Я надеялась, что так он и поступит. А сама взялась за подготовку нашего томного вечера. И если в первый раз я, чтобы сбить с толку видеокамеру, изображала из себя хулиганку, девочку в стиле апаш: клетчатое кепи, очки вполлица с простыми стеклами, плиссированная юбочка выше колен, высокие сапоги, то для второго (и последнего) свидания я примерила другой имидж. А именно: очки на сей раз были маленькие, наглухо зачерненные, ленноновские, плюс — блондинистый парик с кудрями до плеч, белое платье на пуговицах — наподобие тех, в которых в косметических салонах расхаживают сотрудницы; картину довершали белые же чулочки и кроссовки. И большая белая сумка, которая пригодится мне для эвакуации — на ней, для завершения образа, так и просилось вывести красный крестик. Можно даже будет с Порецким поиграть в доктора. А потом окажется, что я — это доктор смерть. Да! Меня возбуждала сама ситуация. Адреналин прямо-таки бушевал в крови. Только бы не забыться, не потерять контроль над собой, не наделать ошибок. К нашему пятничному свиданию Порецкий почти выполнил мои указания. Почти — потому что он все-таки приготовил для меня горячее блюдо: куриные сердечки, тушенные в сметане. Подумать только, сердечки! Чем он хотел меня удивить — субпродуктами? И шампанского тоже закупил с перебором: шесть бутылок «Дома Периньона», надо же. От сердечек я решительно отказалась, а он молвил: — А я поем, очень, — сказал, — это блюдо люблю, еще с детства, мамочка стряпала — а жена покойная его терпеть не могла и меня не кормила — а как я один остался, так на субпродуктах отвязываюсь. — Ладно, ешь, раз любишь — почему бы не побаловать себя, тем более напоследок. И шампанского мы выпили — чинно, не спеша, с тостами. Потом он овладел мною прямо в гостиной, на диване, а после — на то и был расчет! — отяжеленный сексом, сердечками и шампанским, уснул. Пока он почивал, я как следует подготовилась. Для начала помыла всю посуду — кроме бокалов, они мне еще пригодятся, и спрятала сковородку с дурацкими сердечками в холодильник. Ничто не должно свидетельствовать, что у него тут были гости. Потом я наполнила ванную теплой водой и принесла туда свечи. А потом — главное! — перелила в его бокал из-под шампанского приготовленный мной заранее раствор. Раствор был произведен, что называется, из сырья заказчика — в свой предыдущий визит, когда Порецкий заснул, я прошерстила не только его телефон и комп, но и аптечку. В лекарствах я, слава богу, разбираюсь — а у клиента оказался в заначке целый клад антидепрессантов: амитриптилин, прозак, миртазепин. Для передозняка трициклики и тетрацикли-ки — милое дело: сонливость, угнетение дыхания, кома, смерть. Вопрос заключался в дозах — я с запасом взяла таблеток сорок. И еще дома проделала нелегкий и кропотливый труд: обычно таблетки антидепрессантов снабжены горькой оболочкой именно для того, чтобы ими тяжело было травить(ся). Поэтому я очистила ядрышки таблеток, словно орешки от шелухи, от этой ужасной на вкус оболочки. Разведенную заранее дозу я на квартире Порецкого вылила в бокал клиента и долила сверху шампанским — нет, я бокала не касалась. Потом пошла его будить — передо мной стояли две задачи: заманить его в ванную и заставить выпить отравленный бокал. А если он не захочет? Или вкус шампусика не понравится? Ладно, глаза боятся — руки делают. Когда я вернулась в гостиную, он уже и сам проснулся, и я всячески начала прельщать его на новые подвиги — теперь переместиться в ванную, в воду, при свечах. Я, разумеется, не стала надевать никаких его рубашек — из соображений, чтоб не оставлять следов. Но мое белое платье на голое тело, застегнутое всего на две пуговицы и обнажавшее то одно, то другое пикантное местечко, заставило его покинуть диван и, подобно животному за дудочкой