— Фу. — Сам вчера говорил: мы убийство Порецкого раскрыли, не знаю, чем теперь дальше заниматься. — Не было такого. — Было, было! И вот, смотри, — девушка повернула ко мне экран ноутбука. На нем кричал заголовок: «Телекомпания, газета и сайт XXL предлагают награду в 5 миллионов рублей за сведения об убийстве Бурагина!» — И вот какой у меня появился план, — азартно начала излагать моя помощница. — Вызываем огонь на себя! Жертва № 5 Длиннейший и утомительнейший день — день, когда я стал убийцей, — наконец-то подошел, слава богу, к концу. Как и положено капитану, который в случае бедствий покидает свое судно последним, я оставался в студии до конца. И старался держать все нити управления в своих руках: именно мои люди собирали письменные показания и подписки о неразглашении, и мне удалось проглядеть кое-какие из них. Далеко не все, к сожалению, — однако в тех заявлениях, что довелось увидеть, ни тени подозрения на меня брошено не было. Еще бы, в этом я как-то не сомневался, и по причине собственного статуса, и из-за недюжинной ловкости, проявленной мною во время убийства. Вот только девчонка из первого ряда, что снимала происходившее на телефон, меня волновала. Вы можете спросить: я подписался на столь значительное дело, так почему меня волнует настолько ничтожная малость, ведь что еще может быть ужаснее смерти?! А я вам отвечу: о, нет, смерть — это, напротив, блаженство, небытие, искупление, отдохновение. На свете существует очень много вещей, которые страшнее смерти, и сильнее смерти, и тяжелее смерти. К примеру, угрызения совести — нет, я сейчас не веду речь о мертвеце, который вроде как числится на моей совести. Нет, по поводу убиенного Бурагина я ни единой секунды не угрызался, он сам в эту игру вступил и сознавал правила. Я совсем о другом. Ах, Аленка моя, Аленушка, незаживающая ранушка… Детонька моя, рыбонька, которую я погубил — своею собственной, пьяной и подлой рукой! Люди, прикидывающиеся знающими, и так называемые специалисты говорили мне, что время лечит, бла-бла-бла, все пройдет, и рана если не затянется вовсе, то не будет язвить меня столь же сильно… Но, как оказалось, они либо добросовестно заблуждались, либо сознательно лгали. Потому что никакого изменения не наступило, если не считать того, что стало только хуже. И меня покинула еще вдобавок моя Настенька — не смогла, видите ли, терпеть мою, как она выразилась, рожу рядом — и ушла. Нет, она не вычеркнула себя из списков живущих — если бы она покинула этот мир навсегда, физически, с концами — такое, возможно, я перенес бы легче. Но когда твоя жена не может, видите ли, мучиться рядом с убийцей собственной дочери и поэтому уходит — но, вот сюрприз, не из жизни вовсе, а, наоборот, к другому мужчине… «Ну что, легче тебе стало?» — спрашивал я ее после ухода. А она смеется, гадина, голову закидывает: «Ты знаешь, без тебя — легче! И с ним — легче!» Ну и черт с тобой! Тогда и тебя, дорогая, мне придется вычеркнуть из сердца своего, из памяти, из мозга! Но это только легко говорится: вычеркнуть! Если б можно было, как в старой замечательной приключенческой комедии «Люди в черном», волшебным гаджетом по заказу память стирать! Так ведь не стирается же! Помнится, ранит, язвит! Случаются по жизни и другие вещи, которые — надо ведь понимать! — тоже оказываются страшнее смерти. К примеру, позор от разоблачения. Или то, что тебя схватят, закроют, посадят — в камеру к грубым, невежественным, диким людям; туда, где смрад, насилие и унижение. Станут изматывать душу вопросами, выставят напоказ, сидящего внутри железной клетки, будут тыкать камерами, микрофонами, перстами: виновен, виновен! Это ли не ад, это ли не страшнее смерти?! Нет, мне следовало срочно найти ту особу, что имела наглость с позиции массовки записывать концовку программы и, возможно, запечатлела мои манипуляции с ядом! Под конец субботнего вечера бригадирша дала мне, как выражаются правоохранительные органы, установочные данные на непослушную гостью. С деланым равнодушием я просмотрел их, небрежно бросил: — Я передам следакам, пусть допросят девчонку. Разумеется, ничего я передавать не собирался, и мне следовало убедиться, что она, бригадир массовки, Марианна моя Антоновна, тоже не станет этого делать. Естественно, запретить ей напрямую означало навлечь на себя подозрения, поэтому я со всем равнодушием, как бы между прочим, спросил: — А откуда взялась твоя инфа