Конечно, типичная паранойя, но время от времени Римма проверялась: нет ли погони. Вроде, казалось, с чего бы? Никто ее с убитым на телешоу не свяжет! А все равно в затылке холодело и шерстка на загривке дыбом поднималась. И нога непроизвольно утапливала акселератор. И только мысль о том, что повсюду по Москве установлены камеры и подозрительно как раз носиться с превышением, заставляла сбрасывать скорость, вписывать ее в положенные рамками шестьдесят плюс двадцать. Она спохватилась: Синичкин-то ничего не знает. Набрала номер босса. Он, зануда, трубку не брал. Ну, ему же хуже. Протолкалась, наконец, по пробкам Садового, прибыла к себе на Новокузнецкую улицу. Оставила «гольфик» во дворе дома за шлагбаумом, поднялась к себе. Немедленно, даже не раздевшись толком, открыла бутылку красненького испанского, щедро плеснула себе в бокал. Ффу, надо успокоить разгулявшиеся нервы. Перед глазами всплывало задыхающееся лицо Бурагина… Его оседающее тело… Судороги… Ярко-красный цвет лица, выпученные глаза… Винцо помогло подрастворить адреналин в крови. Стало легче. Римма переоделась в домашнее. Включила телевизор, прощелкала новостные каналы: об убийстве на телешоу нигде пока не сообщалось. Впрочем, по части новостей зомбоящик безнадежно уступал в последнее время Интернету. Проверила и его — однако даже Сеть как в рот воды набрала. Суббота, все наслаждаются летними выходными, включая журналистов. Девушка налила себе еще в бокал, полезла за сыром, чтоб не пить без закуски. И тут позвонил Синичкин. Хохотнул в трубку: — У меня две новости, хорошая и плохая, с какой начинать? — У меня тоже новость, — закричала на него Римма, — и она очень плохая! — Ну, тогда ты выкладывай первая. — Бурагина убили! Прямо на телешоу «Три шага до миллиона»! У меня на глазах! — Ничего себе, — только и сказал Паша. — Я ведь тоже обнаружил в квартире Мачниковой хладный труп. В лице ее самое. В том и заключалась моя плохая новость. — А твоя хорошая — в чем? — Что меня не задержали и я прохожу по делу лишь свидетелем. — Страшно рада за тебя. — В любом случае нам надо встретиться. Обсудить произошедшее и выработать общую линию поведения. Приезжай-ка ты в офис. — Э, нет. Во-первых, я в стрессе, во-вторых, выпила. — Ты уже дома, что ли? — Слава богу. — Тогда я подскочу к тебе. Нам сейчас надо держаться вместе. Это как минимум. А как максимум — устроить мозговой штурм. Что тебе привезти? — Привези то, что собираешься тут есть и пить. Я на тебя как-то не рассчитывала. Черт, черт, черт! Теперь к запутанности вокруг Римминой ситуации с убийством рекламиста прибавлялись еще Пашины непонятки с трупом медсестры — и общая мешанина и путаница ее с ним непростых взаимоотношений. Да и привести бы в порядок себя и квартиру… Хотя бы особо вопиющий бардак по шкафам-тумбочкам распихать, посудомойку загрузить и запустить. Хорошо, девушка боевую раскраску еще не успела с лица снять. И бюстгальтер, пожалуй, лучше снова надеть. Паша Конечно, я ехал к Римке прежде всего, чтобы успокоить-утешить. По крикам в телефоне я понял, что моя помощница на взводе. Да и у меня после зрелища голой и убитой наркоманки и последовавшего затем тягомотного допроса нервы звенели. Какой уж там мозговой штурм. В магазинчике на «Павелецкой» я купил старой доброй водки. Поколебался только насчет емкости: ноль пять или ноль семь? — и взял литровую. И еще две бутылки красного испанского — на случай, если Римка решит догнаться. Купил также мясной нарезки. А потом, по наитию, букет роз. Вроде бы никакого случая на горизонте не наблюдается, но у женского пола к букетикам отношение известно какое. Принес — и тебе немедленно сто очков в карму начислили. Но помощница моя и без букета оказалась мне рада. — Ох, Пашенька… — только выдохнула она, — я такое пережила, — и прильнула к моей груди. А там — и букет остался на полу в прихожей, и водка не поставлена в холодильник, и одежда наша разбросана в беспорядке на пути от двери к сексодрому. И я временно забыл и былые обиды, и глубоко засевшую ревность — и, разумеется, выкинул из головы наше расследование. Остались только я, мы — и еще зеркала, которыми Римма множила пространство своей однушки и в