крысолова, отправиться вслед за мною в ванную комнату. По пути я предложила ему шампусика — он не обратил внимания, что новая бутылка уже открыта и разлита, и я проследила, чтобы он взял правильный бокал. — За любовь, — провозгласила я, — и до дна! Простые методы — они самые действенные, поэтому даже если он заметил странный вкус напитка, мое сладкое понукание не позволило ему не допить. Когда он выпил, я увлекла товарища в воду, помогла улечься и взгромоздилась на него сверху. Смерть должна была прийти, как запланировано: на пике удовольствия. И Порецкий уснул практически сразу, только успев разрядиться. В силу профессии мне доводилось видеть много смертей — особенно на первых практиках в тверской больничке и потом, когда я после колледжа перебралась в столицу. Меня, как молодую, да еще и пришлую, в наиболее поганые смены ставили, в самые гадские дежурства назначали. И это сказки, что кому-то смерть бывает в радость. Конечно, она порой приходит как избавление, и мучения у больного бывают столь сильными, что уход воспринимается словно манна небесная. Но все равно приближение к последней черте — это всегда боль, страдания моральные и физические. А вот Порецкий умирал счастливым. И даже не ведал, что умирает. И легкая улыбка довольства застывала на его устах. Я собрала оба использованных нами презерватива, потушила и унесла из ванной свечи. Потом надела перчатки, вымыла свой остававшийся бокал. Затем сняла все белье с кровати, на которой мы кувыркались в среду, — тючок получался внушительный, но не оставлять же его, с многочисленными следами моей секреции, волосами, чешуйками кожи и прочими ДНК. После — залезла в комод и застелила постель свежими простынями. Проглядела комп Порецкого, который оказался, как я уже выяснила, незапаролен, и всю его исходящую корреспонденцию последних дней: слава богу, нигде и никому он знакомством со мной не хвастался, никаких моих фоточек, сделанных тайком, не посылал. Я проглядела и его телефон, подозрительные эсэмэски типа: а у меня сегодня свидание — отсутствуют. Я для начала грохнула его и мои звонки и сообщения друг другу, а потом решила все-таки: кто знает, какие сейчас технологии и можно ли восстановить, с кем он разговаривал или писал, — поэтому, от греха, прихватила его трубку с собой. В портмоне хозяина я, разумеется, не стала трогать карточки, а вот наличные взяла. Кэш персонифицировать трудно, а лишние тридцать восемь тысяч рублей никому не помешают. Будем считать их моим скромным гонораром. В кошельке его я только пару сотен оставила. Наконец, я взяла влажную тряпку и стерла все свои отпечатки в квартире, откуда только можно. И в довершение всего, как вишенка на торте, — рядом с его бокалом, в котором, совершенно понятно, остались следы от антидепрессантов, бросила пару пустых упаковок из-под вышеозначенных таблеток. Наконец, я зашла в ванную. Гражданин не дышал. Голова его была под водой. Я пощупала пульс на шее: сердце не билось. Благодаря мне он умер совершенно счастливым. Я отключила его телефон и вынула из него батарейку. Затем бросила аппарат на дно своей белой сумки, добавила туда все постельное белье, на котором мы кувыркались в среду, затем — оба противозачаточных изделия, а также, для веса, шестикилограммовую гантель хозяина. Потом переоделась: сняла парик и белое платье. Парик и платье отправились в сумку. Достала запасенную одежду. Теперь я представала перед возможными камерами наблюдения гаврошем, как и в среду, однако несколько иного фасона: широченные штаны, объемистая майка на три размера больше, бейсболка с длинным козырьком. Запросто можно принять за парня. Всю свою использованную одежду, как и белье, и саму сумку, уложила в объемистый пакет. Потом, наконец, выскользнула из квартиры. Дверь оказалась снабжена