А что он ей еще мог ответить? «Пожалуйста, смотрите, тут у меня, в пакете, окровавленная одежда и нож»? Пенсионерка опешила, а он стремительно пошел подальше от нее. Наконец скользнул в машину. Он не видел и не чувствовал, смотрит ли тетушка ему вслед. Лучше бы нет. Темная иномарка, пусть и с заляпанными номерами, — улика посерьезней. Поэтому он рывком открыл водительскую дверцу, бросил мешок с вещдоками на пассажирское сиденье рядом. Только тут, в зеркала заднего вида, заметил: дама в шляпке вслед ему не глядит. Шествует себе в сторону опушки. Не дай бог, прямо сейчас увидит кровь, полицию вызовет. Ай-ай-ай. Надо скорее валить. Он сорвался с места и проехал по дачной улице метров триста. Женщина так и не оглянулась ему вслед. Слава богу. Перед выездом на межпоселковую дорогу он еще раз тормознул. Снял с ног одни кроссовки, переобулся в другие. Те, что побывали на месте убийства, сунул все в тот же пакет. Туда же полетели и перчатки, которые до сих пор оставались на руках. Он вышел из авто и переложил мешок в багажник. Пакет с уликами. Держать его в машине было опасно. Сейчас остановят, обыщут. Окровавленная одежда, нож. Тут не отвертеться. На минуту вновь нахлынула паника. Выбросить! Просто выкинуть в мусорный контейнер! Или прямо на улицу! Нет, нельзя! На одежде и ноже и ее кровь, и его ДНК. С нынешними методами криминалистики их немедленно свяжут друг с другом. Оставить пакет — выдать ордер на собственный арест. Подписать себе будущий приговор. Преодолевая паническую атаку, он завел мотор, поехал. В движении стало легче. В навигаторе он заранее проложил маршрут до собственной дачи. Опять по возможности в обход камер. Получалось в целом очень удобно. — Где вы были шестнадцатого мая сего года? — Ммм, дайте вспомнить. Да, это был четверг, я не работал и поехал с утра на дачу. Да, на собственную дачу. — Во сколько конкретно вы выехали? — О, очень рано. Еще и шести не было. — А когда на место прибыли? — Часов около десяти. — И что же так долго? Какое расстояние между вашей квартирой и дачей? Километров тридцать, сорок? — Я немного покатался. Заехал в «Макдоналдс», перекусил. И что-то меня сон одолел. Заехал в лесок да покемарил минут сорок прямо в машине. И пусть доказывают. Главное — ведь его с покойницей ровным счетом ничего не связывает. Всегда для убийства важен мотив. А у него мотива нет. Отсутствует как класс. Однако пока он ехал, толкался по подмосковным пробкам, все равно временами накатывало. А вдруг все-таки его тормознут? И машину досмотрят? Нет, этого нельзя будет допускать ни в коем случае, грудью лечь поперек багажника, ордер на обыск требовать. А вдруг уже нашли труп? Та самая бабка в шляпке обнаружила и теперь звонит во все колокола? Когда спустя час он наконец добрался до дачи, то немедленно, едва успев загнать авто в гараж, достал вещдоки, развел в бочке огонь. В бочке он заранее, еще в выходные, приготовил нарубленные сухие сучья. И даже позаботился тогда же накрыть их сверху фанеркой от дождя. Восхитился сам собой: «Какой я предусмотрительный!» Огонь разгорелся довольно быстро. Он бросил в него пакет с одеждой и наушниками. И «левый» телефон. Жаль, немного повоняет пластиком, вызывая неудовольствие соседей. Соседи у него — борцы за экологию. Да он и сам терпеть не может, когда пластик жгут. Но чего не сделаешь, чтобы избавиться от улик. — А что это, не от вас ли дымом вчера воняло? — От меня, батенька, от меня. Представляете, сучья сухие жег, да выронил по ошибке пустую пластиковую бутыль в огонь. И воняет, а вытащить горячо. Пока за водой бегал, она