про эту даму? — С договора переписала, — бесхитростно ответствовала Марьяша. — Принеси-ка ты мне его тоже, все-таки там остался ее почерк. — Почему почерк вдруг может помочь расследованию, я пояснять не стал: один из секретов успешного администрирования заключается в том, чтобы с важностью произносить разнообразные глупости. Подействовал прием и на сей раз — спустя пять минут бригадирша массовки поднесла мне соглашение, собственноручно заполненное девицей. С той же небрежностью я кинул его в ящик своего стола. — А деньги она получила? Глазенки Марьяши заметались — основной доминантой ее характера, я уже давно понял, являлась жадность: она регулярно недоплачивала массовке по паре сотен каждому — если просуммировать с пятидесяти человек, навар выходит изрядный. Я почувствовал колебания бригадирши, жадность боролась в ней с боязнью разоблачения, но потом все же осторожность победила, и она, округлив глаза, доложила: — Девчонка убежала, даже денег не получив! — Конечно, если б я не спросил, Марианна Антоновна наверняка бы за нее расписалась и тысчонку (повышенный тариф девчонке, как вип-массовке, за сидение на заметных, блатных местах) себе в карман сунула. — Хм, и бабок не взяла? Подозрительно. Да уж не она ли игрока отравила? — Я делано рассмеялся — и впрямь, если б не сам убил, мог бы ту особу подозревать. — Нет-нет, — испугалась глупая Марьяша, — она к нему даже не подходила. В самом деле, впору в девице усомниться: кто такая, с какой стати приходила и почему убежала?! Тем более ее следовало найти! Но обязанности не отпускали, и бесконечный день все тянулся. Проводив, наконец, следственную бригаду, а также понаехавших полицейских и расследовательских чинов, мы засели совещаться с руководителями производящей компании и канала: как делать передачу дальше да как преподносить случившееся прессе. Слава богу, что на этот сезон был запланирован еще только один эфир, в следующую субботу, а потом все, баста, каникулы до середины сентября. Поэтому на будущую передачу рейтинг ожидался высоченный — так уж всегда бывает после любых скандалов и происшествий — а тут не просто скандал случился, а целое убийство. Сколько бы мы подписок с людей ни взяли, непременно шоу в СМИ полоскать начнут. Поэтому к будущим съемкам следовало подготовиться сугубо: особо тщательно выбрать игрока-героя, чтобы никак со смертью не ассоциировался, да решить, будем или нет что-то об убийстве говорить. Постановили единогласно: нет, в эфире ни словечка не скажем, будто и не случалось ничего. А вот с прессой следовало подготовиться: ясно же, что пронюхают, уже какие-то странные звонки начались, как мне доложили, из «Молодежных вестей»: ведь засранцы-журналюги переговоры полиции по радио перехватывают, слушают, держат руку на пульсе. Вот-вот новость разнесется, и я на совещании ратовал за то, чтобы как можно скорее прессуху, то есть пресс-конференцию, собрать, всех падальщиков-гробокопателей на нее пригласить и самим прежде всего свою трактовку событий озвучить. Но — эти современные руководители, всего боящиеся и ни хрена ничего не решающие!.. Замгенерального канала только блеял: — Надо согласовать нашу линию с Константином Львовичем, я лично с ним должен увидеться, переговорить. Фу, мокрица. В общем, по второму вопросу повестки, когда и где устроим прессуху, так ничего и не решили, договорились поддерживать связь и проводить меж собой видеоконференции. Уже в одиннадцатом часу, до предела опустошенный и вымотанный, я отправился домой. Решил поехать на дачу, где никто меня ждал — впрочем, никто меня не ждал и в съемной городской квартире в пяти минутах езды от студии — некому по жизни теперь ждать меня. После субботнего эфира в работе обычно наступала блаженная пауза, расслабуха; воскресенье на программе официальный выходной день; с понедельника все начинают ползать еле-еле, со вторника пружинка постепенно закручивается, чтобы достичь максимального своего напряжения к субботе, за час до эфира, когда одномоментно решаются десятки вопросов, все носятся как укушенные, все время что-то случается и звонят, и сигналят десятки раций и телефонов. Словом, как говорится в старом анекдоте про режиссера: съемки похожи на цирк, где ты едешь по арене на одном колесе, а велосипед при этом горит, и ты сам тоже, и весь цирк в огне!.. Обыкновенно, чтобы набраться сил к будущей субботе, понедельник я тоже частенько прихватывал — и