которых мы теперь бессчетно отражались подобием очень красивого и глубоко эротичного фильма. Потом Римка вдруг заснула — провалилась, разметавшись, — и я слегка полюбовался ею, а затем пошел на кухню. Там устроил на подносике икебану: бокал красного вина, запотевшая рюмка водки (пришлось задействовать морозильник). Принес к ложу красотки, установил. Девушки любят обихаживание — а Римка его заслужила: и своей беззаветной работой, и тем, что, не чинясь, отдалась сегодня мне. Посткоитальный дневной сон обычно недолгий, и она проснулась, разрозовевшаяся, и улыбнулась мне и моим дарам. — А розочки в водичку не поставил? — промурлыкала она. — О, Евино подлое племя! — прорычал я. — Дай вам палец, вы всю руку норовите заглотить. — Да я шучу, пусть пока валяются. Обихожу со временем. — Значит, моя дорогая, мы оказались без единого подозреваемого по причине безвозвратного выбытия обоих. И Мачниковой, и Бурагина. — А, наплевать, — беспечно махнула она своей красивой нагой рукой. — Сейчас вечер субботы. Давай отдохнем. Жертва № 5 Когда я увидел, как Бурагин, бодрый и счастливый игрок, минуту назад полный сил и преисполненный довольства, только что выигравший три миллиона, начинает краснеть и задыхаться, глаза его выпучиваются, судороги сотрясают все его существо и он падает замертво, одновременно несколько разнонаправленных мыслей пронзили меня, наполнив ужасом и гибельным восторгом. И первым стало понимание, что вся затея не шутка, не игра, не розыгрыш; второй пришла мысль, что я оказался втянут в ужасные события и получился самым их непосредственным участником; и третьим накрыло осознание: зря я подозревал прикол, подвох, все чрезвычайно всерьез! И яд оказался не подкрашенной жидкостью (как я втайне думал), а подлинной отравой, да еще чрезвычайно действенной. И для меня это означало только одно: отныне я нахожусь под прямой и непосредственной угрозой, под ударом, и любой правоохранитель сможет обвинить меня в том, что я — убийца! И будет прав. И, значит, в мгновение ока, в тот самый миг, когда душа покойного Андрея Бурагина покинула его тело, я стал беззащитен, и вполне заслуженно, перед лицом закона! И теперь никто, ни Бог, ни царь, не герой (или тот, кто меня на произошедшее подвиг) не станет никоим образом защищать меня и выгораживать. Я почувствовал себя так, будто стою голенький, на лобном месте, при всем честном народе, и огромная толпа, собравшаяся подо мной на площади, готова прокричать: «Распни!» И меня тут же схватят, и повлекут, и бросят в застенок, свяжут, распнут — и при этом, самое ужасное, будут правы, потому что да, по всем законам, божеским и человеческим, я виновен, виновен, виновен! Ergo[14] никто решительным образом не даст мне избавления, кроме меня самого, и отныне и до конца жизни моим уделом станет скрываться, путать следы, таиться! Парадоксальным образом эта мысль не просто выбросила в кровь энную дозу адреналина (что естественно!), нет, ощущение западни или, если угодно, капкана, в коем я оказался, впрыснуло в меня и эндорфин, и серотонин, и… — какие там еще гормоны радости существуют в организме? Жизнь, всего минуту назад представлявшаяся мне вялой и пресной, вдруг заискрила, заиграла новыми, лучезарными красками! Поразительная вещь! По сути, я оказался не кем иным, как убийцей — можно сказать, подло, из-за угла, подмешав яду, умертвил человека, — но не испытывал в тот самый момент ни грана раскаяния, а, совершенно напротив, почувствовал восторг и упоение! Но и тревогу, и страх — вдруг дознаются? Разоблачат? Накажут? Ведь наверняка в самое ближайшее время начнется следствие, понаедут полицейские, другие правоохранители, станут задавать вопросы: что-почему-откуда? Потом последует экспертиза, да и безо всякой экспертизы ясно: клиент отравлен — значит, кто-то поднес ему яд? Значит, это кто-то из нас — из тех, кто оказался на площадке? Слава богу, что я распорядился, чтобы нас тусовалось в тот момент рядом с убитым как можно больше, и сразу вопрос: а вдруг Бурагин совершил самоубийство? В самом деле, почему нет, надо на эту идею аккуратненько следователей подвигнуть: человек парадоксальным образом возжелал уйти из жизни в момент своего