и прогорела. Впрочем, что планировать! Всего все равно не предусмотришь. Надо просто быть готовым к любой неожиданности. И не зевать. Он ушел в дом, сделал себе двойной — нет, даже тройной бурбон со льдом. Стал попивать, прихлебывать. Вещи скоро прогорели. В горе углей и золы осталось лишь лезвие ножа. Лучшее — враг хорошего, и он не собирался его доставать и куда-то прятать: закапывать, топить. Все равно огонь, скорее всего, уничтожил на лезвии остатки чужого ДНК, да и его собственные — тоже. Римма Римма ехала на дачу к Юлии Игоревне Камышниковой, в девичестве Порецкой, будучи в раздрае и полнейшем недовольстве собой. Что получается, думала она. Столько лет она убила на этого несчастного Пашу Синичкина, исполняла роль девочки на побегушках, подай-принеси-унеси, и вот теперь, аллилуйя, наконец, дослужилась до собственных заданий. Итак: ей поручено съездить на дачу, опросить свидетельницу. А дальше? А завтра? Так и прикажете ей бегать за Пашкой — и одновременно по его поручениям? Никакой доли в бизнесе Синичкин не предлагает, да и под венец больше не зовет. Хватит, прожили они вместе едва ли не год и разбежались, достал он ее — и, как она тогда полагала, расплевались навсегда, на веки вечные. Но нет! Прошел год в разлуке, и такая тоска обуяла, что не стерпеть, и снова ее потянуло — и к работе, сыску несчастному, и, главное, к Пашке. И как итог: опять она оказалась на тех же позициях, что и много лет назад, когда желторотой студенткой впервые постучалась в дверь с распечатанной на принтере табличкой «Детективное агентство “ПАВЕЛ”». И в результате окончила заочно юридический, а психологию любимую забросила. Второе — карьеру не сделала, гением сыска не стала, собственное дело не открыла; и, наконец, третье — мужем или хотя бы постоянным бойфрендом не обзавелась. А ей ведь уже за тридцать, и часики, как говорится, не просто тикают — бьют набатным. Может, вся штука заключается в том, что присушил, приворожил ее Пашка? И с ним тесно — но врозь настолько скучно, хоть плачь! И все ее побочные романы мимолетные — только суррогат, тоска, замена настоящей страсти, которую может дать Пашуля? А он, чудило, не понимает, ревнует, бесится — но ведь тоже от себя ее далеко не отпускает, не прогоняет, не увольняет. Хотя после той истории, когда дурак Нурлан с тюльпанчиками явился к ней в столицу чуть ли не свататься[4], она уверена была, что Синичкин пошлет ее далеко и надолго. Но нет, сначала держал ледяную паузу, а потом свел их отношения к взаимовыгодному сотрудничеству. Хотя, может, в этот раз честней было бы покончить с их затянувшимися отношениями. В общем, в сильнейшей неудовлетворенности самой собой и своим положением пребывала Римма — а тут еще работай! Она специально поехала на дачу к Юлии Игоревне на электричке — на миру и смерть красна, может, хоть пассажиры своим видом и россказнями ее развлекут. Но от себя не убежишь — сидела, уткнувшись в окно, а попутчики, как и бесконечные коробейники, впаривающие свой нехитрый товар, от пластыря до шариковых ручек, только раздражали. А когда слабоголосый, но чувствительный дед-гитарист с седыми длинными волосами, какой-то недовымерший «каэспешник», спел старинную песенку: «Ты у меня одна», — она чуть не разрыдалась и сунула ему в сумочку целый стольник. А тут и Пашка позвонил — но, как водится в последние времена, строго по делу: просил выяснить, знала ли Юлия Камышникова — Порецкая — о смертельной болезни отца. Наконец, дотащились до искомой станции. Отсюда еще пару километров по проселку трюхать — хорошо хоть пешком, не надо на