сейчас сказал, что не выйду, пусть обходятся без меня, как раз подготовительный период — зона ответственности исполнительного продюсера. Может, загадал я, но никому не сказал пока, я и во вторник не появлюсь, все зависело от того, насколько успешно я разберусь с той девицей, что вздумала, гадина, снимать концовку шоу на свой мобильник. К тому времени я уже знал о ней основное: Римма Анатольевна Парсунова, 32 лет от роду, прописана в Москве, в центре, на Новокузнецкой улице. Ночью я собирался разведать о ней как можно больше — к моим услугам в загородном особняке имелся широкополосный Интернет и множество баз данных; как истинный перфекционист, я всегда старался сам проверять игроков, которых предлагал мне кастинг-директор, и не только прогонял их по интернет-поисковикам, но и аккаунты претендентов в соцсетях читал/смотрел, и даже их кредитную историю изучал. И не раз и не два выходило так, что редакторы по игрокам (по небрежности, сознательно или за деньги) предлагали мне негодных кандидатов, я пробивал их и выяснял, что N, к примеру, скрытый (или явный) педофил, а М позволял себе, бывалоча, резкие высказывания против действующей власти — а значит, и во время прямого эфира может оскоромиться. Тем самым я вынимал из нашей коллективной попы (нас, всех тех, кто делает программу) — и своей личной — огромную возможную занозу. Порой по следам своих изысканий и персонал увольнял, если расследование устанавливало, что, возможно, имела место коррупционная сделка — то есть кто-то из редакторов не по чину пытался взять с игрока бабки или слить ему вопросы. У меня в собственности трехэтажный дом в охраняемом поселке рядом с Москвой, большой участок с соснами — да! мне, как и каждому, наверное, на этом свете, пришлось разменивать собственные юношеские мечтания на комфорт и достаток. Когда-то, поступая во ВГИК, я видел себя как минимум Тарковским и мечтал, что фильмы, снятые мной, будут вызывать восторг на кинофестивалях, удостаиваться «Оскаров» и «Золотых львов». Кто же знал, что на мою молодость придутся 90-е, когда советское кино попросту умрет, а потом мне ради семьи придется выживать, снимая столь чудовищную лажу, что я до сих пор изнутри покрываюсь плотной коркой стыда, когда вспоминаю, что я ваял в начальных нулевых, — и до сих пор без слез не могу смотреть на свой послужной список на кинопоиске и кино-театр. ру. Да и сейчас, прямо скажем: работа на игровом шоу в зомбоящике — далеко, надо признаться, не Тарковский. Слава богу, я еще политические говношоу не веду — те самые, на которых записные пропагандоны, плюясь, наперебой поливают Украину, «Гейропу» и Трампа. Конечно, сказалась на моей карьере и гибель любимой дочери — в машине, которой управлял я, родной отец Аленушки, будучи в сильно нетрезвом состоянии. Да, гибель дочери сильно меня подкосила: несколько лет я просто пил, гулял, ни к какой работе был не способен и нигде не задерживался. Супруга моя меня тогда пожалела, закодировала, вылечила, выходила — чтобы, вновь поставив на ноги, сбежать к более молодому и успешному. Вот почему я не сдох еще тогда, как собака под забором? Зачем она, о добрая самаритянка, продлила мои страдания — иной раз я думаю, для того, чтобы я еще помучился, а может, дабы унес с собой в могилу кого-нибудь третьего. Или же для того она меня, проститутка, вытаскивала, чтобы я стал свидетелем ее торжества в объятиях другого. По дороге меня ждало важное дело. Я остановился на пустынном ночном мосту через речку-говнотечку и вышвырнул в воду пустую ампулу — которая, признаться, весь вечер жгла мне карман. Порой подступали приступы паранойи, казалось, что полковник из Расследовательского комитета прикажет всех присутствующих обыскать — или что-то вроде того. Нет, слава богу, обошлось. Ампула сгинула в водах подмосковной Клизмы. Охранники поселка меня приветствовали с фальшивой радостью, бодро отворили шлагбаум — ведь я им всегда недешевые подарки делаю на Новый год и Пасху, проявляя то ли широту души, то ли молчалинщину: «Угождать всем людям без изъятья»… Нет, воистину я скептически был настроен сегодня по отношению к себе самому и всему человечеству — немудрено, если учитывать, что полдня назад я стал убийцей. Дома я разделся догола, кинул всю одежу в стиралку и залез в душ — но перед этим налил себе добрый стакан бурбона, накидал туда льда и залпом выпил. Сразу захорошело и мягко тюкнуло изнутри в мозг, и