несомненного, впечатляющего и прилюдного триумфа! И, хвала небесам, перед тем, как выйти на площадку, я распорядился, чтобы остановили съемку — надо немедленно, пока не прибыли сыскари, под сурдинку проверить, насколько точно выполнено мое указание, и если вдруг не выполнено, если кто-то посмел писать последние минуты того, что происходило в студии, тут же крамольные кадры немедленно смыть! Да, я-то знаю, как дважды два: именно я, и никто иной (а кто бы еще?!), протянул убитому отравленный кубок — сиречь пластиковый стаканчик со скверным крымским шампанским. Но на площадке царила суматоха, неразбериха, вполне естественная и понятная для такого случая: игрок сорвал куш в три миллиона! Там суетились и Марьяша, бригадир массовки, и администраторы Лизонька с Кристинкой, и редактор по игрокам Настя; и шеф-редактора Илью я с собой зазвал, и исполнительного продюсера Андрея — короче говоря, моя скромная персона внесла изрядную лепту в организацию того самого бедлама и суеты, коим ознаменовалось окончание шоу. А ведь после того, как случилось неизбежное и победитель упал, хаос еще усилился: привлеченные запахом смерти и жаждой сильных зрелищ, на площадку выбежали иные действующие лица, кого я и видывал впервые: массовка, например. После всего этого кто будет утверждать доподлинно, что именно моя рука протянула убитому тот подлый стакан! А я, естественно, все подозрения и грязные инсинуации в свой адрес (буде подобные, паче чаяния, возникнут) стану гневно и решительно опровергать. Наверное, следствие захочет копнуть глубже и окажется в очевиднейшем тупике, поелику выяснится, что я, допустим, никакого отношения к убиенному не имею, никогда с ним не пересекался и никакущего у меня мотива или мотивчика, даже самого крохотного, желать ему смерти нет и не было. Параллельно, кстати, выяснится, с кем из редакции убиенный контактировал — не с Луны же он, в самом деле, упал к нам на площадку. С кем-то договаривался ведь о своем участии — а может даже, и проплатил — очень часто такое бывает. И тогда тот, кто игрока приглашал и денюжки взял — кто это, кастинг-директор Нюта? Или редактор по игрокам Вера? — они хоть и будут отрицать свой материальный интерес, но первыми под подозрение подпадут. Ведь когда совесть у человека нечиста в одном аспекте и он замазан в коррупции на рабочем месте, ему и в убийстве оправдаться сложно: глазки будут бегать, голосок дрожать и пускать петуха. То ли дело я — на голубом глазу: вы знали убиенного? — нет! Когда-либо с ним пересекались? — нет! Имели общие интересы? Нет! Что же касается единственного моего с ним контакта, так ведь никто, включая убитого, не знает и не ведает, что за ним стою я. Письмо послано с одноразового почтового ящика; ай-пи-адрес — да, он принадлежит нашей компании, но организовать ящик мог любой из тех, кто имеет доступ к корпоративной почте, а таковых у нас тут едва ли не полсотни человек зарегистрировано. Ящик просуществовал шестьдесят минут и благополучно самоуничтожился, я проверял. Надо надеяться, что покойник письмо мое стер, как и было ему заповедано, а даже если вдруг нет, то смотри выше: как найдешь отправителя? А то, что скончавшийся послание мое анонимное прочитал, в том можно не сомневаться, иначе не отвечал бы столь точно на предложенные ему сегодня вопросы. Вот нисколько не сомневаюсь, что в итоге следствие зайдет в тупик — потому что такова уж у него участь, у нашего родного российского следствия: вечно пребывать в тупике. У нас только телевизионные да кинематографические преступления разматываются в два счета — да еще, бывает, заказные, за коими очевидно торчат чьи-то уши и в коих прослеживается чей-то своекорыстный интерес. Вот и пусть потыкаются они, расследователи, в тупике, побьются лобешниками своими о бетонную стену. Все эти идеи, о которых я здесь долго и в свойственной мне манере велеречиво рассказывал, пронеслись на самом деле в моей голове, стремительно сменяя друг друга, а то и одновременно, за короткие секунды — пока к телу бросилась врач, стала оказывать неотложную помощь, а потом удрученно поднялась от убиенного. В одно мгновение я оценил растерянное и бледное под гримом лицо