И на сей раз, увы, она меня ничем не удивила. Камера прыгала в руках, один крупный план наезжал на другой. Пару раз объектив стрелял то в потолок студии, то в пол. Бестолково дергались и суетились люди. Однако я искал в записи отнюдь не эстетического удовлетворения, а практической пользы. Но ответ на вопрос «Кто убил Бурагина в конце шоу?» остался для меня после просмотра на том же уровне, что и до. А именно: а черт его знает. На записи ничего не было видно. Кто влил яд в стаканчик, протянутый рекламному магнату? Кто вручил ему роковой бокал? В надежде что-то рассмотреть я прогнал запись на Римкином телефоне второй раз, затем третий. Но нет, по-прежнему было непонятно. Смешались в кучу кони, люди. В глазах рябили и мелькали руки, головы, ноги, пол, потолок. Вернулась Римка — влажная, в халатике на голое тело. — Ну, что? — с ревнивостью творца поинтересовалась результатом просмотра. — Углядел убийцу? — С таким оператором углядишь! Не кино, чистый артхаус! Прям хоть сейчас на кинофестиваль. Золотой глаз Верхнеухрюпинска! — У тебя и такой-то записи нет! — предсказуемо надулась моя помощница. — По ней хотя бы можно установить, кто там вокруг убитого находился-суетился. Очертить круг подозреваемых. — А зачем нам, с другой стороны, убийство Бурагина? — примирительно протянул я. — Оно, конечно, интересно, почти что «смерть в прямом эфире», но нас его расследовать никто не нанимал. А то дело, на которое нас подрядили, мы, считай, раскрыли. Перед нами был поставлен вопрос: «Кто убил предпринимателя-госчиновника Порецкого?» И мы с тобой даем на него исчерпывающий ответ: его случайная любовница, медсестра Мачникова. Которая впоследствии, не в силах преодолеть нахлынувшее раскаяние, совершила суицид у себя на квартире, устроив себе передозировку наркотой. Всё! Дело закрыто, подписываем акт приемки-сдачи. — Но зачем она Порецкого убила? Каков мотив? — А этого вопроса перед нами никто не ставил. Пожалуйте в кассу. — Ты циник, Синичкин. И у тебя профессиональное выгорание. — Какое-какое, говоришь, выгорание? — Я, не вставая с кровати, плотно прихватил девушку за бедро, благо скромный метраж квартиры позволял. — В каком месте? — Неужели тебе не интересно разгадать эту загадку? Смотри, ведь получается настоящая серия. Сначала Порецкий — он отравлен. Потом его предполагаемая убийца, Мачникова, — она тоже отравлена! (Но другим видом яда.) Затем любовник Мачниковой, бизнесмен Бурагин, — и ему тоже кто-то всыпал отраву! Причем последний яд, на телешоу, судя по действию — крайне эффективный, быстрый, вроде цианида. Неужто тебе, Пашка, все равно, кто за этим стоит? — И впрямь, получается интересное кино — какие-то салки с убийцей. А что, хорошее название — для иронического детектива. «Салки с убийцей». Отравлен один, второй, третий… — под эти слова я прираспахнул халат и стал покрывать бедро девушки поцелуями, поднимаясь с каждым все выше. — Синичкин, тебе не надоело пошлить? — А тебе не надоело корчить из себя Шерлока Холмса? — пробормотал я, плавно заваливая Римку на себя и одновременно распахивая ее халат на груди. Римма Утром в воскресенье, пока Синичкин дрых, Римма Анатольевна вместо того, чтобы озаботиться, как примерная жена-сожительница, завтраком (или простирнуть вчерашние синичкинские носки), стала серфить Интернет в поисках, чего там сообщают об убийстве на телешоу новостные ресурсы. Как и следовало предполагать, писали много и взахлеб. Заголовки кричали. Смерть на съемочной площадке! Загадочное убийство на игровом шоу! Почему рыдает Кирилл Мальков? Кто расправился с исполнителем хита «Золотые времена»? Среди всего этого клик-бейта, воплей и всхлипов содержались, конечно, и разнообразные интересные сведения. К примеру, о том, как складывалась жизнь и судьба убиенного Бурагина, а также различные предположения, кто и за что мог с ним расправиться. Из прочитанного Римма уяснила, что господин Бурагин очень рано взялся заниматься бизнесом: еще на закате советских времен, будучи семнадцатилетним студентом. Особыми талантами в областях художественных не блистал, зато тянулся ко всему яркому. В его знакомцах, со времен института, ходили будущие звезды эстрады, телевидения и театра, которые росли и делали славу вместе с ним. Точнее, именно он помогал им продвинуться и стал для многих первым импресарио. Бурагин замечательно считал деньги и обладал редкими способностями заводить знакомства и поддерживать дружбу с разными влиятельными