— Обычный, спокойный, уверенный в себе. Но куда-то он торопился, поэтому нормального разговора не получилось. Засим мы распрощались, и Юрий Аболдин поскакал (как он сам выразился) на службу. Я взял себе еще чашечку эспрессо и прямо из кафе позвонил заказчице. Она не ответила, и я ничтоже сумняшеся написал ей по вотсапу: «Вы знали, что ваш отец смертельно болен?» Потом набрал Римку, которая как раз должна была ехать к сестре клиентки — той самой Юльке, обремененной годовалым сыночком. Попросил, чтобы она задала старшей сестре тот же вопрос о неизлечимом заболевании папаши. — Да-да, спрошу, — досадливо буркнула моя замечательная помощница и отключилась. А тут и Полина Порецкая мне перезвонила и начала расспрашивать, с чего я взял, что отец был смертельно болен. Я объяснил, а она в ответ принялась уверять, что это ошибка и она ни о каком смертельном диагнозе не слыхивала: — И по результатам вскрытия ничего подобного не сказали! Откуда Аболдин эту инфу взял? Неужели отец и вправду болел? И на вскрытии не заметили? — А потом растерянно протянула: — Но если так, становится понятно, почему он вдруг со мной о завещании заговорил… Мне захотелось назидательно заметить девушке, что лучше при жизни интересоваться здоровьем собственного родителя, чем посмертно заказывать дорогостоящий частный сыск, однако я сдержался. Клиентов все-таки надо беречь, а не то они совсем разбегутся. Жертва № 2 На полтора месяца ранее Когда мишень трусцой выбежала из-за поворота — полная, раскрасневшаяся и почти веселая, в своих огромных и дорогих беспроводных наушниках, в кислотном костюмчике, модных кроссовочках, — он вышел из-за дерева и решительно двинулся к ней навстречу. Еще можно было отыграть назад. Точнее, сделать вид, что он — случайный прохожий. И просто пройти мимо. В ее лице при виде его что-то встрепенулось. Испугалась. Страшно, конечно: бежишь по хорошо знакомому лесу, а тут навстречу странный чувак. Однако жертва продолжала трусить навстречу, надеясь, видимо — как всегда надеются все люди, — на лучшее. Но лучшего не случилось. И он не дрогнул — за что потом сам себя хвалил. Она соступила с тропинки, желая обогнуть его — раз он такой невежа. Однако он как раз выхватил из внутреннего кармана ветровки нож. Тот самый, купленный в незнакомом «Ашане». Мишень не успела испугаться. И даже, наверное, не поняла, что происходит, когда он вонзил нож ей в живот. Она как бы наткнулась на него в своем беге. Это получилось просто. Очень просто. Как в игре. Да это, в сущности, и была игра. Брызнула кровь. Он выдернул нож и отступил. Словно тореадор от набегающего быка. Она по инерции пробежала мимо и начала заваливаться, будто получила подножку. Наконец, пробежав, вихляясь и качаясь, словно пьяная, метров семь, стала падать. Лицом вниз. Кажется, она так и не поняла, что случилось. Она рухнула ничком — лицом в землю, в траву. Потом стала ворочаться и с усилием повернулась навзничь, лицом к убийце. Глаза моргали, смотрели удивленно. Он так и не узнал, слышала ли она его, когда произносил условленную фразу: «Ты сама этого хотела». Потом он, как и собирался, снял с ее головы наушники и услышал, что она внимала, оказывается, новому альбому группы «Тул». Многие с-понтом-интеллектуалы сейчас по нему с ума сходят — о, новый виток психоделического рока. Хм, у нее, оказывается, хороший вкус. Был хороший вкус. Подходящая музыка, чтобы умирать. Увидев или почувствовав, что он снял с нее наушники, она дернулась. И даже оперлась рукой, пытаясь подняться. Наверное, вообразила, глупая, что это — банальное ограбление. И еще не додумалась, что ее убивают. Но встать она, конечно, не смогла. Ноги подогнулись, и она снова упала. Прямо к его ногам. И тогда он нагнулся и ударил ее ножом в сонную артерию. После того как все было кончено, для него самым главным стало не запаниковать. А паника подступала. В какой-то момент, стоя над окровавленным трупом, он потерял контроль над собой. Захотелось заорать и понестись прочь куда глаза глядят. Казалось: вот-вот набегут, схватят, заломят, потащат. Но нет, никто не собирался пока его арестовывать. Никто ничего не видел. Только кроны сосен в вышине шумели. Он подышал по йоговской системе: глубокий вдох, задержка, выдох. Сердце успокоилось, паника схлынула. Надо было поскорее убираться. Да, уходить, и быстро, однако ни в коем случае