почему-то вспомнилось, как описывают смерть от цианида эксперты: если доза достаточная, то клиент не мучается, ему просто будто в голову изнутри ударяет, потом словно сон обволакивает мозг — и конец. Поэтому человек, мной убиенный, особо не мучился — интересно, успел ли он почувствовать, что задыхается? И свою финальную судорогу? Однако если учесть, что смерть его настигла в момент наивысшего торжества и блаженства, с его гибелью получилось совершенно замечательно: все, как он хотел, — я могу только гордиться собой и мечтать о подобном. После душа я налил себе еще на три пальца кентуккийского вискаря — уйти в запой и потерять контроль над собой (и обстоятельствами) я не боялся, наркологи хорошо меня пролечили — спасибо супруге, наняла тогда лучших. Теперь, в настоящие времена, я мог плавно дозировать собственное опьянение — а главное, наутро оказывался в состоянии обойтись без похмеляющего стакана: основное условие благоприятного антиалкогольного излечения. Потом я надел халат и уселся на втором этаже в кабинете — следовало выяснить все возможное о той самой гражданке Римме Анатольевне Парсуновой, которая взялась, дура, писать концовку нашего шоу на телефон. Спустя пару часов и два добрых бокала «Джека Дэниэлса» я знал о девушке все возможное — однако этого, на круг, оказалось довольно мало. Создавалось впечатление, что госпожа Римма сознательно дозирует свое присутствие в соцсетях. Она везде присутствовала, в Фейсбуке, Инстаграме, ВКонтакте, Одноклассниках, даже в Телеграме — однако всюду ее аккаунты не содержали ровным счетом ничего, кроме даты рождения и (лапидарно) места жительства: город Москва. И везде и всюду одна и та же фотография — единственная: приятная мордаха, милая юная рыжуха, чуть склонная к полноте. Понятно, почему Марьяша посадила ее на вип-места (а заплатить хотела, видать, не по тарифу вип-массовки, а по обычному) — впрочем, на столь мелкие фокусы персонала я закрывал глаза, если у них других проколов нет. Кстати, лица этой крошки из массовки я совершенно не помнил, да и видел ее краем глаза и мельком — осталось лишь связанное с ней тревожащее ощущение: какой-то непорядок. А оказалось — снимает. Кроме портрета особы — явно изготовленного профессионалом где-то в ателье, в гриме, с фоном, — нигде ничего про эту самую Римму Анатольевну Парсунову не значилось. Ни где работает, ни что оканчивала, ни чего любит не любит, и ни одной больше картинки: ни с отдыха в Греции, ни с застолья с подругами, ни в обнимку с молодым человеком. Я про себя подобные аккаунты называю шпионскими, у меня и у самого такой: чтобы имелась свобода рук и возможность по соцсетям лазить и все про всех знать — а самому не светиться. Кредитов гражданка Римма не брала, где служила-работала, непонятно. Владела она, на правах собственности, однокомнатной квартирой в тридцать четыре квадратных метра на улице Новокузнецкая, где была прописана, а также земельным участком пятнадцать соток (никакие строения не зарегистрированы) близ Ликино-Дулево, а также автомобилем «Фольксваген Гольф» 2015 года выпуска, номерной знак такой-то. И телефончиком ее мобильным я тоже разжился. А может, укололо меня, подобная таинственность означает, что девушка принадлежит к племени правоохранителей? И жаркая волна, не без помощи вискарика, разлилась по телу: вдруг она, эта Римма, оперативник под прикрытием и они меня пасли, вели, откуда-то прознали про мое дело, и поэтому специально она все записала на телефон, даже не скрывалась особо, — и вот-вот возникнут на моем пороге с ордером на арест и обыск? А может, наоборот: она — это представитель заказчика, проверяющий? Чтобы предъявить, так сказать, фото или видеоотчет: вот как все у меня прошло? А потом демонстрировать новым клиентам сюжет, как я убиваю, в виде рекламы своих услуг? Нет-нет, фу, это паранойя — в жизни всегда есть место случайностям, мне ли, как режиссеру, не знать! — и эта девчонка-дурында, конечно же, случайно оказалась на передаче и случайно вытащила камеру под конец. И я постарался повернуть свои размышления в позитивное и конструктивное русло. А именно: как выйти на контакт с гражданкой Риммой Парсуновой, как изъять у нее телефон с записью и убедиться, что никуда дальше от нее этот файлик не расползся? Под североамериканское пойло стали во мне всплывать силовые решения, совершенно в духе ковбоев: подкараулить в темном уголке, шандарахнуть по голове, телефон