английским замком и захлопнулась сама. Как и в прошлый раз, я дочесала до самого Ленинградского проспекта и только оттуда вызвала такси — с левого, естественно, телефона. Машина пришла быстро, минут за пять. Я села сзади и водителя игнорировала, ехала молчком, а потом, когда мы промчались половину ночной Москвы и подъезжали к Автозаводскому мосту, пробормотала, что меня что-то мутит, и попросила остановить. Таджик послушно тормознул, я вышла, постояла у парапета — а вернулась в машину уже без огромного своего пакета с уликами (в который я предварительно добавила свой левый телефон): ноша неловко плюхнулась в Москву-реку и благодаря гантели сразу пошла ко дну. Остановил меня водила, по моей просьбе, за три квартала от моего дома, и я дворами поспешила к себе. Убивать оказалось легко, напряжение — от боязни чего-то упустить — наконец схлынуло. Я ощущала только легкую усталость и чистую радость от хорошо исполненного дела. Порецкий ушел счастливым, как заказывали. Римма Паша неожиданно позвонил ей, когда она выходила из «Гольфа» и направлялась в офис. Он очень коротко сказал ей, что случилось, и передал инструкции. Главное: проследить за Бурагиным и по возможности снять «маячок» из-под багажника его «Кайена». Римма снова нырнула в «гольфик» и выехала со стоянки. Паша Пока сосед в обалдении таращился на голое и мертвое женское тело, я сделал на всякий случай три-четыре снимка покойницы с разных ракурсов. Потом снял крупно уроненный на ковер шприц. Заглянул на кухню. Никакого следа совместного распития спиртных напитков. И опять, как и в квартире Порецкого, никакого стола, накрытого на двоих, — чего лично я ожидал, пронаблюдав, как парочка Бурагин — Мачникова вчера заходит в подъезд. Недопитая бутылка вина — да. Бокал со следами красненького — тоже присутствует. Один бокал. И фрукты имеются — верно, те самые, которые бедная крошка покупала при мне в гастрономе «Маяк у дома». Однако нет даже букета, с которым — мы с Римкой хорошо видели — пара вчера поднималась в квартиру. Хотя букета нет, но вот она — ваза. Пустая, без воды и без букета, но вот стоит явно не на месте — возле раковины в ванной. И валяется рядом зубчатый зеленый лепесточек от розы. Хм, недоработочка убийцы? Да, букет явно был, но убийца потом его из конспирации унес. А вазу не спрятал, потому что забыл, не подсмотрел, где она стояла? Или не придал значения? Я позвонил Римке, а потом стал наскоро придумывать собственную легенду прикрытия перед полицейскими: с какой стати я вдруг стал звонить-ломиться в квартиру мертвого человека. Римма За тридцать пять минут Римма донеслась от Кусково обратно в центр. Сигнал «маячка» под бампером «Кайена» показывал, что пока машина стоит без движения на стоянке. Возле дома Бурагина в тихом центре, в Сытинском переулке. Убийца отсыпается? Отдыхает от трудов праведных? Жертва № 4 Играть и побеждать. Побеждать и доминировать. Доминировать и преодолевать. Если выбирать девиз для жизни, он должен состоять из глаголов. И мои — они вот такие. Да. Побеждать и преодолевать. Всегда, сколько себя помню, я обожал играть. Во все, что угодно. В любые игры, какие только есть на свете. Играть — и выигрывать. Побеждать — главное, что во мне зудело. От этого я всегда ощущал по жизни наибольший кайф. В детстве, как водится, почти вся жизнь — игра. И почти любое занятие подразумевает соревнование. Футбол, хоккей, баскетбол, пионербол, казаки-разбойники… Но мне никогда не был по душе командный дух. Когда выступаешь в составе коллектива, ответственность и удача распыляются на всех. На всех же делится и радость победы. Меня это категорически не устраивало. Если кто-то в команде по ходу дела не добегает, не дорабатывает — почему я должен за него? И как я его могу заставить? Помню, еще когда в футбик во дворе