию. Она увидела боль, нежность, участие и доброту. Что-то перевернулось в Наташе. Она и позабыла из-за чего так убивалась пару минут назад. – Чего валяешься? Застудишься, потом по больничкам бегать будешь! Ударилась чем? – нарочито небрежно произнёс парень. Но Наташа не слушала, что он говорит. Она смотрела в его глаза и видела тревогу за неё и человеческое участие. Видела теплоту и свет. И тонула в них, отогревалась изнутри. Кому-то есть до неё дело! И самый грозный хулиган оказался человеком, наполненным теплом и добротой… Осмеянная и покинутая всеми девочка смотрела на хулигана с благодарностью и радостным удивлением. Слёзы продолжали литься из её глаз. Но то были слёзы радости, несущие с собой лёд её сердца, разочарования и обиды. – Так, ты головой что ли ударилась? Ничего не говоришь! Пойдём присядем-посмотрим! – хулиган по-мужски взял инициативу в свои руки и осторожно повёл её к ближайшей скамейке. Сняв с девочки шапку, он осмотрел её голову, но ничего не увидел. – Тебя тошнит? Голова кружится? – требовательно спросил он, разглядывая Наташины зрачки. Наташа отрицательно помотала головой. – Как тебя зовут? – вдруг спросила она. – О, заговорила! Вова меня зовут. А тебя? – Я Наташа… и меня выгнали… – Откуда? Из дома? – Нет, с уроков… – И ты поэтому плачешь? – Наверно… – Меня каждый день выгоняют, если б я так убивался, что бы со мной стало, даже не знаю! Тебя обидели? Наташа молча кивнула. – Сильно? Она снова кивнула. – Училка? И весь класс смеялся небось? – Да… – едва слышно пролепетала Наташа. Неожиданно её как прорвало. Она с жаром рассказала Вове про ткань, про учительницу труда, как папа помогал пятна сводить, как она испортила выкройку и ей наказали переделать к следующему уроку, а ткани больше нет, и какой её выставили неумёхой, невнимательной, хуже всех, и как все, и всё это, и… Вова слушал внимательно, сам поражаясь, что сидит сейчас на заснеженной скамейке и слушает эту тринадцатилетнюю девочку, распухшую от слёз и внутренней боли. Он слушал её боль, и ей становилось легче. Он слышал её боль и видел свою. И она больше не металась в нём яростным зверем. – Знаешь что? Пойдём к моей матери в ателье, попросим обрезков ткани и всяких там кружев! – Зачем? – растерялась Наташа. – Как зачем? Ночнушку твою спасать! – засмеялся Вова. Они шли по заснеженным улицам и говорили о школе, о летних каникулах, о животных. Оказалось, что они одинаково сильно любили собак, но им обоим категорически не разрешали их заводить. В остальном их диалог был пёстрым и хаотичным: впервые они были так откровенны с кем-то едва знакомым, впервые каждый из них слушал другого и радовался, что с ним делятся кусочками своей жизни. Наташа почти забыла, куда и зачем они идут. Она просто шла, говорила, слушала, и это её невероятно радовало. Теперь она заметила белые, пушистые снежинки, так красиво кружащиеся в воздухе. Увидела она и белые от снега улицу, деревья, дома, и ей стало очень уютно от этой чистоты и тишины. Даже машины ехали медленнее и меньше шумели из-за снегопада. Снег смягчал и замедлял всё вокруг! Наташа смотрела на Вову, на то, с каким жаром он рассказывал ей про собак в деревне, про свою жизнь, и любовалась им настоящим. Ей так редко удавалось вот так искренне и запросто с кем-то поговорить! Просто ни о чём, просто поговорить! – Мы пришли! – вдруг сообщил он и отчего-то замялся. – Может, это неудобно и мы помешаем твоей маме? – робко спросила Наташа, по-своему растолковавшая секундную неловкость. – Нет, всё норм! Просто я никогда и никого не приводил к маме на работу… Непривычно! – честно ответил Вова. Наташа кивнула, показав ему, что всё понимает. – Но мы туда идём, могу ж я задуматься чуток? – пошутил Вова и потащил Наташу внутрь ателье. В ателье было тихо. Лишь звуки швейной машинки и раскрывающихся ножниц нарушали тишину пространства. Тяжелые бархатные портьеры с золотыми кистями предваряли вход во внутренние помещения и гасили все шумы и разговоры. Вова решительным движением отодвинул тяжёлую ткань и жестом позвал Наташу за собой. Она немного помедлила, но вошла за ним, пугливо озираясь по сторонам. В комнатах швей слышался смех, разговоры и лёгкий стук ложки о стеклянный стакан. Всё это звучало вперемешку с шумом швейной машинки, звуком разрезаемой ткани и шуршанием готовых юбок и платьев. Наташа будто попала в какой-то совершенно новый, волшебный мир. Она чувствовала себя Гулливером, заброшенным волей судьбы в страну Великанов. Женщины в форменной одежде были строги на вид и напоминали ей великанов и учительницу труда одновременно. На первый взгляд так. Однако стоило одной из них засмеяться, как её веселье подхватили и её коллеги. Они смеялись легко и беззаботно, всем телом. А одна из них, особо смешливая, даже отложила раскрой ткани, воскликнув: «Галечка, прекрати, у меня руки смеются! Не могу так работать!» Вова улыбнулся и подошел к этой самой смешливой портнихе. – Мам, привет! Я пришел не один. Человеку помощь нужна, – тихо проговорил он. – Вовчик, привет! Как ты? Никого не побил? Молодец! Кому помочь нужно? Наташа робко выглянула из-за спины своего спасителя. – Вот этой девочке, её зовут Наташа! – Здравствуйте! – дрожащим голосом произнесла девочка. – Вова, расскажи, что нужно! Здравствуй, Наташа! – приветливо улыбнулась женщина, и мягкие ямочки проступили на её щеках. – Обрезки и кружева хотим попросить! Беда с выкройкой случилась, ругать её будут! – по-деловому сообщил Вова. Вовина мама посмотрела на него и увидела в нём своего погибшего мужа. Он тоже всем помогал, был добрым и весёлым. Гордость за сына расцвела в её сердце. «Настоящим мужчиной растет, жаль, Вася не увидит уже!» – подумала она, и маленькая слезинка скатилась по её щеке. – Мам, ты что? – встревожился её мальчик. Мама легко смахнула слезинку и, улыбнувшись, вдруг подошла и чмокнула сына в макушку, несмотря на его протесты.