отобрать, да и дело с концом. Но я подобные прямолинейные, лобовые (во всех смыслах) и чреватые уголовной статьей планы со всей категоричностью отметал. Нет, мне следовало придумать что-то мягкое, тонкое, изящное, в духе моей профессии. Не случайно мой учитель Прокопенко[17], мир его праху, говорил, что режиссеров отличает способность к комбинаторному мышлению — то есть умение выхватывать и учитывать сразу множество факторов, влияющих на конечный результат, от состояния погоды и освещенности до того аспекта, с кем спит актриса, взятая на главную роль. Поэтому я стал вынашивать какую-нибудь комбинацию, изящную и гениальную до простоты: например, нанять какого-нибудь чувачка, чтобы рванул у девушки сумку, потом самому заломать его, через это познакомиться и дальше уже и разговорить гражданку, и завладеть ее телефоном. Некоторое время я обсасывал такую возможность, но потом решил, что получается чересчур громоздко, да и требует привлечения третьего лишнего в лице алконавта-наркомана, покушающегося на имущество девушки. Может, все-таки самому скоммуниздить у нее сумочку, да и дело с концом? — но фи, как это получалось неизящно, да вдобавок сложноисполнимо, потому что требовало как минимум за ней следить и выбирать удобный момент. Да, пока ничего не вытанцовывалось, однако я не сомневался, что завтра, едва я проснусь и отворю свои вежды, вожделенная идея снизойдет на меня — так не раз уже бывало в моей практике, когда трудное решение являлось в момент пробуждения. Поэтому я улегся прямо на диване в кабинетике и немного, чтобы расслабиться, посмотрел порнуху, а потом накрылся пледиком. Светало в июле рано, птицы уже начинали свой ежеутренний галдеж, однако снотворное в виде бурбона исправно подействовало, и я устремился в объятия Морфея. А проснувшись поздним утром в воскресенье, когда солнце заливало кабинет, сообразил, что решение пришло. — Незнакомый номер, — сказала Римма. — Возьми, — скомандовал Паша. Жертва № 5 — Римма Анатольевна, — сказал я сладко-сладко и вкрадчиво, — это вас беспокоят с телеканала «Икс-икс-икс-плюс», из передачи «Говори!»[18], исполнительный продюсер Денис Харин. — Я намеренно использовал в качестве легенды прикрытия не какую-нибудь газету или радио, а близкое мне по знанию специфики телевидение — вдобавок на ТВ и денег крутится больше. Название передачи я также взял для правдоподобия подлинное, раскрученное — но имя своего героя выдумал из головы, а то, что никого подобного на той программе не существовало, меня волновало мало — не станет же девчонка проверять! — Вы ведь, Римма Анатольевна, вчера принимали участие в программе «Три шага до миллиона»? — Я намеренно использовал вопросы, на которые контрагент, согласно законам нейролингвистического программирования, заведомо станет отвечать согласием — тогда, по заветам НЛП, после трех утвердительных ответов жертва и дальше станет со всем соглашаться. — А откуда вы знаете? — О, у журналистов имеются свои каналы информации… Так да, были? — Допустим. — И вы, Римма Анатольевна, оказались, по сути, свидетелем убийства? — Можно сказать и так. — От души вам сочувствую. Вы сами в порядке? — Более или менее. — Опять «да» не сказала, стерва! — Вы ведь в Москве проживаете? — Да. — Вы могли бы встретиться с нашим корреспондентом и рассказать о случившемся? Побеседовать в любом формате, как вам заблагорассудится: на камеру, или оставаясь инкогнито, или даже, если захотите, с измененной внешностью и голосом? — Н-ну, не знаю, смогу ли я… Я подбавил в голосе напора и бархатности: — Римма Анатольевна, эта встреча очень важна для нас и для тех миллионов телезрителей, что смотрят нашу программу. Кроме того, — заметил я вкрадчиво, — мы готовы вам за это интервью заплатить. — Материальный стимул еще никогда и никому не вредил. — Заплатить? И сколько же? — Н-ну, мне надо посоветоваться с руководством о конкретной сумме, к тому же многое будет зависеть от того, что именно вы расскажете, но от десяти тысяч рублей. — Я готов был торговаться и дальше, и тысяч до ста, и даже выплатить такие деньги. — Вот как? — Только для начала нам надо встретиться, поговорить, понять, насколько интересно то, что вы расскажете. Давайте увидимся прямо сегодня. — Да? И когда вы предлагаете? — Чем скорее, тем лучше. Как известно, новости наша профессия. А новости могут быть только одной кондиции — самые свежие. Я готов подъехать куда скажете.