людьми. Вскоре он открыл ночной клуб, дискотеку, а его рекламное агентство стало проводить кампании для продвижения продуктов отечественных банков и множества других товаров. Среди его близких друзей числили виднейших артистов, руководителей телеканалов, рекламных магнатов, депутатов и чиновников, мелькающих на ТВ. В конце 90-х, видимо, соскучившись в своем бизнес-сообществе, магнат подговорил двух популярных композиторов продать новые хиты именно ему. Записал их с отличными российскими музыкантами на лучшей студии в Лондоне — голос у него оказался небольшой и несильный, но приятного тембра. Потом он раскрутил, пользуясь своими радио- и ТВ-возможностями, три песенки, в том числе бессмертный шлягер «Золотые времена», и отправился на гастроли-чес от Калининграда до Якутска. На рубеже тысячелетия именно он делал наивысшие эстрадные сборы. Но, доказав себе и всем вокруг, что ему подвластна даже такая капризная штука, как слава, Бурагин слинял с музыкального олимпа, снова уйдя в бизнесовую тень. Его личное состояние аналитики, непонятно по каким методикам, оценивали кто в пятьдесят, кто в сто, а кто — в двести миллионов долларов. Однако в последнее время, писали сайты, над головой Бурагина стали сгущаться тучи. Компания «Каприччиозо», прямой конкурент убитого рекламиста на рынке, готовилась к недружественному поглощению структур покойного — даже, поговаривали, уголовное дело против него стряпалось. Так что, заключало осведомленное издание «Деловой администратор», в каком-то смысле Бурагин скончался очень вовремя, если бы не его столь эффектная смерть — на подиуме, под лучами софитов, — возможно, ему пришлось бы если не отправиться на нары, то бежать из страны. По части наследников дело обстояло просто: хоть и говорили, что покойный с супругой своей не жил и имел многочисленных любовниц (чему и Римма была живой свидетель), формально он состоял в браке, в котором нажил двух взрослых дочерей. Разумеется, нашлись издания, что достаточно жирно намекали, что за отравлением рекламного магната могут стоять супруга покойного и/или взрослые его дочери, которым, судя по всему, должно отойти его состояние. Но почему убийство совершено столь демонстративно, под светом софитов, чуть не в прямом эфире? — задавались вопросом многие. И не является ли случившееся на самом деле самоубийством? Но главное, что Римма старалась все-таки понять: как связаны между собой трое погибших: чиновник-предприниматель Порецкий, медсестра Мачникова, бизнюк-певец Бурагин? Нет, ну понятно, что первый состоял в интимной связи со второй. А она, в свою очередь, — с третьим. А вот первое звено в цепи, Порецкий? И последнее, Бурагин? У этих двоих имеются какие-либо точки пересечения? Интернет, эта грандиозная информационная база и библиотека (она же свалка и помойка), предоставлял колоссальные возможности для того, чтобы искать самые, возможно, неожиданные, невероятные связи между персонами. Римма проверила сочетание обеих фамилий (Порецкий — Бурагин) по всем поисковикам, пошарила в Фейсбуке, Инстаграме, ВКонтакте и даже в Одноклассниках. Но нет! Если и встречались эти имена рядом, то оказывалось, что случайно скрестились две новости или встретились однофамильцы. Синичкин продолжал дрыхнуть, и Римма решила его растолкать. В самом деле! Проспит всё царствие небесное! Наконец-то погода разгулялась, выглянуло солнышко. И хоть прохладно, не выше двадцати, и на пляж явно не поедешь, но все равно: как было бы хорошо сейчас махнуть на природу! Погулять где-нибудь по парку вместе! Или Пал Сергеич после бурной ноченьки, удовлетворив свою страсть, предпочтет улизнуть? Махнуть хвостом и снова юркнуть в тину, в свою уютную холостяцкую норку, куда ей вход строго воспрещен? Римма глотнула давно остывшего кофе и тут наткнулась на заголовок, который заставил ее кардинально пересмотреть планы. Жертва № 5 Видел ли кто-нибудь, как я вливаю яд в бокал, протянутый Бурагину? Очень сомневаюсь, потому как в тот пикантный момент я находился за бархатной портьерой — раз и два — спиной к залу и к обслуге, что суетилась у подносов с шампанским — равно как и ко всем камерам; впрочем, тогда я уже дал команду: «Стоп! Снято!» — и камеры ничего не записали, в этом я убедился. Я провел по жизни не один прямой эфир и знаю: любое действие, что идет живьем, нуждается в предварительных прогонах и репетициях — поэтому и не отдавал столь важное дело, как отравление, на прихоть судьбы. Быстро и не