стучал — подзатыльники и поджопники чаще всего вешал своим же. Подгонял. Слишком часто — настолько, что многие хлюпики и играть со мной не хотели. А как их, идиотов, еще растормошишь? Как заставишь по-настоящему игре отдаваться?! Нет, лучше всего — сражаться один на один. Безо всякой помощи «соратников». Биться лицом к лицу — во все, что угодно. Можно даже в настольные, типа шахмат. Или бадминтона с пинг-понгом. Но лучше обойтись без заменителей и умягчителей сражения: ракеток, воланчиков, рапир с электрическими наконечниками. Что может быть прекрасней прямого боестолкновения! Старой доброй борьбы или драки! Я начинал, еще мальчишкой, борцом классического стиля — так при Советах именовали греко-римскую борьбу. Потом был бокс, а после крахнулся социализм, и в стране разрешили карате и другие боевые искусства, вот там я развернулся. Айкидо, тэквондо, тайский бокс. Боевое самбо и микс-файт. И везде преуспел. Одну только капоэйру с ее плавными танцевальными движениями не тронул. Но драка — это всего лишь хобби. Приходилось, увы, по жизни заниматься школьной нуднятиной. Там меня тоже вытягивало соперничество. Или, считай, война. Получить пятерку — что может быть скучнее? Тьфу, тощища. Вот стать первым учеником в классе — цель туда-сюда. Но куда почетней — выиграть олимпиаду по математике. Школьную. Районную. Городскую. Вот это я понимаю — вызов. Или — другое. Научиться хорошо рисовать — тоскливо! А вот победить на конкурсе рисунка — сначала на школьном уровне, потом выше — вот это да, вот это мечта! И в вузе — то же самое. Зевота — просто хорошо учиться. А выиграть стажировку в Англии — за это стоит биться и победить! Полюбить хорошую девчонку — скукота. Трахнуть лучшую девицу на курсе, королеву красоты — вот это цель! Просто делать бизнес — тоска. А начать с нуля и вывести собственную, придуманную и вынянченную компанию в лидеры отрасли — я понимаю, достойная цель. Жаль, я немного припоздал к самому старту капитализма, когда расцветали (и вскоре лопались), словно огромные мыльные пузыри, первые ставшие легендарными рекламные кампании: «МММ», «Банк Империал», когда слоганы превращались в поговорки и, словно вирусы, цитировались на каждом шагу: «Я не халявщик, я партнер»; «А что это граф Суворов ничего не ест?». Тогда царили Бекмамбетов, Лисовский, Жечков, покойные Боксер и Лесин. Но и я наверстал, и на мою долю кой-чего досталось. И придумывать понадобилось многое, и учиться на ходу. Потому что конкурировать приходилось уже не только с Жечковым-Лисовским-Лесиным, а и с капиталистическими монстрами, всемирными монополиями, за которыми стояли десятилетия бизнеса, приемчики и ухватки, громадные капиталы: «Лео Бёрнетт», «Огилви», «Би-Би-Ди-О». А я с ними — тягался, со своей доморощенной фирмой. И ведь выбился, вырвался. В своем сегменте рекламы — как и хотел — стал первым! А приспичило мне петь и гастролировать — я лучших композиторов напряг, миллионов не пожалел, чтобы мои шлягеры из каждого утюга доносились, а на мои концерты, когда я вздумал с чесом по стране проехать, стадионы собирались. Вот и сейчас: я их всех сломаю, всех заборю, всех в бараний рог согну! И в той игре, что затеял, все равно стану первым. Всех одолею! Так думал я тем утром, бреясь в любимой своей квартирке в Сытинском переулке, у окна в ванной. Фешенебельная квартира в тихом центре, в одном из лучших столичных домов — вот еще один мой приз по жизни. И, несмотря на все тучи, что сгустились надо мной, настроение было прекрасным, потому что игра продолжалась. И шла она как бы одновременно на трех полях. Одна — конкурентная, за фирму. Да, положение у меня тяжелое — настолько, что грозит разорение, банкротство. А значит, схватка идет по самому большому счету — считай, за собственную жизнь, свободу и здоровье.