ведущего, Кирилла Малькова, и красную, перепуганную бригадира массовки Марьяшу (она у нас вечно всего пугается, а сейчас и сам бог велел), и ошеломленных Лизочку, Кристинку, Илью, Андрея — и тут я коротко и весомо скомандовал: «Звоните в полицию. И на канал» — и был уверен, что немедленно кто-то это негромкое мое распоряжение кинется выполнять. Сам же я, пользуясь короткой паузой и затишьем перед неизбежным шквалом, который привнесет сюда визит правоохранителей, быстро покинул площадку. Со стороны могло (и должно было) показаться, что я отправился, допустим, встречать-привечать прибывших людей в мундирах и начальство — или, к примеру, службе охраны распоряжения давать. Я же кинулся по железным ступеням наверх, в аппаратную, чтобы проследить: никто, ни единая тварь и ни одна камера не посмела записать, как именно я вливаю яд в пластиковый стаканчик, а затем с широкой улыбкой протягиваю его только что победившему игроку. В аппаратной вечно кто-то торчит, и всех оттуда выманить нереально, даже такая оказия, как выигрыш главного приза, не заставила выбежать из-за своих пультов второго режиссера. И мой теперешний визит туда, разумеется, нуждался в алиби — впрочем, теперь очень многие действия в моей жизни потребуют, я подозревал, тщательного обдумывания и объяснения: почему вдруг после убийства я бросился на свое рабочее место? Не кроется ли за этим что-то? И в данную минуту я представал перед вторым режиссером в роли Осененного Идеей Вдохновенного Частного Сыщика. Я воскликнул: «Перемотай мне последние минуты!» Ход был рискованный, потому что, если вдруг выяснится, что камеры против моих указаний таки записали момент убийства, когда я протягиваю убиенному пластиковый стакан, придется срочно и неотложно придумывать, под каким предлогом запись вдруг нечаянно размагнитится. Второй режиссер Захар перемотал мне запись. И когда я воочию увидел, что все камеры послушно выполнили мою команду: «Стоп! Снято!» — и последними кадрами шоу стали ликующий, воздевающий кулаки к небу победитель, грохочущие пушечки и рассыпающиеся золотистые конфетти, а дальнейшее, включая мою роковую руку, протягивающую убиенному сосуд, ничего не записалось, в тот самый момент у меня на душе, наконец, стало светло и спокойно. И я начал думать, что убийство, осуществленное мной, оказалось и впрямь идеальным и не быть ему раскрытым никем и никогда. Паша Служебный роман вечно чреват тем, что ты в постели о работе начинаешь разговаривать. А я, к сожалению, от дела могу отключаться лишь в двух состояниях. Первое — это оргазм, а второе — когда в дупель пьяный. Но экстазы, и первый, и второй, отшумели. Пары же рюмок мне явно недостаточно, чтобы забыться, поэтому мысли неуклонно соскальзывали к убийствам. И медсестры Мачниковой, и бизнюка Бурагина. — Его же на твоих глазах отравили. Опиши, как дело было! — попросил я Римку. Мы лежали на расхристанной постели. Ее пальчики задумчиво играли волосами на моей груди. — Зачем описывать? Я на видео момент снимала! — И ты молчишь?! — А что я должна? Бежать предлагать пленку на канал «Икс-икс-эль»? — Продемонстрировать запись своему работодателю. Прежде всего. — Прежде всего-всего? — лукаво прищурилась чертовка. — Тащи скорее свой телефон, крошка! — прорычал я. Римка без стеснения вскочила и продефилировала к сумочке, демонстрируя ладную свою фигурку, крепкую (но тяжеловатую, на мой вкус) попу и стройные (но слегка коротковатые) ножки. — Любуйся, мой повелитель, — и она с поклоном поднесла мне телефон. — Пин-код я так и не поменяла, можешь юзать. От тебя секретов не имею. — И она удалилась в ванную. Я, разумеется, Римке об этом не болтал, однако недолгий опыт нашего совместного проживания и туристических поездок показывал, что фотокорреспондент и видеооператор она, конечно, аховый. На фотках вечно то ноги отрежет, то шпиль у собора, на фоне которого снимает. А если уж видео возьмется писать, то получится далеко не как у Юсова или Урусевского[15]. Два у девушки операторских приема в арсенале имеются: или поливать вкруговую, или приближать-удалять снимаемый объект, а потом снова приближать-удалять. Обычно от ее видеоэкзерсисов глаза болят и голова кружится.