расплескав вливать яд из ампулы в стаканчик я натренировался заранее, еще дома, изведя множество специально купленных для такого случая ампул с физраствором (каковые в точности совпадали по виду с той, где содержался яд). Потом еще следовало быстро сунуть пустую ампулу в карман брюк. После того как яд благополучно попадал в крымское игристое, наступал другой тонкий момент: ведь именно я предложил бокал с отравленным шампанским убиенному — и вот сей процесс, конечно, видеть могли многие. Тот же Мальков, стоявший рядом, те же администраторши Кристинка с Лизочкой, та же бригадир массовки Марьяша — да и многие, слишком многие: операторы, светики[16], звуковики, да и массовка. Но здесь главным становилось не видеть, а помнить, что ты видел, и тут я рассчитывал на магию больших чисел. В самом деле, еще Шерлок Холмс советовал прятать лист в библиотеке, а труп — на поле сражения; так и в моем случае: простое действие — протянуть стакан с ядом — пряталось в череде аналогичных, однотипных. И впрямь. Саму передачу отравленного сосуда я срежиссировал заранее и осуществил блестяще — хоть полностью экспромтом, без единой репетиции. Ведь я отдал бокал в тот самый миг, когда у всех рябило в глазах от этих стаканчиков, и каждый кому-то их да протягивал. Кристинка подносила свой поднос Малькову, а со второго, того, что держала Лизонька, хватали стаканы одновременно и шеф-редактор Илья, и исполнительный продюсер Андрей, и кто-то из операторов, и бригадирша массовки Марьяша. Поэтому в точности утверждать, что именно я вручил яд убитому, верно, не смог бы никто. А если кто-то даже вдруг и зафиксировался именно на сем акте, всегда можно было заявить: «Вранье! Быть того не может!» И как вы после того меня опровергнете?! Вскоре площадка превратилась в сущий ад. Я отдал указание никому не расходиться, не разъезжаться и всем оставаться на своих местах. Труп прикрыли принесенной из «Скорой помощи» простыней (на съемке всегда дежурила карета и врач с фельдшером, мало ли что может произойти — да и бывало разное, а сейчас вот случилось цельное убийство). Довольно быстро и как-то разом прибыли и оперативно-следственная бригада, и большие чины из полиции и расследовательского комитета, и бледный генеральный продюсер нашей производящей компании, и зам генерального директора канала — да, событие произошло далеко не шутейное и во многих смыслах резонансное. Я взял бразды в свои руки — сказалась многолетняя привычка режиссировать, то есть руководить людьми. И, безошибочно определив среди вновь прибывших и старшо’го полицейского, и главаря следователей, я их обоих вместе с генпродюсером компании и замдиректором канала отвел в свой кабинет, очень коротко доложил о происшедшем и сказал: «Надо раскрыть это преступление по горячим следам, тем более что произошло отравление на глазах многочисленных свидетелей. Но для того, чтобы делать выводы, следует прежде всего эту массу свидетелей опросить, а у нас группа около полста человек, плюс примерно столько же — массовка, вряд ли разом найдется достаточное количество дознавателей, чтобы всех тут опрашивать, да и держать людей здесь долгое время возможным не представляется. Посему предлагается: рассредоточить людей по отдельным помещениям: гримеркам, комнате отдыха игроков, аппаратной и так далее, группами по пять-семь человек каждая. Раздать всем листы бумаги и авторучки, а к каждой группе приставить кого-то из правоохранительных органов или на худой конец руководства передачи — чтобы, грубо говоря, не списывали друг у дружки и не советовались. И заодно, нам ведь лишний шум вокруг события никак не нужен, собрать с каждого подписки о неразглашении, что не станут обсуждать ни с кем происшедшее — в особенности со средствами массовой информации». Я заметил, что на всех руководящих товарищей — как своих, так и сторонних, представляющих букву закона, — оба моих предложения, а равно тщательная продуманность формулировок и хладнокровие произвели впечатление. Голос мой нисколько не дрожал, глаза не бегали — мне прекрасно удавалось отстраниться от происходящего, я почти верил, что столь же непричастен к преступлению, как и все, в студии присутствующие, и искренне стараюсь помочь в его раскрытии. Мой план был немедленно горячо одобрен всеми, к моему внутреннему ликованию. Именно письменные показания, а не устные, окажутся мне очень на руку, причем сразу по двум причинам: во-первых, потому что для половины свидетелей я