не суетясь. И тщательно все продумывая. Крови оказалось много, очень много. Но, главное, когда она хлынула из артерии, он в ней не испачкался. Знал, как оно примерно будет — фонтан! — и отпрыгнул в сторону. Он схватил труп за ноги и потащил в сторону с дорожки, в кусты. Тело оказалось тяжелым, слишком тяжелым. На траве от него оставался кровавый след. Конечно, останки найдут. Начнут искать пропавшую — наверное, сегодня же вечером, когда муж вернется с работы. А то и раньше, днем. И обнаружат, наверное, быстро. Если он сообразил, в каком месте на нее напасть — сопоставив треки, где она обычно бегает, — дойдет и до мужа, и до полиции. Не дураки. Однако ему лучше, конечно, чтобы ее не нашли сразу. Пока следы еще не остыли. Пока он еще тут. Ее ноги сквозь тренировочные оставались теплыми. Он доволок тело до кустов. По траве протянулась кровавая полоса. И на месте смерти — яркая лужа. Но с тропинки труп вроде будет не видно. Да, найдут, конечно, но, верно, не случайный прохожий. Хорошо бы, если не случайный прохожий. Здесь же, в леске, он снял с себя верхнюю одежду. И брюки тоже. На брючинах нашлась пара красных точек. Он все-таки испачкался. Под брюки он поддел сегодня спортивные штаны. Жарко было, конечно. Но чего не сделаешь ради того, чтоб не оставить улик. Он засунул одежду в прихваченный с собой полиэтиленовый пакет. Туда же бросил нож и ее наушники. Вот зачем, спрашивается, снял их с нее? Мальчишество какое-то. На подобном и сыплются. Никакой жалости к убитой он не испытывал. Только азарт. И удовлетворение, как в компьютерной игре, когда прошел очередную миссию. Теперь оставалось сделать так, чтобы его никто не засек во время отхода. До машины от опушки идти минут семь. Из них минуты две — мимо особняков. Сто двадцать секунд. По закону подлости его увидят. Или кто-нибудь ему встретится. Нет, лучше не думать, чтоб не накликать. Лучше иначе: кто-то может встретиться. И, конечно, потом, задним числом, когда выяснится, что произошло убийство, этот свидетель вспомнит чувака, который выходил из леса с черным полиэтиленом в руках. Да, вспомнит. Или, возможно, вспомнит. И с определенной вероятностью придет в полицию. А может, и не придет. Полицаев у нас не любят и дел с ними стараются не иметь. Поэтому он пошел, очень быстро и не глядя по сторонам, поглубже надвинув на лоб бейсболку. Вот выход из леса. Покореженные, проржавелые ворота, перекрывающие тропу. Особняки на краю у леса стоят угрюмо, нахохленно, посматривают, как кажется, пустыми, безжизненными стеклами. Но вдруг за ними кто-то прячется? Высматривает, подмечает? Нет, вздор. Никого там нет. А даже если его вдруг заметят — и что? В самом худшем случае — явятся со временем в ментовку, скажут: «Я видел(а) в день убийства, как из леса выходил гражданин с пакетом в руке». — «Опишите вышеозначенного гражданина». — «Лица я не видел, но черная бейсболка, черная майка и черные спортивные штаны». И всё. Ищи-свищи. Сколько тысяч или даже сотен тысяч чуваков в столице и в области носят черные бейсболки и черные майки? Как в старинной песенке пелось: «В Москве сотни тысяч, чьи брови вразлет, и полмиллиона курносых»[3]. Когда он шел по окольной улице поселка по направлению к своему лимузину, вдруг откуда-то залаяла собака. Он чуть не подпрыгнул. Она разорялась где-то за оградой, захлебывалась лаем. Надо же, именно сейчас! Когда он шел на дело, к лесу, ее слышно не было. Черт! И без этой тявкалки нервы звенят, как струны. И вдруг — надо же такому негодяйству случиться! — навстречу ему шествует кто-то. Женщина. Пенсионерка. В чудной кокетливой шляпке, что особенно странно для дачи. Полусумасшедшая — как многие старички, что проживают в загородных поселках, да еще у леса. Особенно если одинокие. Он поравнялся с ней. Старательно глядел в сторону от нее. Не след, чтобы она заметила лицо. И услышала голос. Слава богу, в российских, бывших советских поселках не принято ни с кем здороваться. Не Германия, чай, не Америка. Но дама ласково, любезно протянула, растягивая гласные и указывая на пакет: — Грибкиии пошли-и? Он сначала даже не понял, о чем она. Потом выдавил, старательно отворачиваясь: — Да, сморчков набрал. — Ой, а мооожно посмотре-еть? — с приветливым любопытством нацелилась она к пакету. — Нельзя! — грубо оборвал он и переложил ношу в другую руку, от дамочки подальше.