автобус или маршрутку перегружаться. А она уже опаздывала — эта фря, Юлия свет Игоревна, назидательно приказала: «Приезжайте строго к двум, пока мы спим», — имея в виду под «мы» своего грудничка сопливого. Правда, едва Римма вышла на проселок, как тормознула рядом с ней женщина на «Киа Рио» — старая-престарая, под восемьдесят, а туда же, рулит. Высунулась с водительского сиденья, спросила бархатным преподавательским тембром: — Девушка, вы в Малинники путь держите? — Конечно. — Подвезти? — Буду премного благодарна. — Садитесь. Денег не возьму, считайте, благотворительность. — А когда Римма на пассажирском сиденье устроилась, полюбопытствовала: — А вы к кому следуете? Да налегке? К нам тут без сумок с продуктами редко ходят, магазина нет. — К Камышниковым я. К Юлии Игоревне. — В гости? — Нет, по работе. — Да? Какая ж у Юльки-то работа, сынуле едва годик минул? — Так она и не работает. Работать с ней буду я. — Да? И по какому, если не секрет, вопросу вы к Камышниковой? Конечно, в клиентском договоре у них с Пашкой значилось, что обстоятельства дела являются строго конфиденциальными, включая даже сам факт обращения заказчика в сыскное агентство. Но в то же время соглашение давало им право опрашивать граждан об обстоятельствах события, по случаю коего их наняли. Поэтому Римма не видела большой беды в том, чтобы сказать соседке правду — вдруг та какой информацией владеет? Римма и выложила все как есть. Мол, она частный детектив, расследует гибель отца Юлии Игоревны. — Да, слышала я, что они отца схоронили. Но ведь он, говорят, с собой покончил? — Младшая дочь, Полина, так не считает. А вы его самого-то, Игоря Николаевича Порецкого, знавали? — завязывался между ними непринужденный, практически соседский разговор. — Нет, даже и не видела никогда. Он, по-моему, сюда и не приезжал ни разу. Ведь Камышниковы эту дачу снимают, и не так давно, второе лето. А у Порецкого-старшего, говорят, своя загородная недвижимость имелась, и со всеми, что называется, пирогами. Однако туда Юльку с Костиком не зовут, потому как зять там явно ко двору не пришелся. Дама аккуратно рулила по проселку, умело объезжая ямы, и не переставала рассказывать. Римма возблагодарила небо, которое дало ей одновременно и средство передвижения, и источник информации. — А вы откуда знаете, что Константин с Игорем Николаевичем не ладили, раз старший Порецкий даже не приезжал сюда? Юля рассказывала? — Да и Костик отзывался о тесте крайне скептически. Он такой, знаете ли, парень не промах — зять из тех, что любит взять. И, конечно, выказывал недовольство тем, что у тестя прекрасная трехэтажная дача, однако он молодую семью с внучком-младенцем игнорирует, а им приходится ютиться здесь, на шести сотках, и туалет с душем на улице. — А вы не помните, кстати: восьмого июня, в пятницу, и на следующий день, в субботу, девятого, Юлия и Костик что делали? — Восьмого июня, говорите? Это как раз когда Голунова за наркотики арестовали? И демонстрации начались? Римма за политикой не следила, но порылась в памяти: — Да, те выходные, что как раз перед двенадцатым июня были. Дама слегка задумалась, а потом высказалась: — Юлька все время на даче была, с Матвейкой. А Костик — в Москве, работал. Я еще Юлю спрашивала, когда муж появится. А она отмахнулась: сказал, что поздно. И в ту ночь, с пятницы на субботу, приехал он только под утро — я не спала, знаете ли, старческий сон недолог, в окошко выглянула, около пяти утра было, уже солнце встало — а он как раз подкатывает, ворота открывает. Точно, в ночь на субботу девятого июня дело было.