все-таки режиссер — если не царь, бог и воинский начальник, то человек, которого многие из них привыкли слушаться; наверное, каждый из операторов, звукачей или светиков сто раз подумает, прежде чем рискнет написать, что именно я протянул убиенному роковой сосуд; во-вторых, эпистолы хороши тем, что человек, организовавший их написание, то есть я, естественным образом мог как бы случайно заглянуть, увидеть, подсмотреть, если кто-то против меня решил что-то написать. Предупрежден — значит вооружен! Пока мы коротко совещались, труп с площадки увезли, и слава богу. Я шепнул представителю полиции, что лучше, чтобы группе и массовке о порядке сбора показаний объявил именно он, для пущей солидности и авторитета: «Вы ведь, наверное, генерал полиции?» (Тонкая лесть никогда и никому еще не мешала.) — «Нет, я полковник». Я проводил негенерала в аппаратную, чтобы он дал команду по громкой связи. Девочек-администраторш и редакторш я поставил сортировать, объединять и уединять представителей съемочной группы, массовку же отдал на откуп Марьяше — ее люди, согласные ради куска хлеба и призрачной возможности засветиться на телеэкране просиживать по целым дням неподвижно, боялись как огня. И началось броуновское движение: Марьяшу с ее массовкой я отправил в гримерные и комнаты отдыха: для игроков и персонала предназначил святая святых — личный апартамент Малькова. Группа осталась близ рабочих мест, на площадке, а высшее руководство — шеф-редактор, главный оператор, второй режиссер, исполнительный продюсер — поднялись со мной в аппаратную. Я решил, быстренько накатав свои показания и подписку о неразглашении, пройтись с отеческой заботой по людям, посмотреть хоть краем глаза, кто чего пишет. Среди персонала, особенно малоинтеллигентного, типа операторов и светиков — даже трагедия ничего в наших людях не меняет! — начались подколки, шутки, глупые вопросы: «Васька, ты писать-то умеешь?» — «А кому адресовать бумагу? Комиссару полиции или прокурору республики?» — «Как пишется Расследовательский комитет? Сколько «эс»?» Все шло спокойно-ровно и, казалось, ничем мне не грозит. Я чуть не поддался благодушию — и, как выяснилось, совершенно напрасно. Потому что, когда я в аппаратной писал свои «ничего не видел, ничего не знаю, ничего по данной теме сообщить не могу», — мне по рации позвонила заполошная Марьяша. — Одну девчонку из массовки найти не могут, говорят, уже уехала. — Ну, ничего, — вальяжно откликнулся я, — паспортные ее данные ведь у тебя есть? — Есть, слава богу, она не постоянная, а из вип-массовки, на первом ряду сидела. И тут меня как обухом по голове огрели. Ведь что-то исподволь терзало меня, не давало покоя — какая-то ничтожная деталь, мелочь, которую я упустил, хотя она способна была погубить все. Что-то было тревожащее, что-то цепляло, досадно ранило. И вот оно! Вот что я упустил! Эта девка! В массовке! В первом ряду! Я углядел, когда началась суматоха — стаканчики, конфетти, шампанское, яд, — краем глаза, но углядел! Она, эта тварь, несмотря на строжайший запрет, снимала происходящее на камеру мобильного телефона! Стараясь быть по-прежнему невозмутимым, я скомандовал Марьяше: — Дай-ка мне координатики этой девицы, я передам их расследователям. Ничего я им передавать не собирался и быстро принялся прикидывать в уме, как заставить Марьяшу об этой девчонке больше никому не распространяться. Паша В чужой, девичьей постели спится обычно сладко, греховно — и неудобно. Неудобно чисто физически — непривычная твердость кровати и плотность подушки, другой запах, иначе падает свет из окна и шумит город. И мешают во сне чужие конечности. Поэтому когда утром Римка, наконец, свалила из постели, я почувствовал это сквозь сон, блаженно раскинулся по всей кровати и тут, хоть понимал, что пора вставать, провалился в глубокую и темную шахту. Проснулся от того, что меня трясла за плечо хозяйка: — Босс! Хватит дрыхнуть! Время к полудню! — Не слышу блаженного запаха кофе. — Ах ты лентяй! Вместо того чтобы смотаться с утра пораньше в булочную за круассанами для меня, ты опять требуешь, чтобы прислуживала я — тебе?! Кто?! Я?! Которую ты вчера царицей назвал? Королевой? — Не было такого! — Ах ты, дрянь неблагодарная! — Острый кулачок вонзился мне в бок. — Хватит! Ты же знаешь: печень — мое самое больное место! — Я тут с утра тружусь как пчелка, а он, видите ли, почивает! Я, между прочим, пока вы, Павел Сергеич, спали-с, нам клиента нового нашла!